Кровью на стали

Ещё в Англии Питер читал о людях, подчинивших демонов, о том, как это завораживает — управлять подобной силой и понимать, что это существо выполнит любой твой приказ. Когда он был ещё ребенком, на которого надели корону и сказали править, то часто представлял, как кто-нибудь зайдет ему за спину и вонзит в нее кинжал, — потому что защитить будет некому. Он вспоминал, как книги утверждали: при должной осторожности за вашей спиной всегда будет демон, и при нужде он закроет вас собой. Теперь у Питера есть собственный демон. И это страшно. Эдмунд тенями скользит за ним, шепотом обещает, что не позволит никому его тронуть, эхом в речах заставляет бледнеть послов союзных стран. Питер то и дело оборачивается, но Эдмунд, настоящий Эдмунд, пусть и бледный, белый, как камни на дне Восточного моря, стоит, отвернувшись, и глядит в окно. Он не может не гадать: это его воображение? это его страхи? или Эдмунд, его маленький глупый братец, и правда впитал в себя то темное, что осталось без вместилища после смерти Колдуньи? Питер боится, боится, боится… пока не устает от этого. Эдмунд, в конце концов, его маленький, когда-то бывший глупым братец, а если Питер и может на кого-то положиться, то на свою семью. Девочки всё больше сближаются, где звучит «королева Люси», там можно найти и королеву Сьюзен; Эдмунд один. Эдмунд следует за ним в зеркалах и поет каплями воды, и Питер постепенно учится находить в этом умиротворение. Они остановились в горах, до Орландии еще пять дней пути, и Питеру неспокойно. Он знает, что Нарния более чем в безопасности в руках Сьюзен и Люси: обе они зрелы, умны, и пусть Верховный король — Питер, но он может положиться на сестер, они уже много раз доказывали это. И всё же тревога грызет сердце. Питер не любит покидать свою страну, и ему редко приходится делать это, но время от времени дипломатические визиты необходимы, даже если он абсолютно уверен в дружбе и надежности короля Орландии. Дождь перекрыл путь, копыта коней скользят по дороге, и им пришлось разбить лагерь. Никто не знает, когда погода смилостивится, хотя Эдмунд говорит, что не раньше чем через два дня. Свита — ещё зеленые, неопытные придворные (опытных Питер оставил девочкам, так ему спокойней) и немногочисленные солдаты-охранники — переглядывается и недоверчиво хмыкает; сам Питер Эдмунду верит. В таких делах тот мастер, он знает природу, знает саму Нарнию. Для Питера Нарния — страна, земля, бесконечно драгоценная, но неразумная; для Эдмунда — сокровище, чувствующее, мыслящее, помогающее, страдающее. Питер выскальзывает из-за полога, избегая света факелов. Стража следит за окрестностями, здесь должно быть безопасно, но на поясе у него всё равно висит меч. Небо чистое, но почти беззвёздное, воздух свеж и резок, и его будто не хватает. Питер дышит ртом и ступает осторожно, чтобы не зацепиться шпорами на сапогах о штанины. Ему мимолетно думается, что, быть может, стоило сменить дорожную обувь на обычную, но черные склоны, острые уступы и тени тонких выгнувшихся деревьев притягивают к себе внимание, завораживают почти так, как ночное море. (Поздними вечерами Питер, когда возвращается в свои комнаты, иногда заходит к девочкам и Эдмунду, повинуясь старым привычкам. И если девочки всегда уже спят, то Эдмунда он частенько не находит. Тот не обнаруживается ни в подвалах или библиотеке, ни на морском берегу, ни в постели самого Питера. Питер давно выучил всё это и уже не раздумывает, прежде чем выйти на балкон своей спальни.) — Вашему величеству опасно бродить в одиночестве, — раздается рядом тихий голос. Питер даже не вздрагивает: его может не заметить весь лагерь, но Эдмунд всегда знает, где он и что с ним. — Горы — неспокойная полоса, нам давно пора было