Дурочка

…А я ведь мог бы и притерпеться здесь, если бы не пыль. Она висит в воздухе плотной сероватой пеленой, облепляет стены забоя, забивается в каждый угол барака. Она давно впиталась мне в кожу. Всякий раз, когда нас ведут мыться, я растираюсь изо всех сил, подставляю лицо под потоки воды, хоть и приходится дрожать от холода. Я пытаюсь смыть с себя серый налёт – разумеется, без какого бы то ни было результата. Не уверен, что даже ионный душ враз справился бы с этой пакостью. Конечно, чтобы узнать, надо попробовать. А я едва ли смогу отсюда вырваться. Бринны хорошо стерегут. Даже если и удалось бы сбежать, куда идти-то? До ближайшего карьера? От «Равинока» осталась груда обломков, а других кораблей здесь нет. Спина ноет уже который день. Впрочем, за день ухандокаешься так, что боль не мешает провалиться в сон. Когда спадает, конечно. Первые несколько минут ты просто вжимаешь под одеялом ногти в ладони и глядишь в потолок. Бриннов не интересует, болен ты или здоров. Наломаешь норму за день – получишь поесть. Не успеешь – вместо еды пинки и зуботычины. Не самое изысканное меню. И ладно бы так обращались с баджорцами. Но мы! Кое-кто первые месяцы пытался разжалобить охранников, просил связаться с Кардассией, обещал выкуп. Но выкуп бриннам не нужен, бриннам нужна руда – и руки, чтобы добывать её. А за меня всё равно никто не заплатил бы. На жалованье инженера репликационной фабрики больших денег не соберёшь. Разве что Налари помогла бы матери… О Налари лучше не вспоминать. Уже несколько дней замечаю, как дрожат колени, когда я вылезаю из забоя. И под рёбрами что-то давит, мешает продохнуть. Главное, чтобы этого никто не замечал. Чуть только приметят твою слабость – жить не дадут. И кому какое дело, что я глинн Второго ордена и эта галдящая орава баджорцев обязана мне подчиняться? Вон та худенькая, Тора, говорят, незаконная дочь префекта. Может, и правда: кто с баджорками не позволял себе лишнего? Да только здесь никому нет дела до её родни. Мне уж точно нет. - Пошевеливайся! Долго ещё ждать? Острый локоть Торы вздрагивает, и я досадливо хмурюсь: ещё прольёт, чего доброго. Лучше не говорить под руку. Баджорцы отходят, прижимая к себе миски с похлёбкой. Подставляю свою, черпак вновь ныряет в котёл. - Зелень-то вылавливай, - бурчу. – Что ты мне одну воду цедишь? Девчонка поднимает голову, смотрит пристально: - Я себе точно такую же воду налила. - Ну и дура, - вздыхаю. – Что, Дуката дождаться уже не надеешься? Я давно тебе говорил, не прилетит он. Черпак в её руке ходит ходуном, и несколько капелек падает на песок прежде, чем она наливает мне похлёбки. Врезал бы ей, да боюсь расплескать. К тому же реакция у неё ого-го: кто-то явно учил её уворачиваться. - Ты его не знаешь, - произносит она, едва разжимая губы. Смеюсь: - Значит, не надоело мечтать? Если твой отец сюда и заявится, то разве чтобы пристрелить тебя. Очистить биографию, так сказать. - Хорош трепаться, - сзади меня пихают в плечо. – Не задерживай! Отступаю в сторону, присаживаюсь на нагретый солнцем камень. Тора провожает меня злым взглядом. Мечтай, мечтай, дурочка. Я тоже мог бы проводить дни и ночи в грёзах о том, что нас спасут и я вернусь домой. И Налари скажет, что дождалась меня. Налари давно уже жена какого-нибудь советника в орденах или сынка легата. Родные и так отговаривали её принимать мои брачные подарки, они искали ей совсем другую партию. Но она всё-таки сказала мне «да». А откажи – не понесло бы меня в «Кваркс» праздновать, не нарвался бы я на патруль, не отправили бы меня на «Равинок»… Интересно, долго ли она огорчалась? Шестой год, как я здесь, подумать только… Здесь дни вообще сливаются в один бесконечный день. А Налари наверняка уже родила своему двух детей. Или трёх. В миске не осталось ни на глоток, бринн-надсмотрщик идёт к нам. Погонит работать. Правильно, маши вибролопатой и забудь о Налари. Я забыл. Давно уже. Иногда что-то пробивается, когда спина болит. Не так-то просто держать под колпаком и боль, и эти зудящие мысли. Хотя, разумеется, дисциплинированному кардассианскому