Слепой

— Да, мой хороший, еще… — Я сильно стискиваю твои плечи, о-о-о, какая ты горячая! Целую твою грудь, да, моя девочка, вот так, тебе нравится? — О да-а-а, — из трубки раздается тяжелое дыхание и стоны. Подыгрываю, сам негромко постанывая. — Ох, Антуан, ты сегодня был неподражаем. Я кончаю от одного твоего голоса. Ну, это известная песня. За голос меня тут и держат. Кроме него, у меня ничего не осталось. Клиентка удовлетворена, разговор прерван. Трость под правой рукой — это уже на автомате. Пять шагов по коридору до кухни, щелчок по чайнику. Подождать, пока он закипит. Кружка на своем месте, коробка с пакетиками чая на полочке. Все выверено, проверено, невыносимо… Я урод. Я противен сам себе. Левого глаза нет, и по лицу на месте глазницы проходит шрам. Страшный, уходящий на шею и дальше вниз шрам. Я его не вижу. Только на ощупь могу определить его границы. Но не очень-то хочется определять. Правый глаз различает свет и темноту. Звонок телефона вырывает из самобичевания. У меня работа. — Да?! Чего бы вам хотелось этой ночью? — Это офис? — Нет, вы ошиблись. Это не офис. Но если я могу… — Короткие гудки в трубке. Ну не очень-то и хотелось. До конца смены осталось сорок минут. Какие еще извращенцы позвонят? Мне повезло. С работой. Таким, как я, обычно достается тупая монотонная клейка коробочек. Или сборка несложных приборов — опять же монотонная и тупая. Но меня заметили. Я сам не ожидал и готовился к конвейеру. И вдруг… — У вас очень приятный голос. Не хотите попробовать себя в приват-разговорах? Я сначала не понял, что мне предлагают, а поняв, отказался, но… Но деньги, предложенные за мой голос, перевесили все аргументы «против». На пособие и пенсию по инвалидности не очень-то проживешь, а коробочки… И теперь я виртуальная проститутка. Звонок… — Да, — на выдохе, как учили. — Да, я слушаю. — Блин, это опять не офис… — Нет, но я могу скрасить твое одиночество... — От произносимых фраз противно, но это работа. И хорошо оплачиваемая работа. — Да не нужно мне ничего скрашивать. Мне нужен офис компании «Альянс». — В половине четвертого ночи? — Я удивлен. — Почему в половине четвертого? — Мой собеседник, похоже, удивлен не меньше меня. — Ну, может, потому что сейчас именно столько времени? — А куда я вообще попал? Я во Владивосток вообще-то звонил… А там рабочий день в разгаре уже. — Ну, значит, вы очень сильно промахнулись. На шесть с половиной тысяч километров примерно. — Ух ты. — Мой собеседник явно обескуражен. Не то моими познаниями в географии, не то собственной дуростью. Но не отключается. И задает следующий вопрос: — Питер или Москва? Меня ситуация начала веселить. Не каждый день мне такие вопросы задают. — А почему не Минск или Киев? На том конце провода задумались, но связь пока не прерывалась. — Нет, скорее всего Питер. Для Москвы очень мягкая «а». Ну и Киев с Минском отпадают по той же причине. Как там погода в Питере? — Дождь. — Над ответом я не задумываюсь. Тут всегда дождь. Вон он, шуршит за окном и барабанит по подоконнику. — Как обычно, да? — Как обычно. — А ты, значит, «секс по телефону»? Мне теперь счет выкатят? — Честно? Не знаю. Обычно на меня переводит звонки диспетчер. А вы сами попали. Не туда. — Мешаю тебе работать? — Нет. — Мне почему-то захотелось поговорить с ним подольше. — Моя смена уже почти закончилась. — Я на автомате нажал кнопку «говорящих часов». «Три часа сорок пять минут» — оповестили меня они. — Ну вот, четверть часа всего осталась. — Это здорово. Как там в Питере? Хотя я спрашивал уже, да? — Он усмехнулся. — И все же расскажи. И вот что рассказывать? Путь от магазина домой? Измеряемый шагами? Или о темноте, поселившейся во мне? Нет… — Красиво. Низкие тучи цепляются за пожелтевшие березы и отражаются в лужах. Опавшая листва шуршит под ногами. Дождь барабанит по