Струны Безумия

Импала изрыгает немыслимые раскаты мелодии, прокатывающиеся по погоревшей равнине. Мелодию вытягивает в нугу, кажется, будто дегтярно-чёрная кожа сапога чеканит такт. Кастиэль устало прикрывает глаза от косых послеполуденных лучей. Одно робкое замечание ангела, и ручка громкости вывернута до упора. «Ясно? Отлично, вот и поговорили» – обрывают Кастиэля стальным тоном и направляются в сторону ветхой лачуги, одиноко маячащей посреди равнины. Должно быть, кто-то из местных подпалил сухую траву, и огненный ковёр шириной в милю загнал ругару в его логово. Сэм, качая головой, сокрушается об ущербе для живности, но его, как и ангела, перебивают: «Ругару может копошиться где-то поблизости. Нужно вспугнуть монстра или сжечь его вместе с лачугой». Кастиэль замечает, что гарь вокруг не сплошная, кое-где встречаются островки зелёного и соломенного. За одноэтажной постройкой – нетронутые огнём клумбы и роящиеся мухами белые горки. Если присмотреться, то можно разглядеть пробитые своды черепов, и, по крайней мере, два из них слишком маленькие для взрослых людей. Ещё одна короткая команда, и берцы направляются к крыльцу лачуги. Из-под подошв при каждом шаге взвивается сизая дымка, будто потревоженный солью мстительный дух. Поверх останков травы и мха тянутся чёрные змеистые пряди и куски седой золы. Кастиэль смотрит вслед красной рубашке в шотландскую клетку, и у ангела мелькает мысль, что в каких бы близких отношениях он ни состоял с этой семьёй охотников, любой из Винчестеров всегда звучит на исключительной, подчас непостижимой для него волне. Пальцы человека подцепляют из-под ног горелые волосья, держат на ветру – те разлетаются чёрными искрами, тают как по волшебству. Копоть пачкает белую кожу. Запах приятно тревожит нос. Он не острый и горький, как у гари или шашлыка, а, напротив, обволакивающий, теплый и бархатистый, словно пригоршни из нутра печки. Можно почуять, как от земли поднимается тепло. Русые остриженные пряди лезут в глаза. Винчестер заправляет их за ухо и внезапно вскидывается, когда замечает копошение в куче перед крыльцом. Но гром выстрела всего лишь пугает голодного стервятника. Винчестер провожает взглядом черные крылья и кожистую сморщенную голову птицы. Теплый ствол обреза греет ладонь. Ругару из него не убить, но отпугнуть вполне возможно. – Ложная тревога… мальчики. «Мальчики». Такое простое слово, но оно с трудом вываливается из пересохшего рта. Мэри Винчестер сильнее вцепляется в обрез и вновь сосредотачивается на лачуге. Больше суток назад мать охотников собрала сумку и покинула бункер, после чего Кастиэль получил звонок от Сэма. Ангел сообщил, что сумел вычислить местоположение Мэри Винчестер, и сопровождал братьев на пути к ней, на погоревшую равнину, где женщина намеревалась самостоятельно охотиться на ругару. Автомагнитола в Импале охрипла, перекрикивая резкие голоса людей, и, в конце концов, было решено, что Мэри и Сэм караулят ругару соответственно у крыльца и в саду за домом, загоняют его в лачугу, а Дин спалит её или самого монстра ко всем чертям. Недовольны остались все, но свои позиции заняли. Кастиэль наблюдает хрупкий, трещащий по швам треугольник людей. ~~~ Солнце растекается в чёрном лаке Шевроле. Тугая музыка взрывается в очередном аккорде – кажется, вот-вот разойдутся круги в нагретом воздухе, а затем звуки засасывает обратно в сверхмассивную чёрную дыру. Басы обволакивают слух. Так же, как и глубокий голос Дина. Старший Винчестер сжимает горелку пальцами с навсегда въевшимся в них машинным маслом и запахом кожаного салона. Обветренная губа прикушена, скрипит на зубах, язык слизывает жжёный привкус. Дин натянут так, что тронешь – загудит. Кастиэль убеждает себя, что это лучше состояния Винчестера накануне ночью. Сэм тоже сдержанно кивал, дескать, охотится на ругару будет полезнее, чем растекаться пивной лужей