разуму это под силу. Вот баджорцы – те любят себя терзать. За пять лет семеро померли – а из наших только двое. Разве не показатель? Странно, что Тора ещё не угробила себя своими надеждами. …Вагонетка с рудой не тяжелее, чем всегда – это я знаю точно. Просто за пятнадцать минут обеда успел отвыкнуть. Ии раз, ии два… Главное – в ритм войти. Станет намного проще. А в обратный путь она и вовсе лёгкая. - Таргат, ты что, спишь на ходу? Ишь ты, кое-кто ещё находит силы огрызаться. Я молчу: нечего сбивать дыхание. Ии раз, ии два! Забавно: когда я сплю, я почти не вижу снов, но иногда мне снится строевая. Ни мать, ни отец, ни тёплые руки Налари, а хриплый голос глинна Левека: «Первая гилеса, рравняйсь! Смиррна! Бегом – марш!» Просыпаться всё равно жаль. С пустой тележкой можно бы и не торопиться, но бринн стоит у стены и, похоже, смотрит на меня сквозь прорези в шлеме. Испытывать на своей шкуре электрохлыст у меня нет желания. Я прибавляю шагу. Бринн падает. Только что стоял – и рухнул, будто его из дисраптора срезали! А может, и впрямь из дисраптора, просто я звук в грохоте машин не расслышал? Из-за поворота выныривает ещё одна фигура бринна, озирается. Я останавливаюсь, пытаясь прикинуть, что делать – и она шагает ко мне. - Где остальные? Прежде, чем я успеваю что-то сказать, она приподнимает шлем. Рыжие волосы. Перепонки на носу. Баджорка. - Наши там, - машу рукой в сторону главного коридора. - Со мной пойдёшь. Баджорка, подумать только. Майор. У них ещё и звания появились. Но сейчас, честно говоря, меня не очень интересует, каким образом Баджору удалось поднять мятеж. Я сижу на песке и жадно глотаю воду из фляги, которую принесла всё та же рыжая. Наши выходят из забоя, щурятся, озираются кругом. Гал, нет, уже легат Дукат что-то им втолковывает. Рука легата лежит на костлявом плечике Торы. Ей даже не хватает вежливости на то, чтобы держать себя в руках. Плачет. От слезинок на щеках грязно-серые разводы. Легат оборачивается ко мне: - Глинн Таргат, верно? Как себя чувствуете? Я позволяю себе улыбнуться: - Благодарю вас, легат, всё в порядке. - Готовы вернуться домой? Тора отчего-то смеётся сквозь всхлипы. А я вдруг вижу себя со стороны – оборванного, грязного, пахнущего, должно быть, невесть как, и меня обваривает стыдом. - Так точно, готов. - В настоящее время я занимаю пост военного советника правительства, - произносит Дукат, и его пальцы ерошат свалявшиеся волосы у Торы на макушке. – Полагаю, у меня будет возможность позаботиться обо всех кардассианцах, находившихся в плену здесь, на Дозарии. Тора тихонько ойкает, прижимается к нему: - Твоя должность – её тебе не оставят? Дукат смеётся – негромко, без гнева, даже, кажется, без тени досады. - Хорошо ещё, если мне оставят хоть один ржавый кораблик… Что ты, Зиял? – он наклоняется к ней, приподнимает ладонью её подбородок. – Опять в слёзы? Даже не думай об этом. Я сказал, что заберу тебя – и точка. Тора утыкается лбом ему в грудь, сцепляет пальцы у него на плече. Мне отчего-то горько в горле. От пыли, не иначе. Я же говорил, она везде. - Пошли, Зиял. Пошли. Майор Кира уже приготовила тебе кресло в рубке управления. Помнишь, как мы с тобой и с мамой катались на шаттле? Широким, энергичным шагом он направляется к кораблю. Девчонка едва поспевает за ним, и он подхватывает её на руки. - Ох, Зиял, ты совсем лёгкая. С этим надо что-то делать, как ты считаешь? Давай-ка спросим у майора Киры, может ли корабельный репликатор выдать нам хасперат. Я хмыкаю. Когда девчонку накормят и отмоют, у неё наверняка начнут спрашивать, не обижали ли её. И если она остановится на подробностях, рёбра мои затрещат. Неужели Дукат правда возьмёт её на Кардассию? Вот так вот запросто возьмёт и перечеркнёт свою жизнь? Ну и пускай себе, это его дело. А мне тоже пора на корабль – вон, рыжая нас всех уже зовёт. Первым делом – связаться с Лакарианом, сказать матери, что я жив. А потом… Кто угодно скажет, что ждать пропавшего без вести пять лет назад могла бы только дурочка. Но вдруг, Налари, ты всё-таки хочешь, чтобы я вернулся?