подоконнику. Осень здесь всегда красива. Редкие солнечные дни радуют яркостью красок… — Все, решено. В ближайший выходной приеду. Ты так здорово описываешь! — Приезжайте конечно, у нас очень красивый город. Особенно осенью. Несмотря на распространенное мнение о белых ночах. — А как тебе обычно звонят? А то на удачу я не полагаюсь, и поговорить с тобой еще хочется, а мне все-таки надо до «Владика» дозвониться. Я назвал номер телефона диспетчерской и добавил: — Если захотите именно меня, попросите Антуана. — Тебя и в самом деле так зовут? Нет. Жму на кнопку отбоя. Пусть дозванивается до своего Владивостока. Обидно. Не часто со мной так разговаривают. Но пускать кого бы то ни было в свою жизнь я не хочу. Меня все устраивает. Я не погиб пять лет назад в катастрофе вместе с родителями. О чем очень жалею. Та ситуация — когда живые завидуют мертвым. Девять месяцев в больнице. Осознание потери всего. Семьи, зрения, внешности… будущего. Все умерло в той аварии. А то, что осталось… Все, смена закончена, можно отключить рабочий телефон и сходить в магазин. Ночь — мое время. Днем очень много людей, и выставлять напоказ мое уродство, которое не скрывают ни тщательно отрощенные волосы, ни темные очки, ни капюшоны, я не хочу. Маршрут заучен и выверен. Девятнадцать этажей вниз на лифте. Шесть ступенек, тяжелая дверь парадного и направо пятьдесят шесть шагов вдоль дома… Холодный ветер и капли дождя сопровождают меня по пути к круглосуточному гипермаркету. Хорошо, что они есть. Эти гипермаркеты. В которых можно купить все. От ботинок на зиму до туалетной бумаги. Первый мой самостоятельный визит в этот магазин был кошмарен. Я тыкался в стеллажи. Не понимал, где нахожусь. Запаниковал, не сумев найти выход. Теперь все проще. Мир, как говорится, не без добрых людей. Меня уже знают. И охранница из ночной смены добровольно берет на себя обязанности гида. Наверное, ей так проще, чем отслеживать метания слепого по вверенной ей территории. — Что тебе сегодня надо? — Голос у нее хриплый, прокуренный. — Молоко, творог, яйца… — Я перечисляю ей набор продуктов, необходимых мне. — Ну идем. — Она хорошая женщина. У нее трое детей и пятеро внуков. Она рассказывает мне про них, помогая выбирать продукты. Ранней осенью она помогла мне выбрать куртку и ботинки. И сейчас помогает. Сует мне в корзинку молоко, приговаривая: «Нормальный срок, две бутылки бери, чтоб часто не таскаться. Тяжело же без глаз…» Ее зовут Степановна. Она сама так велела к ней обращаться. Я смущался поначалу — потом привык. — Степановна, — шепчу я. — Мне б шампунь. — Ну конечно, мой хороший, идем выберем. Волоски у тебя роскошные. Ты как в средствах? Подешевле что подобрать, аль получше? — Получше, наверное. С деньгами у меня все хорошо. — Ну, тогда этот бери. Финский, натуральный. Моя средняя дочка ток им и моется. — Спасибо вам, Степановна. До касс проводите? — Идем, конечно. Ничего не забыл? — И начинает перечислять мои покупки. Вроде все. Степановна добровольно перекладывает товары из корзинки в пакет, помогает вставить карточку в терминал. Следит, чтобы я правильно набрал ПИН-код. Все. Пытка магазином закончена. Можно домой. Запереться, помыться и спать. Шампунь, что выбрала мне Степановна, оказался с резким дегтярным запахом. М-м-м. Обожаю такой! Спасибо ей надо будет сказать обязательно. *** Бескрайнее море и чайки над ним, серые камушки пляжа и красный мячик… Давно мне не снился этот сон. И давно я не просыпался в слезах. Там, во сне, были родители. Живые и веселые. *** «Пятнадцать часов, четыре минуты», — информируют меня часы. Да, уснуть уже не получится. Ну и ладно. До начала смены пять часов. Можно заняться гимнастикой или послушать аудиокнигу. Совмещать я не люблю. Не так уж много занятий у слепого, чтобы пытаться сделать их одновременно. Но сначала