Ночной разговор

      Эй, пацан, закурить есть? О, спасибо. А чё сидишь в такую холодрыгу? А, псинку выгуливаешь. Ничё псинка, симпотная. Ты гляди, в комбезике, в ботиночках, ишь, какая модная! А зовут как? Как, Кики? Ну, бля… Не-не, хорошее имя. А это он или она? Мальчик, значит. Ты смотри глаза какие… домой охота, да? Не, брат, сначала дела свои собачьи сделай… Вот блять, спасибо… прямо на ногу. Ты не мальчик, Кики, ты сука, самая настоящая…       Та лан те, пацан, не извиняйся, ну попал немного. Ты гляди, гляди, как смотрит. У моего такие же глаза: как глянет, на всё готов. Чё? Как моего зовут? Данька. Какой породы? Ха-ха! Да у меня не собака, Данька — это парень мой. Чё задёргался? Ну да, из этих я, из заднеприводных. Да чё ты дёргаешься? Что, если гей — так, думаешь, завалю сразу? Ну ты смешной…       Холодно, да? Может, согреемся? Ой, не могу, да не дрыгайся ты! Вот, дурья твоя башка! Коньяк у меня во фляжке. Мне долго тут сидеть, я и взял, чтоб не околеть. Зачем сижу? Жду его. Долго рассказывать, а впрочем…       Знаешь, как мы познакомились? На помойке, прикинь! Я мусор пошёл выкинуть, слышу — в контейнере кто-то возится. Думал, бомж или собаку бросили. Открыл — а там пацан. Скоты какие-то сунули. Куртку с него сняли с ботинками — и бросили. Я его за шкирку вытащил, а он сказать ничего не может, только зубами стучит. А глаза огромные, перепуганные. Я только глянул раз. И пропал. Тоже сказать ничего не могу, мычу только, как дебил. Потом опомнился конечно, в охапку его, и домой. Дома хотел в полицию звонить сразу, а он телефон отнял и головой трясёт, не надо, мол. Как, говорю, не надо? Может, эти козлы где-то рядом ошиваются. Сейчас, по горячим следам… А он ни в какую. Ну, хозяин — барин.       Черт, поздно ведь, заболтал я тебя, парень, тебе же домой надо. Чё, не надо? А-а, интересно стало. А псинку не жалко? Смотри, задубела вся… Ну и правильно, за пазухой-то лучше. Звать тебя как? Игорь? А я Слава. Ну что, Игорёк, ещё по глоточку? Слушай, короче.       Плюнул я на ментов, тогда главное было согреть его быстрей. Ванну горячую набрал, содрал его тряпки, в воду сунул. Осмотреть хотел, ну вдруг сломано чего. А он застеснялся, испугался, даже прикрываться начал. Чудной, блин! Чего я там новое увижу? Ну, не хочет и хрен с ним. Силой, что ли, смотреть? Было бы сломано, сказал наверное. Он зубами постучал ещё — и разомлел разом. Я к нему сунулся, а он спит. Под воду ушёл весь, один нос торчит. Ну и чего делать? Будить жалко стало. Постель я разобрал, вынул его, а он легонький, как пёрышко. И не проснулся даже.       Я всё-таки осмотрел его на всякий случай. Одеяло стянул тихонько. Так, ерунда, пара синяков. Надо накрыть, а всё смотрю, будто парней голых не видал никогда. Парней видал, но такого, как он, никогда. Точёный, как статуэтка, ни одного изъяна. Волосы русые до плеч, по подушке веером рассыпались, и носик так смешно во сне морщил, словно лимон нюхал.       Надо было разбудить его конечно, чтоб домой позвонил хотя бы, волнуются же. А будить — рука не поднимается. Ну и хуй, думаю. Пусть волнуются, будут знать, как такого мальчишку одного отпускать.       Так половину ночи и просидел около него, и в кресле заснул. Проснулся от того, что шипит что-то на кухне. Спросонья не врубился — решил, что всё мне приснилось. А потом смотрю — постель убрана, а из кухни опять что-то зашипело и запахло вкусно. Я туда — а мальчишечка мой вчерашний в одних трусах у плиты колдует. Оладушки жарит. Увидел меня, улыбнулся, ну и… Пиздец, одним словом!       — Привет, — говорит. — Я Даня.       — Слава.       — Ты извини, что я без спроса хозяйничаю. Хотелось как-то отблагодарить тебя за вчерашнее спасение.       — Тоже мне спас. Из мусорки вынул. Ты лучше скажи, почему в полицию мне позвонить не дал?       — Да ну, — беспечно сказал Даня, — куртка старая, и ботинки тоже. Я всё равно новые покупать собирался.       — Кроме одежды ещё ведь и деньги небось с телефоном забрали?       — А, мелочь. Вот телефон у меня дорогой.       — Вот видишь…       — Но я его дома забыл, — засмеялся он.       — Распиздяй ты, Даня.       — Угу, есть такое.       Он ловко накрыл на стол, и я вдруг подумал, как же здорово, если бы он каждый день так возле меня хлопотал.       А Даня тихо так говорит:       — Можно тебя попросить? Дома никого, и друзья на работе все, позвонить некому. Я без одежды и денег не доберусь. Мне очень неудобно…       — Да не вопрос, малыш, отвезу конечно. Только как домой попадёшь? Ключи тоже тю-тю.       — У соседки запасные есть.       Такая тоска вдруг взяла. Мы всего-то по пять фраз друг другу сказали, а этого достаточно оказалось. Мой он — я сразу это понял. А сейчас отвезу его домой — и всё.       А чё делать-то? В кладовке запереть и никому не показывать? Отвёз. В машине молчал, только в руль так вцепился, что чуть не вырвал.       Прежде чем из машины выйти, он неожиданно приподнялся, чмокнул меня в щеку и сказал:       — Спасибо тебе, Слав.       — Да чего я сделал-то? Вот если бы пораньше вышел, я бы от этих козлов мокрого места не оставил, а так… ну поспал ты у меня. Дивана не жалко. Да ещё и накормил меня.       — Не в диване дело, — улыбнулся он. — Просто классный ты мужик.       И я решился.       — Ну раз я классный, дай мне свой номер. Не, не, не подумай… так просто…       Я был уверен, что он сбежит сразу, а Даня вдруг обрадовался.       — Записывай.       Знаешь, Игорёк, я до него и с женщинами, и с парнями спал. Но жениться хотел на девушке. Найти такую мышку тихонькую, детишек наплодить, чтоб всё, как у людей. А после встречи с Данькой понял, а на хуй это всё? Нет, детишки, это конечно здорово, но жениться и рожать только потому, что так положено? Кем положено-то? Да кому какое дело, с кем я живу? Да захочу, с кактусом жить буду. Это моя жизнь! Ой, прости, разорался, чего-то. Нервы, знаешь. Так о чём я? Ах да! Позвонил этим же вечером. Час потом по квартире на руках ходил, песни орал, пока соседи в стену долбить не начали.       На следующий день встретились. У меня, когда его увидел, рожа такая была, что он хохотать начал.       Знаешь, легко с ним очень. Заморачиваться не надо, мучиться и думать, о чём базарить. Разговор сам пошёл. О том, о сём, о десятом.       В суши-бар пошли. Ты суши любишь, Игорь? Нет? Вот и я о том же. Гавно эти суши-хрюши. По мне, так лучше борща тарелку да голубцов. Ага, тебе тоже, по лицу вижу. Я и палки эти держать не умею. А он умеет. Пальчики тонкие такие, и колечки на них серебряные. У меня встал, прикинь! На руки посмотрел только — и встал. Итить-колотить! Пока ели, чуть не свихнулся.       Три месяца мы встречались — и вот хочешь верь, хочешь нет, не тронул ни разу. Смотрел только, да любовался. Я видел, что я ему нравлюсь, но ждал, когда привыкнет совсем, доверять начнет, чтоб потом не пожалел. Он же целочка ещё. Он правда не говорил, что ни с кем ещё, мяться начинал, но я догадался. За руку возьмёшь его — краснеет, смущается так смешно. А я растекался весь слюнями карамельными. Развлекал его по всякому, подарки дарил. Он вначале отказывался, стеснялся. По мелочи только, конфеты там, ерунду всякую. И жил эти три месяца только им. Я не могу объяснить. Это женщины могут, про бабочек всяких в животе, про радужных пони. А я? Вроде жил — не тужил. Работал, отдыхал, в футбол гонял, пил, трахался. Даже, наверное, счастливым себя считал. Только вот смысла в жизни не было. А с Данькой появился. Понял, зачем жить нужно. Он радостный всегда, весёлый, беспечный. Болтает всё время без умолку. Я бы раньше в жизни не подумал, что человек так сильно нравиться может. Только потом узнал, что любовь — это не только когда бабочки порхают, но ещё когда внутри распирает, на грудь давит и дышать не даёт. Да я сейчас объясню. Давай-ка, что ли, ещё покурим. Хороший ты парень, Игорёк. Сидишь, мёрзнешь, мужика незнакомого слушаешь. Да ещё и пидо… Та лан, лан, не смущайся. Педик и есть, чего уж там.       