на полу бункера, до сальных отпечатков перебирая старые фото; чем обнимать ладонью за загривок без разбора и, заплетаясь, шептать, обдавая запахом солода: «Она ушла, Сэмми. Кас, она ушла, ушла». Что-то лопнуло в Дине с пронзительным «дзынь», когда мать, не отводя глаз, выдала, что ей нужно время. Дин ведь не идиот, и мгновенно по животному почуял, кожей ощутил, что мать знает. Ведь бродила же она, как намекнул Сэм, ночи напролёт по бункеру, маясь бессонницей. Наутро Дин кардинально преобразился, затянув до отказа винты на грифе. Когда Кас по дороге полез было к нему с деликатным сочувствием, Дин посоветовал ангелу то, что Сэм в пыточном подвале методично и с ослиным упрямством советовал Антонии Беверли. Где-то глубоко внутри Винчестера резонировало отчаяние. Кастиэлю очень хотелось бы, но, увы, он до конца не ведает, что творится в этой потрёпанной, но ещё крепкой деке. «У вас двоих совершенно нездоровая безумная привязанность друг к другу» – резко выдала Лиза по телефону, во время охоты на богиню Истины. Дин сглатывает, вспоминая. Две его сокровенные мечты, бесцеремонно выдернутые и выставленные напоказ: пикник с Лизой и 4 июля 96-го, восторженная улыбка юного Сэмми, озарённая брызгами фейерверка. Что в колдовском сне, что в раю Дин ощутил одно и то же щемящее светлое чувство. «Мы слабее из-за того, что нас связывает. Любовь, семья или ещё что» – ляпнул Дин брату перед тем, как Захария забросил его в постапокалиптическое будущее. Ляпнул безо всякой задней мысли, разделив любовь и семью. «Я дал Дину то, что он хотел. И это не какая-то потаскушка в стрингах. А ты, младший брат», – пела гнилая сирена после Динова возвращения из ада. – «Теперь он любит меня». И вновь старший ничего не заподозрил, когда тварь, принимающая облик девицы из тайных секс-фантазий, в его случае обратилась в мужчину ФБРовца. Затем случился чёртов уездный городишко Лилли-Дейл, полный псевдо-экстрасенсов. «Братья Кэмпбеллы. Это, разумеется, псевдоним. Они не братья, просто скрывали свой альтернативный стиль жизни». Дина тогда едва не разобрал истерический смех, стоило представить себе обратную ситуацию. Любовники с альтернативным стилем жизни скрывают ото всех, что они братья. Чепуха, конечно. После Чистилища, как в бреду, под тонной чёрной жижи гнев внутри Дина взял верх: «Быть может, я и лгал, но я ни разу тебя не предал. И ради чего, девчонки? Ты бросил меня подыхать ради бабы!» Дин тогда оправдывался, прикрывался одержимостью призраком, но в душе истекал ледяным потом. Ладно, своё возмущение он мог понять, но какого дьявола сорвалось с языка это треклятое «ради бабы»?! А в конце Сэмовых Испытаний, в старой церкви, сердце старшего опередило мозг, взяв верх над языком: «Ради тебя я готов отпустить этого ублюдка Кроули и всех чёртовых тварей, убивших маму. Так что не смей даже думать, что на свете есть что-то, что я когда-либо ставил выше тебя. Никогда в жизни, никого. Пойми же, наконец, умоляю». Свободной ладонью Дин отирает лицо. Веки припухли, покрасневшие белки налиты кровью. От сухого ветра зуд тревожит веки снаружи и изнутри, кажется, чешутся сами глазные яблоки. Протекли бы сейчас, если б не высохли, не высолились давным-давно, оставив одну красную сетку сосудов. Да и что толку оплакивать? Рано или поздно мать догадалась бы, как когда-то догадался он сам. Все аспекты их отношений с Сэмом, кроме одного, были налицо. Совместная жизнь бок о бок, совместный быт, отполированные друг о друга бока, тепло и комфорт – ладно вставшие затвор и дуло. Самопожертвование, навязшее в зубах у всех тварей в аду и на лицемерных облаках. Ревность, по-другому не скажешь, когда зубами вырываешь брата у любого, посягнувшего на дружбу или отношения с ним. Оставался лишь только один аспект, до ужаса простой, который до последнего не приходил им в головы. Годами чувство плавало, копошилось, отиралось