завтрак. До одури хочется яичницы. Обычной, с поджаренной корочкой и «соплями» по верху. Такого я себе позволить не могу. Все или сгорает, или недожаривается. Поэтому ограничиваюсь яйцами вареными и чаем. Так, теперь гимнастика. Через год после выписки из больницы я понял, что опускаюсь. Я целыми сутками лежал на диване, ел от случая к случаю, зарос бородой, почти не мылся… Тогда очень тяжело оказалось взять себя в руки. Ничего не хотелось. Но я заставил себя. Разработал режим дня, попросил соцработника помочь выбрать беговую дорожку. И… потихоньку втянулся. Часовая пробежка, несложные упражнения. От волос на лице я тоже избавился, представив — как может выглядеть наполовину заросшая, а наполовину изуродованная рожа. «Плыл по пруду барабан, был барабан бобром замечен, жизнь бобра менять пора, так решил он в этот вечер» — хорошая песня. Почти про меня. Радио почти всегда работает, даже ночью я только приглушаю звук, чтоб не мешал работать и спать. Хоть какой-то шум. Все, пробежка закончена. Теперь несколько приседаний, отжиманий, покачать пресс (не знаю зачем, но пусть будет), душ — и можно почитать. Я любил читать, я много всего прочитал, пока мог. А теперь… новых книг в брайле, который я тоже заставил себя выучить, не найти. Поэтому классика: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…» Моя любимая в последнее время книга. Зачитанная в прямом смысле до дыр. О силах, «что вечно хотят зла и вечно совершают благо». За чтением время пролетает незаметно, и вот уже будильник оповещает меня о начале смены. Я не успел включить рабочий телефон, как он разразился требовательным сигналом. «Понеслась», — успел подумать я, прежде чем выдохнуть в трубку: — Добрый вечер. Чего бы вам хотелось сегодня? — Привет! Я с трудом дождался начала твоей смены! — Голос моего вчерашнего собеседника, ошибшегося номером, снова врывается в мою жизнь. Только сбросить звонок я теперь не могу. — Привет. Хотите расслабиться? — Нет! Поговорить хочу. Ты вчера так красиво описывал осенний Питер… А расскажи что-нибудь еще! Ну, про осень. Я растерялся. Желание клиента, конечно, закон, но как? Как я могу описать то, чего не вижу?! Ладно, будем ориентироваться по ситуации. — Сырость, слякоть, постоянный дождь. Иногда по утрам тонкий ледок на лужах. Октябрь… Холодно. — Это мне известно из погодных сводок, постоянно звучащих по радио. — Очень холодно? Тебе холодно? — Нет, мне тепло. — Я не вру. У меня дома комфортно. — Но на улице минус по утрам. И все оделись в мрачные куртки. — Это я помню из прежней жизни. — Бегут куда-то. И не улыбаются. — А ты хочешь улыбаться? Блин. Да!!! Я хочу улыбаться. Хочу… — Конечно. — Я усмехнулся. — Кому не хочется улыбаться и радоваться жизни?! — Что-то не очень похоже. Тебе плохо? Куда-то не туда разговор у нас зашел. — Мне не плохо. И не холодно. Осень просто. А осенью, несмотря на всю ее красоту, грустно всегда. Без причины. — Да, наверное, ты прав. Расскажешь еще чего-нибудь? Да запросто! — Мне нравится говорить с тобой. У тебя приятный голос, и… — Эй, эй, «выключай» профи. Просто расскажи, что ты видишь из окна? Что тебя беспокоит? Чего боишься? — Эм… — Я опять растерялся. Из окна я не вижу ничего. Не могу видеть. Беспокоит меня его голос. Боюсь… много чего боюсь… — Ну не хочешь рассказывать — не надо. Ты был в Амстердаме? — Нет… — Меня несколько обескуражил такой поворот в разговоре. — Ну и хорошо. Тогда я тебе расскажу о пестрых крышах и каналах. И он рассказал. Он так интересно описывал этот древний город, что мне казалось, я вижу его улочки и дома… Я очнулся у раскрытого окна. Стирая слезы со щек. Я этого не увижу никогда. Я вообще больше ничего не увижу. Но как же хочется… — Ты меня слушаешь? — Да. — Я постарался собраться. — Ты так интересно рассказываешь. А где ты еще был? — Да много