В общем, все замечательно было. Я всё время представлял, как однажды… впрочем, это тебе, Игорь, точно не интересно будет.       А два дня назад у меня одна встреча была. Нет, вру, позвонили сначала мне, и спрашивают так культурно:       — Как Вам, любезный, Данечку ебать? Нравится?       Я буркнул:       — Ошибся, дядя.       И трубку бросил. А мне перезванивают, и ещё любезней:       — Вы трубочку не бросайте, Вячеслав Семёнович. У меня про Данечку вашего распрекрасного очень интересная информация.       — Ты кто? — спрашиваю.       — А это неважно. З…скую улицу знаете? Это недалеко от вас. Там кафе есть «Людмила». Я вас там ждать буду завтра в три часа. Приходите — не пожалеете…       Чего молчу? Вспоминать тяжело.       Мужик, что ко мне в кафе подсел, холёный такой. Запонки золотые, ботинки в три мои зарплаты.       Улыбнулся мило и говорит:       — Я Вам, Вячеслав Семёнович, говорить ничего не буду, всё равно не поверите. Смотрите лучше.       И пачку фоток на стол… Погоди, я ещё глотну… Мне тогда дышать нечем стало. Рот раззявил, а воздуха набрать не могу. Этот, в ботинках, испугался даже, воды мне принёс.       Что на фотках? А ты не понял? Данька на них был. Только на двух из них он одетый был, в чулках бабьих и в туфлях на каблуках, а ещё на одной в хуйне такой кожаной, вроде сбруи. Ну, знаешь, извращуги такое надевают, ну, которые любят с плётками да кляпами. А на всех остальных он полностью голый — сидя, лежа, раком, сраком. И на всех фотках с мужиками. С одним, с двумя и с тремя даже. И этот, что со мной сидел, тоже там был.       Нет, не фотосессия, простые фотки. Ну как обычно друзей щёлкают. И самое мерзкое, что видно было, что его не принуждают. Улыбка до ушей, глаза счастливые. Да какой, нахуй, обдолбанный? Чё я, по-твоему, обдолбанных не видел?       А этот, в ботинках, сказал, что Данька с четырнадцати лет этим занимается.       Шлюха? Я тоже так подумал. То то и оно, что нет. Мужик ржать начал и сказал, что Данька мальчик небедный, за хорошую еблю сам заплатить был готов. Он ещё много чего говорил. Как я понял, у него два или три постоянных любовника и мурло это упакованное — один из них. И всё у них зашибись было, пока Данька пропадать не начал. На звонки не отвечал, от встреч отказывался. А оказывается, он со мной в это время был.       Знаешь, что он мне на прощание сказал?       — Хорошо Вас Данечка вокруг пальца обвёл. Ангелочком прикинулся, такой талант у мальчика, я и не знал. Не пойму только, зачем? В то, что он влюбился, я в жизни не поверю. Дырки любить не умеют. Им только удовольствие нужно. Я рад, что Вам глаза открыл, а то неизвестно, что бы дальше было. Да Вы не расстраивайтесь так! Вы — мужчина молодой, интересный, обязательно встретите хорошего мальчика. А Дане мы уже объяснили, что такой швали, как он, нечего возле порядочных людей ошиваться.       А что дальше? Ничего. Сижу здесь, Даньку караулю. Он трубку не берёт, дверь не открывает. Да дома он, дома! Вон, видишь, окошко светится. Небось наговорили про меня, что я его убить хочу, вот и выходить боится. Ничего, рано или поздно всё равно выйдет.       Морду ему бить? Да ты что, сбрендил? Да, хуево мне было, не спорю. Очень хуёво, словами не передать. Но я люблю его, понимаешь. И если подумать… Не моё это дело, с кем он, и как. Важно, что сейчас он со мной, а не с ними. Ну блядовал, подумаешь, с кем не бывает. Мы с тобой тоже, небось, не святые, да? А я точно знаю, что он не играл со мной, я ж не идиот — видел. У него всё по-настоящему. Закончил он со своим прошлым, и теперь у него другие интересы. У него теперь я. И пока он со мной — ни один хуй к нему не подойдёт. А подойдёт — этот самый хуй и оторву.       Ладно, братуха, чеши давай, а то жена заволнуется. Не женат? Ну, какие твои годы, сто раз ещё успеешь. Телефон мой? Зачем? Хочешь знать, чем закончилось? А чего же не дать хорошему человеку. Пиши.