около тонкой перепонки и, в конце концов, прорвало. ~~~ Слух Кастиэля улавливает, что мотив сменился. Новую композицию начинает скрежет рельсов, барабанный бой и ритмичные утробные вздохи гитарной струны. Высокий голос мечется эхом между стальными волокнами. Горловые звуки порой напоминают отрыжку, оставляя дрожащее послезвучие. Голос то задирается до самых высоких нот, то низвергается до хриплого шёпота, а то переходит в откровенный крик. Кастиэль искренне старается понять земное увлечение музыкой. Даже Люцифер поддался моде, избрав себе в сосуды Винса Винсента. «Предполагаю я, что людей с пристрастием к цепям, черепам и наркотикам, чей имидж – поклонение Сатане, архангелу легче одурачить». Услыхав рассказ ангела, Сэм рассеянно запустил пятерни в отросшие пряди: «Не думаю, Кас. Люцифер выбирает себе не фанатичных почитателей, а подстреленных птиц со старой гноящейся раной, в которую искусно ввинчивает палец». Сэм, всегда обходительный, всё утро был подчёркнуто вежлив с Касом. Выслушал отчёт ангела о Люцифере и Ровене, по ходу прибирая в бункере, посочувствовал судьбе Винсента, порадовался временной передышке и даже пояснил ангелу ведьмину шутку о Ките Ричардсе и Игги Попе. Сэм от природы гибче, жилистей, чем брат. Сэм, с потемневшей от щетины кожей, крепкой шеей и вздутыми венами на сильных длинных предплечьях. Сэм, сидящий сейчас наизготовку в крохотном саду за светлым штакетником, среди бархатцев, пары садовых гномов и груды обглоданных до белизны рёбер и берцовых костей. В тёмно-ореховом взгляде трудно что-либо рассмотреть. Последняя нить Сэма оборвалась тихо и невидимо для чужих глаз. Младший Винчестер принял материнские объятия с пониманием, в то время как Дин остекленел, опустевшим взглядом уставившись в пол. Сэм лишь вздрогнул, когда звук натужно скрежетнувшей двери бункера хлестнул слух. И сейчас он прилежно выжидает появления ругару, вновь и вновь полируя взглядом торчащие из травы позвонки какого-то бедняги. Внезапно вспоминается циничная шутка Ровены и испитая спина известного рок-певца с выступающим хребтом, которого Сэм не раз видел на плакатах. Хребты рока – вот как бы Сэм окрестил любимых исполнителей брата. Младший Винчестер кидает взгляд на границу пепелища, и ему приходит на ум, что короткая светлая поросль похожа на щетину Дина. Сэм поддевает один из позвонков носком кроссовки. Точно также, позвонок за позвонком, нанизывались их отношения с Дином. Брат буквально за шкирку вытащил Сэма из Стэнфорда и от Джессики. Сэм уговорил Дина вернуться к охоте и увёз от Лизы. Сэм отказался от встречи с Амелией, помянуя прошлые ошибки, и остался в номере в компании Дина, пива и пары десятков замшелых телеканалов. Дин возненавидел Руби. Сэм клялся убить Бенни. Дин убил Эми Понд. Причём сущность тварей – демона ли, вампира или кицунэ, была не столь важна. Братья, как одержимые, стремились утвердить единоличные права на друг на друга. Безумная привязанность прорастала меж ними костями, оформлялась, крепла, пока не превратилась в кривой, уродливый, но прочный хребет. И вот однажды, сам собой, достроился последний позвонок. Алкоголь, адреналин или их извечные драки были здесь ни при чём. После схватки с нахцерерами, (гульпирами, настаивал Дин) братья дотащились до Импалы, обнявшись, словно двое калек на пенсии, махнули рукой на перспективу больше суток пылить до бункера и попросились на постой в ближайшую хижину лесничего. Освободившаяся Тьма на время была позабыта. Сэм помнит дощатую обшарпанную террасу и две длинные вечерние тени на ней. Помнит мыльный запах молодой хвои, проникающий всюду, клубящийся в носу, вяжущий на языке. Смертельно усталые, братья то и дело сталкивались друг с другом – задевали плечом, щекой, пальцами, будто нарочно тянулись к теплу другого, как нищий тянется к железной печке. Дин тогда изголодался, а Сэм, напротив, растравил