где… Ты там что, плачешь? Видимо, не удалось мне собраться. Ну и какой я профессионал после этого? Вот пофиг мне на виртуальные изнасилования и гадости, которые говорят мне клиенты, а рассказ о городе, который я не увижу никогда, зацепил… — Нет, просто на балкон вышел, а тут снег. — Вру, конечно, но снег обещали, и снаружи шуршит что-то непонятное. — А окна у тебя куда выходят? — На шоссе. — Я слышу проезжающие машины. И соцработник говорила, что у меня потрясающий вид из окон. — Красиво? — Красиво. — Я соглашаюсь, а думаю только об одном. Как бы уговорить его рассказать мне еще о том, чего я не увижу? — А в Праге ты был? — вырывается у меня помимо воли. — Был. Рассказать? Только обещай, что плакать не будешь. — Да я не… — Пообещай. — Не буду. — Я улыбнулся в предвкушении. — Ну слушай… — И я увидел Прагу. Староместскую площадь, часы, сконструированные шестьсот лет назад, мелкую речку Влтаву и мост со статуями через нее. Мозаичные тротуары старого города и крепостную стену… — Здорово! Как жаль… — Я прикусил язык. — Чего жаль? — Жаль, что у меня нет паспорта и визы. И я не могу увидеть все это сам. — Так оформляй! Это же несложно. Приезжай, я встречу тебя! У меня снова свело спазмом горло. Ну не могу я приехать. Ни приехать, ни увидеть. — Может быть… Может, и получится, — вру я, стараясь снова не расплакаться. — Рано или поздно? Так или иначе? Да, эту книгу я слушал. Понимаю, о чем речь. — Я не вершитель. Моим мечтам не суждено сбываться… — И мы срываемся в обсуждения книг. Про новинки я ничего сказать не могу, но с удовольствием вспоминаю Брэдбери и Азимова. Снегова с трудом, но тоже вспоминаю, Булгакова могу обсуждать бесконечно… — Мы с тобой два часа уже болтаем. Мне денег не жаль, но, может, дашь мне свой личный телефон? — Не положено… — Я попросту боюсь. Пока он как бы клиент, я как бы не привязан к нему. А дав личный номер, я буду надеяться на звонок. А вдруг он не позвонит? — Ну и ладно, не обижайся, но я отключаюсь. У меня завтра сложный день, и удачи тебе! — Пока! Ты позвонишь еще? — Но в трубке уже короткие гудки. Мне захотелось завыть. Ну почему я не дал ему номер своего телефона?! Ведь два часа — это очень дорого! А разговаривать с ним так приятно… Трель телефона… Ну да, у меня работа. — Да-а-а, чего вы хотите этой ночью? — Тебя, суку такую. Раздвигай ножки и жопку оттопыривай. Ща я тебя поимею. О, вот это норм. Это мы умеем. И расписать, как ножки раздвинутые дрожат от прикосновений и какая на ощупь жопа и как мне больно/приятно/страшно… За такими «веселыми» разговорами пролетает очередная смена. Четыре утра. Рабочий телефон отключен. Спать не хочется. Хочется чего-то волшебного. Нереального. Два шага к окну, распахнуть его, впуская промозглый холод, и привычная мысль: «Девятнадцатый этаж, одни шаг вперед — и… все». Эта мысль не дает мне покоя уже давно. Но сегодня у меня впервые за несколько лет появился смысл в жизни. Со мной говорили. Не как с секс-игрушкой, а как с человеком. Я все-таки выпил чаю, помылся, побрился и улегся на кровать. Бессонница — моя верная подруга, с тех пор, как я потерял зрение, не преминула обнять меня. Но я умело отогнал ее. Закинул руки за голову и представил себя в аэропорту города Праги. Как он выглядит — я не знал, но фантазия у меня богатая. Вот я выхожу, и мой собеседник встречает меня берет за руку и… …Снилось мне что-то невразумительное, но приятное. Каждая моя рабочая смена теперь начиналась со звонка этого человека. Блин, я так и не узнал, как его зовут. Мы говорили обо всем. Я рассказывал ему о Питере, вспоминая, как вздувается по осени Нева, как идут по ней сухогрузы летом. О соснах над песчаными берегами залива и неверных летних рассветах, пробивающихся сквозь капли бесконечного дождя. А он говорил о неведомых странах. О пляжах Капокабаны, о Перуанских