заняться ими. — Здесь никого нет, — пожимает плечами Питер, — да и я не безоружен, брат мой. Он не видит — чувствует, как Эдмунд плавно перекатывается с пятки на носок и обратно. Его сапоги куда удобнее и мягче — рабочие, не парадные. Свои любимые Питер оставил в Нарнии и уже много раз успел пожалеть об этом. (Он подходит к балюстраде и наклоняется, оперевшись на предплечья. Рядом с его локтем, справа, оказывается носок мягкого, кожаного охотничьего сапога, который немедленно двигается и легко тыкает его в руку. — Прояви уважение, — фыркает Питер. Тихий смешок раздается слева, но он не вздрагивает: давно привык и к этому.) Легкий ветер шелестит их плащами, забирается под туники, и в его свисте Питер медленно различает странную мелодию, ту же, что Эдмунд рядом мурлыкает себе под нос. Питер, в отличие от него, слеп во тьме, но уверен, что в уголках губ брата играет незаметная улыбка. — Ваше лучшее оружие всегда с вами, — шелестяще вторит его мыслям Эдмунд. И вдруг Питер перестает видеть даже его силуэт, ночь заволакивает всё вокруг, и в ней отчетливо слышны шаги. (Отсюда вода черна, как пятна засохшей крови на щеках Эдмунда, когда он возвращается с очередной охоты на немногих оставшихся приспешников Колдуньи. — Вашему величеству следует почивать, — вдруг шепчет в самое ухо Эдмунд. Он двигается, словно морской угорь, и обычному человеку невозможно уследить за ним взглядом. Питер косится в сторону: так и есть, Эдмунд извернулся на узкой балюстраде и теперь лежит на животе, щекой касаясь щеки Питера. — Спите, государь. Темные непослушные волосы шелком касаются лица, море поет колыбельную, и глаза Питера закрываются сами собой.) Он не разбирает слов, но голоса звучат так, будто их хозяева стоят на расстоянии вытянутой руки. В ушах раздается шум моря, Питер отворачивается от обрыва и щурится. — Я позабочусь о них, государь, — мягко говорит Эдмунд. Остальных, кто бы они ни были, по-прежнему не различить. — Верни зрение, — приказывает Питер, и тьма перед глазами мгновенно рассеивается. Губы Эдмунда беззвучно двигаются, веки его опущены, рука до сих пор лежит на эфесе меча, и расслабленные пальцы касаются гарды. Они окружены, прижаты к самому краю десятком мужчин в потрепанных одеждах. До лагеря не больше пятисот футов, но Питер знает: звать на помощь нет смысла. Ведь с ним Эдмунд. Никто из разбойников не ухмыляется, у всех нахмурены брови, и Питер с легким любопытством обводит их взглядом. Скорее всего, это орландцы, он слышал о беспокойствах в северо-восточной части, но не думал, что недовольные решат разрешить их вот так, напав на королей соседней страны. Это по меньшей мере нелогично: таким образом они окончательно выходят из числа подданных Орландии, и если они рассчитывают на дипломатический скандал, то это нападение — крупный просчет. Питер хмыкает: они сами дают королю Орландии возможность и повод объявить их вне закона. Он вдруг зевает, не в силах сдержаться, и ночь заходится переливчатым смехом. — Что ж, — с предвкушающей улыбкой в голосе бормочет Эдмунд, — время и правда позднее, а вашему величеству завтра понадобятся силы. Со свистящим звоном клинок разрезает воздух. Питер морщится, но взгляд не отводит: он знает, насколько Эдмунд любит, когда он смотрит. Первый и сразу за ним второй из десятки падают на колени с перекошенными лицами и рассеченными животами, из которых пульсирующими толчками выплескивается кровь, и, если приглядеться — Питер кривится в отвращении, — виднеются внутренности. Третьему Эдмунд одним сильным движением перерубает шею, тело неуклюже, с глухим стуком валится на мокрую землю, и оставшиеся семь разбойников будто просыпаются. (Питер оседает под собственным весом, голова клонится на грудь, но его подхватывают