аппетит, накануне припомнив вкус с блондинкой официанткой. В ту ночь с глухим щелчком оборвалась самая древняя, самая закосневшая струна в их потрепанных душах. ~~~ Кастиэль настолько погружён в раздумья, что едва не пропускает момент. Лицо с мокнущими язвами перекошено от ужаса, гнилые зубы скалятся в сторону младшего Винчестера. Залп обескураживает ругару, и в какофонию шумов вступает партия Дина. Ангел не может засечь, как долго он затем смотрит, не отрываясь, на истекающую огнём лачугу, внутри которой плавится загнанный монстр. Мелодия вскипает, пузырится, переходит в хриплый клёкот. Внезапно Кастиэль чувствует ногти, впившиеся ему в плечо, и безмолвно остается подле Мэри. Кровь огня пляшет в её остановившемся взгляде, прикованном к лачуге. Вторая ладонь лежит на груди, пытаясь зажать там рану – не такую, какую мог бы залечить ангел. Одно из первых выражений, что увидел Кастиэль в глазах Мэри, было изумление вперемешку с осуждением и подозрением, когда ангел заключил её Дина в дружеские мужские объятия. Их недолгого знакомства хватило, чтобы Кастиэль понял, насколько нелепыми были оправдания женщины при уходе. Мэри с уверенностью и обаянием влилась в жизнь Дина, а затем и Сэма, её вкусы с лёгкостью наложились на привычки старшего Винчестера. То, что заставило Мэри покинуть новообретённых сыновей, кровоточило сейчас из её сердца, и Кастиэль, каким бы неискушённым в некоторых вещах он ни был, обо всём догадывался. «Ты знаешь, что Сэм и Дин Винчестеры патологически, иррационально и эротически зависимы друг от друга» – поведал как-то Захария воскресшему Адаму. В раю сплетни расходятся быстро. Конечно, фраза подгнившего ангела далеко не единственная улика. Кастиэль мог бы похвастаться отборной коллекцией. Мэри Винчестер же хватило и пары. «Значит, у Сэма был шанс уйти. И он вернулся?» «После исчезновения отца мы с Сэмом огляделись и поняли, что, кроме машины, у нас есть только мы». Мэри тогда покоробил ответ старшего сына, как и его убеждённый тон. Родственная поддержка – это прекрасно, но в том, чтобы всю жизнь вариться в собственном соку, нет ничего хорошего. С тревожным треньканьем была задета первая её материнская струна. Переломилась она позже, расщепившись с немыслимым визгливым звоном, проткнув сердце металлической стружкой. Мэри, в одну из ночей отчаявшись уснуть, брела по коридору в поисках кухни и, по новоприобретённой привычке, остановилась около Диновой двери. Ласково положила ладонь на створку, прислушалась, со слабой улыбкой ловя дыхание сына. Около Сэмовой спальни было тихо, так может здесь ей повезёт больше. Мать не желала тревожить братьев, но надеялась, что их сонная возня, как в молодости, поможет ей заснуть. И тогда оно донеслось до Мэри, скрываемое, придушенное, стыдливо прикрытое ночной тьмой и относительным уединением: смешанное мужское дыхание, жалостливый писк кровати, шорохи и одышливая возня. Слабая улыбка перетекла в удивленно-широкую, коверкающую губы. Мэри припала к косяку, словно бы хотела немного передохнуть тут, под дверью. Ноги согласно опустили обмякшее тело с выдернутым хребтом. Мэри очнулась с прижатыми к лицу руками, меж растопыренных пальцев текло солёное отчаяние. Кастиэль оказался прав, когда отметил схожесть Мэри со старшим сыном. Наутро, как и у Дина, все её колки были подтянуты. «Я скучаю по Джону и по своим мальчикам. Мне не хватает их прежних: крошки Сэма и малыша Дина (мне хватает невинных детей, а не созревших мужчин, уже избравших страшную для материнского сердца привязанность). Каждый миг, что я с вами, я думаю о тех мгновениях с ними, которых у меня не было (о том времени, которое я безнадёжно упустила и не в силах исправить; о тех вещах, которые проглядел Джон; о тех отношениях, которые беспечно допустили ваши друзья и близкие). Я надеялась, охота и работа очистят мои мысли (отгонят мои подозрения). Мне