горах, об узких улочках Бремена… Он работал журналистом и много где побывал. Еще мы обсуждали книги. И я очень расстраивался, что не могу прочитать ничего нового. Он больше не спрашивал мой личный телефон, а я не знал, как дать ему свой номер, не навязываясь. Так пролетел ноябрь и заканчивался декабрь. По радио постоянно говорили о грядущем празднике. И я заразился этим настроением. — Ты где новый год встречаешь? — где-то в конце декабря спросил меня мой постоянный собеседник. — Да как обычно, дома… — Как бы я хотел оказаться рядом с тобой… Я… Мне… Короче, тебе нравится целоваться? — Вот блин, я не знаю, что и сказать. Я целовался последний раз лет шесть назад, в той, другой жизни. Еще до аварии, превратившей меня в инвалида. А после… моя подружка поначалу еще ходила ко мне в больницу, а потом перестала. Попросила прощения и понимания и… исчезла. — Я… ты хочешь поцеловать меня? — Я вспомнил, кем работаю. — Да прекрати. Да! Я хочу поцеловать тебя! Тебя, а не голос в телефоне. Я тоже хотел. Но как сказать ему о том, как я выгляжу? Я подошел к окну, привычно распахнул створку, подставляя лицо под колючий декабрьский ветер. «…Одна луна, метель одна, и вьется впереди дорога сна…» — раздалось из радио. Самая любимая моя песня. И как в тему. На улице, походу, метет во всю. — Ну, куда ты пропал? Не хочешь целоваться — не будем. Давай просто встретимся. Я в Питер скоро прилетаю. Впервые за все время работы я нарушил правило и сбросил звонок клиента. «Я осушу бокал до дна… и с легким сердцем — по Дороге сна» — невыносимо прекрасно пела несравненная Хелависа. Я вытер слезу. Умчаться… да. Девятнадцатый этаж. Один шаг… Трель телефона. Работа. — Да-а, чего вы хотите этой ночью? — Тебя. Этой и другими ночами я хочу тебя. Ты видишь луну? Опять он. — Нет, у нас метель, — пытаясь справиться с эмоциями, пробормотал я. — Небо тучами заволокло. — Ты встретишься со мной? Нет. Снова сбрасываю звонок. Пусть жалуется. Пусть меня уволят. Плевать. Я не могу с ним встретиться. Он больше не звонил. Ни в этот день, ни в следующие. Декабрь катился к новому году. Я вдруг понял, что впервые за последние годы хочу отметить этот праздник. Что-то разбудили во мне эти разговоры. Что-то, чего не было раньше. Как там? Мандарины и шампанское? Надо пойти купить. Пришлось идти в магазин вечером — ночью вино не продают. Хорошо хоть Степановна сегодня дежурит. Надвинув поглубже капюшон, нацепив очки и привычно закрыв волосами лицо, я вышел из дома. Как много людей. Я отвык от них. А в преддверии праздника в магазине толпа. Я немного растерялся, но Степановна не подвела. Подхватила под локоть и, не задавая лишних вопросов, провела по рядам: — Шампанское? Сколько тебе? Ну кто берет одну бутылку пред праздником? Давай. Три как минимум. Мандаринки? Тоже правильно. Вот, я тебе наши положила из Абхазии, нечего эти марокканские есть. Чего еще? Она набила мою тележку «праздничными» продуктами. И, добавив сверху ананас, потащила к кассам. Рявкнула прокуренным басом: «Инвалида пропустите». Помогла сложить покупки в пакет, как всегда проконтролировала оплату, поздравила с наступающим и проводила до дверей. Я тоже поздравил ее, передал поздравления детям и внукам и вышел на улицу. Пакет в левой руке, трость в правой. Все, домой. Я сделал несколько шагов, пытаясь не оступиться. Скользко. Днем, видимо, мокрый снег прошел, к вечеру подморозило. Я аккуратно шагал, привычно водя тростью перед собой, когда левая нога предательски поехала в сторону. Пытаясь устоять, я взмахнул руками и все-таки упал, больно ударившись бедром, выронив пакет и трость. Нет ничего противнее беспомощности. А именно так я себя ощущал, сидя на холодной земле, пытаясь нащупать свои покупки и подняться. Трость все никак не находилась, мне стало так обидно… — Давайте я помогу