Fimbulvetr

16: Mímisbrunnr       Последнее время громадное дерево стало в снах Всеволода обычным гостем. Пейзаж не всегда оставался неизменным. Всеволод появлялся на разных ветках, крылатую корову чаще всего не было видно, а огонь, которым пылали леса на далёкой земле, менял цвет и складывался в узоры, которые у него не получалось понять. Само ощущение от сна тоже немного отличалось от того, какое он помнил со времён, когда ещё был человеком. Он казался более реальным, и не забывался сразу же по пробуждении. Впрочем, запоминать там было чаще всего особо нечего. Обычно Всеволод всю ночь валялся на ветке и любовался пожарами внизу. Он всегда был в одиночестве, хотя иногда замечал следы движения на дальних ветвях. Даже его орлиное зрение не могло разглядеть, что или кто это было.       Эта ночь была необычной. В эту ночь к нему пришёл гость.       Когда он появился в стране снов, его уже поджидала саблезубая белка, и вид у неё был очень недовольный. Белка злобно на него покосилась и зажмурилась, напряжённо наморщив морду. Когда ничего не произошло, грызун негромко выругался, с отвращением взмахнул лапами и повернулся к Всеволоду.       — Ну наконец-то! Ты вообще хоть иногда спишь? Я уж думал никогда тебя не поймаю! — сказал белка, подходя поближе к грифону. — Мне три дня эта чёртова сова зудела, и как мне кажется, все три дня — лишние. В следующий раз будет сам по снам путешествовать! В общем, времени у меня мало, так что перейдём сразу к делу. Князь сказал передать тебе, что ему очень жаль. Понятия не имею, зачем он этим заморочился, но это и не моего ума дело. Вот. Я свою работу сделал, дальше, не знаю, удачи. Не, ну серьёзно, почему белка-то? — сказав это, гость развернулся и ушёл вдаль по ветке, продолжая что-то бормотать.       Странный сон занял мысли Всеволода на всё утро, пока вокруг него лагерь готовили к дороге. Даже глубоко задумавшись, он поразился, насколько шустро и эффективно могут работать пони, невзирая на отсутствие пальцев. Разумеется, большинство задач меркли перед тем, какую ловкость требовало приковывание его и Хельги к очередной повозке, но то, как они сноровисто сворачивали шатры и грузили припасы, заслуживало уважения. Кочевникам потребовался всего час, чтобы превратить маленький городок в длинную вереницу повозок, окружённую небольшими табунами некрупных лошадей.       К счастью, его с Хельгой приковали к телеге изнутри, поэтому, несмотря на свой рабский статус, они весь день наслаждались некоторым «комфортом», вместе со всей скукой, которую он в себе таил. Так как пони больше не настаивали на их молчании, Всеволод решил потратить время на своё любимое лекарство от скуки со времён, когда он ещё был человеком. Он выучил язык.       Конечно, не язык Кочевников. Их вокруг было полно, но он сомневался, что кто-то из них согласится с ним поболтать, да и если бы даже согласился, это означало оставить без присмотра Хельгу. Всеволод прекрасно понимал, что не стоит позволять ей творить что вздумается среди такого количества недружелюбных вооружённых лошадей. Вместо этого он занялся тем, чем мечтал заняться уже давно, но от чего его всё время отвлекали. Он попробовал найти язык в Хель.       Поначалу казалось, что задача это безнадёжная. Первое впечатление от чириканья Хельги было что оно совершенно случайно, основано больше на эмоциях и не несёт какого-то чёткого смысла. Без возможности конспектировать свои наблюдения, Всеволод чувствовал, что попусту теряет время, но, с другой стороны, способов бежать он пока не видел, и времени у него было навалом. Идея посетила его только после того, как он потратил на попытки выловить какую-то систему из каши чириканья и тех слов, которые Хельга уже выучила, всё утро и большую часть дня. Основным направлением его работы всегда были скандинавские языки, с упором на шведский и исландский. С тональными языками он почти не сталкивался, и уж точно никогда не предполагал, что обнаружит говорящую на таком языке дикую котоптицу. Тем не менее, она сидела перед ним, органично вписываясь в список безумий сошедшего с ума мира, к которым ему стоило бы уже привыкнуть.       