нужно уйти. Простите. Мне очень-очень жаль (что меня не было рядом, когда закрутилась эта скверна; что не выдернула вас из дёгтя, в котором вы увязли, вцепившись друг в друга, ослеплённые, отвернувшиеся от мира и других людей). Мне просто нужно немного времени (пока я не смогу смотреть на вас и не опозорить вас своими внезапными слезами; смогу заглянуть в ваши глаза без дрожи; смогу принять вас двоих вместе). Я люблю вас обоих (несмотря... несмотря ни на что). Дин, её мальчик, был разбит вдребезги, задет и глубоко обижен её уходом, даже не принял прощальных объятий, словно отказавшись воспринимать происходящее. Но что поделать? Мэри совершила задуманное, чтобы не сойти с ума и не излить всё, что творилось в сердце, на братьев; чтобы сохранить хоть призрачную крупицу той нежности и счастья, которую она ощутила, вернувшись. ~~~ Поверх погоревшей травы откладывается новый слой копоти, в воздух взвиваются бело-серые ошмётки золы. У Кастиэля дерёт горло. В голубом воздухе густеют дымные комья, слепляются, формируя плавные очертания. Выпуклые округлости, крутые изгибы видятся всем, кто наблюдает за пожарищем. На щеках полыхают пунцовые краски, от ассоциаций и воспоминаний никуда не деться. Одна из множества совместных ночей, не первая и не последняя, всплывает в памяти братьев... ... Натужно вздыхающий трейлер, похожий на тот, которым владел Фрэнк Деверо, знакомый Бобби, старый полусумасшедший сетевой гений. Стены дрожат и гремят, словно жестянки – кажется, будто ветер швыряет в них пригоршни гравия. Лапы сосен скребутся о крышу, как голодные кошки. "Дииин" вкусно перекатывается на языке Сэма. Простыня прилипла к широкой спине младшего, правый локоть то и дело болезненно бьётся о металл стены. В трейлере, как в бане - тесно, влажно, душно. Вдобавок, ночная стылость ползёт из дверных щелей, а от матраса пахнет псиной. Плевать, главное, отсюда рукой подать до N-ского кладбища и заправка неподалёку. Сквозь мутное круглое окно сочится лунный свет. Сэм обнимает коленями бока брата, устроив ладони на сильных округлых плечах, то и дело соскальзывая на спину и в ложбинку вдоль позвоночника. Дин вплывает, вплавляется в брата, ведёт носом по потной впадине под горлом, прихватывает губами загорелую кожу на напряжённой жилистой шее. Ныряет вперёд до конца, слушая придушенное Сэмово дыхание, и, подаваясь назад, насаживается на Сэмовы пальцы, раскрывающие его ягодицы. Какое-то время братья вместе имеют друг друга. Полуулыбка растекается на уставшем лице старшего, в противовес трясущимся от напряжения рукам. Сэм ловит момент и прижимается губами к бицепсу брата. Хриплое «Могу я?», просительно вскинутые брови Сэма и согласный кивок старшего. Дин едва ли не с облегчением валится на лопатки, когда братья, пыхтя и ударяясь обо что-то попало, наконец, меняются позициями. Сэм всегда угадывает благодушно-усталый настрой брата и пользуется им. Теперь луна бледным светом играет уже на груди Дина. Тот с широко раскинутыми ногами цепляется одной рукой за хлипкую тумбочку, стряхнув с неё половину барахла, другой упирается в стену. Сэм проходится ладонью по судорожно поджатым мышцам пресса. Тени и блики путают младшего, и на секунду на голой груди брата ему мерещится тёмный амулет на шнуре. Сэм то стоит на коленях, быстро и крепко вбиваясь, то, плавно выдохнув, опускается на пятки и прилаживается грудь к груди, двигаясь редко, длинно и слитно, заставляя брата на каждом шлепке захлёбываться в низком горловом стоне. Дин подкидывает бедра навстречу, нелепо приподнимая зад, и Сэм тихо беззлобно подсмеивается. Старший возит ладонью по его влажной спине, скользкой, как тающий ледовый каток. У обоих мокро даже между пальцев рук и в сгибах коленей. Сэм выдыхает брату в рот, мажет языком по губам. Хочется такого финала, чтобы душа вздрогнула. Дин, бывало, торопился, когда в крови