вам. — Этот голос… Я автоматически попытался закрыть лицо капюшоном. Только не он… — Я сам справлюсь. — Надо подняться и уйти. Плевать на покупки, на шампанское. Дома есть бутылка виски. Я давно ее купил и отпивал иногда по глоточку. Но… — Антуан? Ты?! А что ответить? — Андрей, — представился я, кое-как вставая. — Вы обознались. — Нихрена я не обознался! Я твой голос из тысячи узнаю! Мы же с тобой всю осень разговаривали. Я в Питер прилетел к тебе. А ты… — А я урод. — Скрывать больше нечего. Капюшон вместе с очками слетел, волосы растрепались… — А ты… Наконец-то я нашел тебя! Это же я звонил тебе каждый вечер! Вот не ожидал встретить тебя здесь. Это судьба, не иначе! У меня телефон в самолете сперли, или я его сам потерял — да не важно! У меня все контакты пропали! Я так хотел позвонить тебе, но номер наизусть не помню… А так хотелось увидеть тебя! — Насмотрелся? — Я откинул волосы с лица, выставляя напоказ свой шрам. — Нет! — Ты извращенец? Тебе нравятся уроды? — Да прекрати. Я никого не встречал красивее тебя! — Ну точно извращенец. — Ну что ты заладил? Ну шрам, ну глаз не видит… Да ерунда все это! Ну то есть не ерунда, но… Да шрамы вообще мужиков украшают! Давай соберем сейчас твои покупки и пойдем уже. — Куда? — Я растерялся от такого напора. — К тебе! Поговорим наконец-то без этого дурацкого телефона! Я не видел, что он делает, а он, похоже, успел подобрать все, что выпало из пакета, сунул мне в руки трость, прихватил за локоть и… — Ну, куда идти? Учти, я не отстану. Я так давно хотел увидеть тебя! Ну что мне сделать, чтобы ты поверил мне?! В его голосе вдруг зазвучала такая тоска, что я невольно вздрогнул. И поверил. — Пойдем, — тихо произнес я. — Только скажи, как тебя зовут? — Павел, — наконец-то представился он. — Можно Пауль, и Пашкой тоже можно! Ну показывай, куда идти. — И, сообразив, что я ничего не вижу, попросил назвать адрес. Никогда путь домой не казался мне таким длинным. Павел держал меня за локоть и постоянно говорил. Рассказывал о том, как прилетел в Питер, как понял, что у него пропал телефон. Как он покупал новый и пытался восстановить контакты. Как он, ругая всех на свете, заселился в гостиничку на окраине и вышел в магазин купить себе выпить. И вдруг неожиданно встретил меня. И как узнал меня по голосу — он тоже рассказал. А в лифте он обнял меня. Крепко прижал к себе одной рукой и замолчал. И молчал, пока я открывал дверь, пока снимал ботинки и куртку. — Красивая квартира, — проговорил он, проходя следом за мной на кухню и щелкая выключателем. Я пожал плечами. Наверное. Мне помогала соцработник все тут устроить. — Ты не знаешь, как она выглядит? Хочешь, расскажу? Я не хотел и, наверное, автоматически мотнул головой. — А как ты выглядишь? — неожиданно для самого себя спросил я. — Да нормально… — Он растерялся. — Ну, волосы темные, глаза серые… не знаю, что еще тебе сказать. — Можно я… — Руки автоматически дернулись, и я поспешил сцепить их. Но Павел, видимо, заметил это движение, взял мою ладонь, прижал к своей щеке и, убрав свою руку, прошептал: «Можно» — и замер. Руки заменяют мне теперь глаза. И я ощупывал его лицо, пытаясь понять, как он выглядит. Кожа гладкая, чуть шершавые, колючие щеки и подбородок. Уши аккуратные, в левой мочке маленькое колечко серьги. Нос… ну есть. Не большой и не маленький. Брови широкие. Губы… теплые, сухие. Когда я добрался до них, он снова прижал мою руку и поцеловал кончики пальцев. Я потерялся. Никогда я и помыслить не мог, что меня, урода, можно целовать и хотеть. А он целовал мои пальцы, ласкал раскрытую ладонь, а потом снова обнял, притискивая к себе, и тронул губами губы. От него пахло табаком и мятой. И губы у него были такие твердые, шершавые, обветренные. Теплые и очень нежные. И никто не целовал меня так ласково и требовательно, как