знакомые руки, а в уши затекает журчащий шепот, переливаясь эхом: — Спите, государь, спите… Питер спит, и снится ему море с холодными руками и кровью в темных волосах.) Плащ Эдмунда вихрем закручивается вокруг него, скрывая битву, но меч блестит ярко и словно испускает собственный свет, хотя луны на небе нет. Питер отстраненно наблюдает за тем, как разбойники один за другим соскальзывают вниз, будто по невидимой стене, не слышит ничего, кроме тихого пения воздуха, как поют арфы в Кэр-Паравале, и ждет момента, когда можно будет еще раз взглянуть на небо и вернуться в шатер вместе с Эдмундом. Никто не пытается приблизиться к нему, хотя это было бы до боли логично — взять заложника. Они видят одного лишь Эдмунда, жестокий вихрь стали и тьмы с кривой улыбкой — Питер не различает, а знает — на бледных губах. Его пробирает дрожь, и он плотнее кутается в свой плащ. Семеро уже мертвы, трое кружат вокруг Эдмунда, а тот покачивается вперед-назад и тихо смеется. Питер не понимает, что они говорят, но отчаяние слышит ясно. Эдмунд похож на сирену — заманивает, затягивает в свои сети, и его сегодняшние жертвы даже помыслить не могут о том, чтобы сбежать. Нет, они собираются драться до конца, это Питер видит четко. Бедные, несчастные глупцы. Впрочем, они навлекли это на себя сами. Резкий, короткий выпад, и меч выходит из спины того разбойника, что стоял к Эдмунду ближе всех. Второй застывает на месте: его ступни и лодыжки оплетены лианами, и те поднимаются всё выше и тянут всё сильнее. Питер отводит взгляд, когда они доходят до шеи и заползают в открытый в крике рот. Сам крик для него беззвучен — и, наверное, для остальных тоже, раз сюда еще не сбежался весь лагерь. Но он не хочет смотреть на то, как человека заживо рвут на части, каким бы он ни был; несмотря на всё, что делал и делает Эдмунд, какая-то брезгливость в Питере тем не менее сохранилась. Последнего Эдмунд раскрытой ладонью держит за горло, и тот даже не пытается сопротивляться. Через его плечо Эдмунд глядит прямо на Питера и ласково улыбается: — Государь? — Покажи, — одними губами шепчет Питер. Эдмунд медленно, почти нежно разворачивает разбойника, обхватывает его поперек груди, поднимает меч к его горлу и, надавив, плавно разрезает — кожу, мышцы, хрящи, связки… Питер не знает толком, что находится в горле человека, да ему и не нужно. В темноте кровь видна плохо, он смотрит в глаза Эдмунда, руки дрожат, Питер не может отвести взгляд. Бросив мертвое тело, Эдмунд крадучись обходит Питера, обнимает его со спины так же, как свою последнюю жертву, и подносит ладонь к лицу. Та пахнет кисловатой солью и красна тем же темным оттенком, что плащ Эдмунда. Питер, словно в трансе, откидывает голову ему на плечо и смотрит, смотрит, как Эдмунд, прикрыв глаза, слизывает кровь. Это отвратительно, это пугающе, и не зря Питер думал о демонах, это мерзко, неестественно… (Утром простыни рядом смяты, но постель пуста и холодна. Питера это не беспокоит, он занимается своими делами, и за весь день они с братом ни разу не сталкиваются.) Эдмунд поднимает меч к их лицам, почти невесомо касается губами щеки Питера — и проводит языком по окровавленной стали. (Питер знает, что ночью вновь найдет его у себя на балконе.) Это Эдмунд. И потому это прекрасно. Через несколько часов начнет светать, но сейчас их окружают тьма и ночь. Почти как дома, в замке — не хватает только моря, но его соленый запах вполне заменяют металлический вкус на языке Эдмунда и тонкие, но сильные, влажные от крови пальцы, жестко вплетающиеся в волосы. Эдмунд отстраняется и свободной рукой кладет ладонь Питера на свою, до сих пор держащую меч. Щекой Питер ощущает его улыбку. — Спите спокойно, государь, — шепчет Эдмунд. — За вашей спиной стою я.