плескались остатки ярости от прошедшей охоты. Глянцевая от дождя и крови куртка так и не была до конца стянута с его плеч, а старший уже шарил ладонями под футболкой, сдавливая рёбра, подминал под себя долговязого Сэма, тонущего в чёрных ненасытных зрачках. После подобного следовала обычно пара жарких лаконичных выстрелов. Сэм не имел ничего против, однако в сто крат больше любил такой пик, который отдаётся в кончиках пальцев ног, бежит из низа живота, будто по натянутым ниткам, и несколько долгих сладких секунд колышется в теле. Жар стучит в висках, Сэм путается в сумятице собственных мыслей. Как же это умопомрачительно - чувствовать вибрации любовника, когда Дин отдаётся ему, владеть им, безмерно, безгранично, как никогда. И брат, должно быть, ощущал то же, когда был в нём, а Сэм обволакивал его член. Младший довольствуется любой возможностью близости, но происходящее в тот миг – самое неповторимое чудо. Сэм жмурится, комкает простыню, до судорог поджимает пальцы. Из приоткрытого скривившегося рта капает слюна, блестит измазанная поцелуями ямка на подбородке. Сэм вбивает в Дина последние выплески удовольствия и заставляет себя тут же не рухнуть на брата. Остаётся внутри, пока Дин не кончает следом, в несколько коротких движений ладони по члену, не сдержав облегчённого выдоха. Старший давно терпел, ждал Сэма, который всегда может продержаться дольше – поправка, которого просто приходится дольше раскручивать. Братья бездумно лежат с полминуты, не расцепляясь, оплетя друг друга потными конечностями. Под ухом Сэма тугая грудная мышца и заполошно бьющееся сердце. Полусонная возня помнится обрывочно, тело ворочается неохотно, в голове восхитительно пусто. Сэм прикрывает веки, забрасывая руку за голову – в полумраке темнеет подмышка. Дин пихает его локтем в бок, но скоро голова старшего расслабленно приваливается к Сэмову плечу. Сознание гаснет, рассеянно обсасывая единственную мысль – они, наконец, нашли до смешного простой ключ к решению их вечных конфликтов и, близость, обкатанная в не такие уж долгие сроки, кажется уже чем-то само собой разумеющимся… Морок рассеивается вместе с налетевшим ветром. «Спасибо» – шепчет Мэри ангелу, прилетевшему на её молитву – «Спасибо, что привёз их. Теперь можешь оставить нас». Пусть её сыновья думают, что Кастиэль разыскал её по их просьбе. Пусть все трое устраивают яркий балаган из простой охоты на ругару, которая вполне по силам даже одному охотнику. Зато, быть может, когда-нибудь, Мэри и вправду поверит, что с миром ничего не случится, если эти двое выпадут из природного уклада. Что полчища обывателей живут серой жизнью с опостылевшими партнёрами, а привязанность, подобная Сэмовой и Диновой, случается раз в столетие. Бархатный тон Кастиэля звучал убедительно. Возможно, когда-нибудь, но не сейчас, Мэри ему поверит. С головокружительной высоты ангел замечает чёрную дыру и три ползущие по плато точки. Кому, как ни Кастиэлю, положено было свести их сейчас. Ангел сбился бы со счёта, вспоминая собственные переломанные струны: Дин Винчестер, Кроули, души Чистилища – левиафаны, Наоми, Метатрон, Ровена. Ещё один прощальный взгляд вниз. Безумие Винчестеров вернулось на круги своя. Замкнулось, как уроборос, пожирающий собственный хвост. Судьба братьев определилась гибелью матери. И, в конечном итоге, следуя непостижимой цепочке, привела к её воскрешению. Кто знает, возможно, Мэри Винчестер – та самая, кто сумеет настроить их струны, а заодно небес, ада и земли. Недаром союз Джона и Мэри был заключён на небесах. Взгляд Кастиэля тонет в заходящем золоте. Последнее, что он видит перед резким взмахом собственных чёрных крыльев – треугольник на земле распадается, три точки мгновение топчутся, а затем постепенно сходятся в одну. Ручка громкости в Импале вновь вывернута на полную, только на сей раз из неё льются мирные «Ночные Движения»...