Разобравшись с этим вопросом, ему потребовалось всего два дня чтобы разложить простенький язык по полочкам, пусть даже его собственные попытки на нём разговаривать нередко вызывали у Хельги недоумевающий взгляд. Сам язык состоял всего из дюжины коротких «слов», но в зависимости от тона они принимали самые разные значения, многие из которых было затруднительно объяснить в их условиях. Например, предположение Всеволода, что «хеел-ха» значит «лети, болван» подтвердилось, но только для тех случаев, когда «фразу» этому самому болвану кричали изо всех сил. Сказанная как спокойное «хельга» она превращалась во что-то вроде «мех-пахнет-зайчик», с большим упором на перья.       Для человеческого разума Всеволода язык показался очень странным, потому что почти целиком состоял из глаголов и существительных, судя по всему не был отягощён грамматикой, как-то обходился без времён, и содержал всего три прилагательных, которые Всеволоду удалось понять. Конечно, ничего невозможного для профессионального лингвиста. Тем не менее, даже ему было тяжело представить, как это можно использовать для более-менее сложных разговоров. Но даже с нависающей над его будущим угрозой Тимер Урман, он чувствовал, что ему, по крайней мере, удалось сделать что-то такое, что никому раньше не удавалось.       Сама Тимер, похоже, забыла о своём приобретении. Она несколько раз попадалась на глаза Всеволоду, обходя длинный караван и покрикивая на пони, но ни разу за всё это время она даже не взглянула в сторону их повозки. Кургаш нигде не было видно, и это сильно беспокоило молодого грифона — кто знает, что безумные конские обычаи предписывали ей в подобной ситуации? Всеволод был готов биться об заклад, что ничего хорошего.       Тем временем, караван медленно полз на юг. Погода выдалась солнечная и тёплая, и он постоянно чувствовал движения воздушных масс, показывающее, что наконец-то приходит весна. Это замедлило скорость передвижения колонны до черепашьей. К моменту, когда Всеволод смог заставить себя оторваться от невероятно интересной дикой лингвистики, было уже очевидно, что кочевники с каждым днём всё больше нервничают. Но никакие крики не могли заставить пони, тянущих телеги двигаться быстрее.       Кургаш пришла к ним вечером пятого дня, когда они уже съели свои жалкие порции и готовились заснуть в обнимку. Если бы Подорожник не сказал, что символы на пони более-мене уникальны, он бы ни за что не догадался, что бледная тень пегаса — та самая энергичная кобыла, с которой он путешествовал по Полю. Единственное, что на ней выглядело здоровым, были крылья — на них наконец-то выросли все перья и, судя по их виду, их каждый день чистили. Кургаш молча подошла к грифонам, обняла Хельгу и тихо заплакала ей в перья. Спустя некоторое время, она повернулась к Всеволоду и заговорила, всё ещё пытаясь подавить слёзы:       — Его… больше нет. Моего Весеннего Дождя больше нет! В мире больше нет света, и весна мне больше не поёт. Почтенный Предок… ты мудр, ты знаешь много замечательных вещей, скажи мне, почему? Он был такой милый… такой умный, такой нежный, и теперь его нет! Скажи мне, всегда ли так было? Был ли твой мир лучше? Можешь ли ты его вернуть? Ты был на Вечных Полях и вернулся, скажи мне, есть ли способ?       Всеволод был совершенно не готов к подобным вопросам. Даже Хельга притихла и только аккуратно расчёсывала запутанную гриву Кургаш своими острыми когтями. Но врать этим заплаканным глазам он не мог.       — Прости, Кургаш, я не могу его тебе вернуть. Не знаю, возможно ли это вообще.       — Они говорят… мама говорит, он пал с честью. Я там была. Я пыталась… пыталась его спасти. Оттолкнуть в сторону. Чтобы пуля вместо него взяла меня. Она забрала моё ухо, — пегаска повернулась и Всеволод заметил, что на её голове больше нет повязки и что у неё нет правого уха, — но она всё равно забрала и его. И всё потому, что мы ссорились… о какой чести они говорят? Почему… — с этими словами она снова повернулась к Хельге и заплакала. Всеволод решил, что лучше ему помолчать, поэтому просто обнял скорбящую пони и дал ей выплакаться.       