он… «Это невозможно, я сплю и сейчас проснусь, это невозможно», — думал я, подставляясь под его поцелуи. А он, вдруг сообразив, что я слеп, начал говорить: — Ты красивый, красивый, как юный эльф, и волосы у тебя серебром отливают, длинные такие, классные! И тело у тебя красивое, стройное, упругое. Шрамы что, шрамы — как изысканные татуировки, только оттеняют твою красоту! Я влюбился в твой голос, а теперь понял, что он только жалкая тень твоей красоты. И снова он целовал меня. Забрался руками под футболку и ласкал мое тело и целовал. И мне хотелось еще. Еще прикосновений, и поцелуев, и слов… Особенно слов. Со мной никогда такого не было, да и быть не могло, и я растворялся в его объятьях, и так было хорошо, и так хотелось чего-то большего. А он не переставал говорить. Он шептал мне на ухо, какой я красивый и как он хочет меня. Я не знал, куда деваться, руки метались, и голова закидывалась сама собой. Я застонал, когда он остановился. А Пашка вдруг взял меня за плечи и отстранил от себя: — Ты вообще понимаешь, что происходит? — Да. Нет. Я… — Мы же сейчас займемся любовью. Ты готов? — Да, — выдохнул я. — Я не умею, но очень хочу! — Да нечего тут уметь, просто чувствуй, но ты точно готов? Ты понимаешь, что сейчас произойдет? Я понимал, я чувствовал, но слов не было, и я нащупал край его свитера и скользнул ладонями под него. — Если я ничего не вижу, это не значит, что я ничего не понимаю и не хочу, — чувствуя под ладонями его теплую кожу, шептал я. — И дебилом слепота меня не делает. — А то, что я мужчина, тебя не смущает? — Нет, — простонал я. — Я бы не пустил тебя домой и не целовался с тобой, если бы... Ну, поцелуй меня еще… И он поцеловал. Жадно и откровенно. Настойчиво и требовательно. Сладко… Поцеловал, прижимая к себе и продолжая сбивчиво шептать в ухо: — Хороший мой, сладкий, красивый. Где у тебя кровать, идем скорее, зацелую всего! И собственный голос, с необычной хрипотцой вторящий этому шепоту: — Три шага вперед, налево и еще пять шагов… Но он уже и без моих подсказок сориентировался и, не выпуская меня из объятий, потащил в комнату. Диван я не собирал никогда, и сейчас он уложил меня на него и принялся гладить и целовать. Его руки были, кажется, везде, теплые, ласковые. Я весь дрожал от его прикосновений. Футболку он давно уже стащил с меня и от своего свитера успел избавиться. И я гладил его дрожащими руками по плечам, подаваясь навстречу каждому поцелую и прикосновению. — Еще! — вырвалось у меня. — Еще, еще... — шептал я, прижимая его к себе и пытаясь снова найти губы. И выгнулся, задыхаясь, когда его пальцы невыносимым возбуждением коснулись моей плоти сквозь плотную ткань ставшей ненужной разделяющей нас одежды. И я невольно дернул бедром стараясь избавиться от штанов, потянул их вниз, забыв про пуговицу и молнию. От желания уже темнело в глазах и руки не слушались… — Сейчас, мой хороший, сейчас, — шептал Пашка мне на ухо, помогая раздеться. А я только мешал ему, постоянно сталкиваясь своими ладонями с его. Он прихватил мои запястья и несильно прижал их к кровати, шепча: — Ну потерпи секунду, — и, наконец-то расправившись с моими штанами, снова прижал меня к себе, заставляя выгибаться навстречу. Удовольствие волнами расплескивалось по телу, сжимаясь внизу живота и вырываясь наружу вместе со стоном, а он обнял меня покрепче, и я почувствовал, как его член прижимается к моему. Это было так невыносимо — хорошо, что я снова застонал, невольно подаваясь бедрами вперед в попытке прижаться еще сильнее. — Как же сладко ты стонешь! — Он обхватил рукой оба члена и двинул ладонью. — Не сдерживайся. — Движения стали настойчивее. А сдерживаться было уже невозможно: наслаждение затопило меня всего, заставляя стонать и двигаться в такт движению его руки. А потом меня выгнуло от удовольствия, и я забился