снимки в сердцах

      В их города зима приходит позднее других. Наступает резко, а жалкие людишки то и делают, что теряются поутру в спутанном коконе одеял.       Проглядывающие плечи покрываются гусиной кожей, дрожат. А на слуху все разы щелканья допотопного, явно забытого всем и вся, фотоаппарата.       Чимин просыпается, через раз дышит, в лёгких клубится остывший воздух. Он поднимается на локтях, сгребает к груди одеяло, сминая под ягодицами свежие простыни. И наблюдает за широкой подрагивающей от холода обнаженной спиной. Тэхён сидит на подоконнике, свесив ноги навстречу ветрам, и крутит в красивых пальцах полароид.       Костяшки побелели, местами покраснели. Тэхён прогибается в пояснице, откидывает голову назад. Смотрит сверху вниз на сонного Чимина, с раскрасневшимися щеками, смуглой кожей, ладонями, что нервно сжимаю грубую ткань, под кожей синей паутинкой плетутся вены. Тэхён, как и Чимин, дышит неровно.       — Вы проснулись, спящая красавица? — Тэхён усмехается, выдавливая на потрескавшиеся испытанные прошлыми ночами губы свежие ягоды-бусинки вишни. Чимин их не сразу заметил, ягоды покрылись легкой коркой, почти незаметной.       — Я — не спящая красавица, — Чимин сползает с кровати, унося за собой груду подушек — мягких, заставляющих не покидать постель. Прикрывает округлые ягодицы, пристыженно склонив голову, будто бы Тэхёну не знакома мягкость его злаковой кожи.       Яблоки его щёк, не способные удержать улыбку, ласкающий взгляд –всем этим он обводит дрожащую фигуру Чимина и шепчет, будто никто не должен услышать: «Красавица». Его слова, сказанные в сердцах, опрокинутые самой душой, выходят из него с трепетом, как говорят о важном.       Тэхён шепчет:       — Держи меня.       Он бросается так, как бросаются с утёсов. И вместо грубой земли и прямого билета к пористям облакам Чимин стискивает его в дрожащих объятиях — Тэхен, облюбованный ветром и пригретый солнцем, студён, каким студённым бывает день. Чимин, избалованный прикосновеними, жмётся к нему горячей кожей. Крохотный вздрог контраста, пронесшийся по телу, пробуждает Кима. Он плавится под его шёпотом – и его шёпот вгрызается в кожу – никогда что-то настолько скромное не было произнесено так громко:       — Ловишь меня камерой?       Ближе жмется к Чимину, прижимается спиной к груди старшего и вдыхает приносимый ветром пепельный дым — сорванец с этажа ниже втягивает мамины тонкие, Тэхён заметил его ещё как проснулся.       А Чимин знает, что это фото не первое и не последнее, и сотни таких в студии. Между Достоевским, к которому Тэхён не притронется еще долго, Мураками и сказкой о маленьком принце. К нему он тоже не притронется, здесь создаёт своя новая история.       — Тэхён?       — Да?       — Помнишь…       «Пока Тэхён подработками испытывал тело, ночью — обливаясь потом, высчитывал на небе звёзды, пока простейшая истина не скребла у стенок сознания — хрупкого и поддающегося любому давлению, — неба над головой нет и не было, так, между прочим, а потолок расплывается в каплях слёз. Тэхён хотел, чтобы оно упало, его выдуманное небо, раздавило к чёрту, поглотило.       А потом он находит его — сначала отцовскую камеру, последний его снимок рядом, нечеткий, как в старых американских намыленных драмах. Увлёкся, а воздушные цветки сменялись людьми — странными и особенными. Тэхён фотографировал всё, что казалось необычным: Чимина. Обнаружил экспонат на остановке среди обычных и скучных. Подобрался ближе положенного, щёлк, запечатлел, как старший спал. Первое фото их истории. Караулил у остановки. Пока не понял. Хах. Избегают. Прятал снимок в нагрудном кармане, явно бездонном, в груди кололо. Делалось больно. От того, что снова становился незнакомым для незнакомого. И выбросил. Снимок, помял, провёл губами и надеялся, что внезапно ставший ненавистный ветер слижет отпечатки и оставит на желанных губах, не так как сейчас, чисто невинно, для снимков у груди и каждодневных встречах в метрах. Ах, чёрт, как хотелось нарушить расстояние!       Он вернулся на следующий день. Просто, чтобы доехать до работы, безмятежно следя за движением транспорта из окна и совсем не ожидая чего-то сверхъестественного, за чем и гнался. Нет, только обнаружил снимок на том же месте с подписью.

«Это красиво, правда».

      Тэхён был уверен, что это он и всё. На следующий день он явился. Правда, прятался за остановкой, с раскрасневшимися щеками. У Тэ в голове «красиво», он идёт к нему, медленно, словно обмозговывает всё. «Правда».       — Это ты прекрасен.       Выходит смазано, словно с целью, чтобы не расслышали. Понимают, что сказали одновременно…»       — Я видел, Тэ, все снимки, — Чимин вылизывает тэхёнову шею. Целует местами. Тэхён встаёт и подхватывает его на руки, несёт к кровати, как-то совсем позабыв об открытом окне. Бросает его и бросается следом и укрывает одеялом. Над макушками, между Достоевским и Мураками рамка. Чимин любит спать, а Тэхён смотреть на него.       — Красиво, правда, — И целует. Достаточно. Вместо тысячи пустых слов.