Ещё какое-то время спустя Кургаш снова повернулась к нему.       — Почтенный предок, прости, что я привела тебя сюда. Я думала подарить тебе дом, а вместо этого подарила смерть. Мама мне не верит, думает, ты убийца, что ты хотел убить Хана. Она задаст тебе вопросы, и убьёт тебя, когда ты на них не ответишь. Хан бы тебя спас, но мы не доберёмся до его лагеря до ташу. Оно нас задержит, так что маме придётся сначала заняться похоронами, а потом её терпение иссякнет. Она спросит. Ты должен сбежать до того, как она спросит.       — А как насчёт твоих уроков полёта? — Всеволод старательно пытался не думать о неизбежном моменте, когда ему придётся столкнуться с Тимер Урман, но, судя по всему, момент этот приближался куда быстрее, чем ему того хотелось.       — Это будут и мои похороны, — сказала Кургаш, как будто это само собой разумелось. — Уроки мне потом не нужны.       — Чего? — сдавленно крикнул, вскакивая молодой грифон. — Почему?       — Хорошая невеста идёт за женихом на Вечные Поля. Это почётно. Я знаю, Янгыр бы не хотел, чтобы я так скоро за ним отправилась…, но старейшины решают, когда это будет правильным. Старейшины сказали, что мне надо идти, — по голосу Кургаш было понятно, что никакой радости это в ней не вызывало.       — Но почему ты просто не сбежишь? — спросил Всеволод.       — Они меня поймают. И тогда закончится тем же, но уже не почётно. Да и куда я убегу в ташу? Я не очень хорошо плаваю.       — А что это за ташу? — разум грифона включился на полную мощность, и ему нужно было немножко протянуть время, чтобы поймать неуловимую идею, вертевшуюся на краю сознания.       — Это большое весеннее наводнение. Оно идёт, оно уже близко.       — Точно! — вскричал Всеволод, пытаясь делать это потише, чтобы не вызвать подозрений у обитателей лагеря. — Это же то, что нам нужно! Я знал, что про что-то забыл, ну конечно же! Хельга, нести-завтрак-лететь-можешь?       — Бе-жать? Сильная-нести-завтрак-высоко! — чирикнула обрадованная Хельга. — Летим-летим-летим!       — Отлично, — оказаться в кои-то веки у руля происходящего было для Всеволода как глоток свежего воздуха. — Кургаш, мы бежим когда начнётся наводнение. Хельга тебя понесёт, и, надеюсь, я уже достаточно хорошо летаю, чтобы добраться до следующего клочка сухой земли. Там мы научим тебя летать и попытаемся сбежать с Поля пока наводнение не спало. От тебя требуется собрать немного припасов в эту телегу и найти, как нам избавиться от этих оков. Да! Прекрасный план! Справишься?       — Почтенный Предок… это… Спасибо! — пегаска заметно повеселела. — Для кандалов можешь взять вон тот напильник, а твои припасы уже на другом конце этой телеги! Мама тут сложила все свои улики!       Осмотревшись, Всеволод заметил, что действительно, чуть дальше, частично скрытые какими-то мешками, лежали знакомо выглядящая седельная сумка и чёртов лосиный рог. Между мешками он увидел какие-то инструменты, в основном старые пилы и несколько тяжёлых напильников. Внезапно вся его гордость от собственного ума сменилась стыдом от глупости и слепоты.       — А-га… на третий день Орлиный Глаз заметил, что в сарае, куда нас заперли, не хватает стены, — пробормотал он, пряча лицо в лапе. — Кургаш… давай договоримся никогда этого больше не упоминать, а то я от стыда умру. Когда ты думаешь случится наводнение?       — Два, может три дня. Табун ищет высокое место чтобы спрятаться, недалеко есть такое, мы завтра до него должны дойти.       — Значит, завтра вечером бежим. Приходи, когда будешь готова, — Всеволод схватил напильник и принялся изучать звенья цепи. Кургаш кивнула и ускакала, вид у неё при этом был куда лучше, чем когда она к ним пришла.       Вечером того же дня Хельга дёрнула его за крыло, отвлекая от медленной и утомительной работы по незаметному перепиливанию звена цепи. Когда он поднял голову, он заметил, что к повозке подходит сама Тимер Урман.       — Здравствуй, кеше. Думаю, пришло время поговорить.