в его объятьях, забывая дышать и чувствуя теплые капли на своем животе. Он уткнулся лбом мне в плечо, длинно выдохнул сквозь зубы, дернулся, и я почувствовал, как на мое бедро падают горячие, вязкие брызги его оргазма. Пашка еще раз выдохнул, улегся рядом и нежно поцеловал меня в губы. — Это, это… — Я постарался справиться со сведенным горлом и выдать что-то осознанное. — Это так здорово!!! — Андрюха, а у тебя ведь в первый раз, да? — Нет, — признался я, переводя дыхание. — Но давно уже… И с мужчиной впервые. — Я смутился и вдруг испугался. Испугался, что мое признание может как-то повлиять на наши отношения. «Отношения?! Да какие отношения? — разодрала мысль мозг. — С первым встречным в постель упал… Да за кого?..» — Ты не думай, — поторопившись собрать свои страхи в кучу, выпалил я. — Я не занимаюсь сексом с каждым, кто помогает мне… — Тихо, тихо, мой хороший. — Пашка погладил меня по плечам, чем-то мягким вытер мне живот и несильно прижал к себе. — Я все понимаю, и то, что секса, нормального полноценного секса, у тебя давно уже не было, — вижу, чувствую. У тебя бокалы есть? Я несколько растерялся от такого перехода, но собрался с мыслями и вспомнил, что вроде в кухонном шкафчике есть пара стаканчиков. — Возможно, — промямлил я. — Там, в кухне, должны быть. Он снова поцеловал меня, сильно стиснув пальцами плечи, прижимая к постели, и встал. — Я сейчас, сейчас вернусь, мой хороший. Откинувшись на сбитое одеяло, я слушал, как он ходит по моей квартире, чем-то шурша и иногда негромко матерясь. Хлопок открываемой бутылки с шампанским, бульканье переливаемой жидкости — и он снова устроился на диване, касаясь моих ног. — Держи! — Пашка сунул мне в руки стакан. — Давай за знакомство! Я стиснул пальцы на холодном стекле — все это так нереально. — За знакомство… — Я поднес стакан к губам, глотнул колючий напиток и попытался прижаться к Пашке, так неожиданно ворвавшемуся в мою жизнь. Хотелось так и остаться. На сбитой постели, ощущая ногой теплое тело любовника. Замереть и… — Ну, а теперь рассказывай. — Павел уверенно забрал из моих рук стакан и прижал к себе, укладывая рядом. — Все рассказывай. И я рассказал. Как очнулся через месяц после аварии, как мне было больно и физически и морально, как я пытался выкарабкаться, как смирился со слепотой… О реабилитационном центре и продирании через дебри науки — быть слепым. О предательстве девушки, о друзьях, которые все реже приходили ко мне, а потом и вовсе переставших отвечать на мои звонки. О депрессии, о диване, на котором я лежал, жалея себя. О предложении подзаработать моим «сладким голосочком». И о новой жизни, новой квартире, в которую я переехал, избавляясь от прошлого. О том, как я не хочу ни от кого зависеть — но не получается. И хоть соцработник и говорит мне, что я прекрасно адаптировался, все равно никуда не деться от тьмы, сопровождающей меня повсюду, и беспомощности в самых простых вопросах. Я рассказывал и чувствовал, как отступает тьма. А Пашка сцеловывал невольно текущие слезы. Не говорил ничего, просто целовал меня. — А потом мне позвонил ты. — Я перевел дыхание. — И говорил со мной, как с нормальным человеком. И я очень боялся, что ты узнаешь… что… И ждал твоих звонков, и проклинал себя, что не дал тебе своего телефона… И очень скучал, когда ты пропал… — С тобой интересно говорить. А о том, что ты слепой, я давно догадывался. Не был уверен, но… Ты не хотел обсуждать фильмы. И новые книги. И вид из окна описывал как-то неуверенно. Я не буду тебя жалеть. Тебе это не надо. Тебя надо любить и целовать. Хочешь еще шампанского? Я хотел. Я всего хотел еще. Шампанского, поцелуев, прикосновений, его тихого шепота и любви. Он немного отстранился, видимо потянувшись за стаканом, глотнул сам и прижал холодное стекло к моим губам. И снова терпкий напиток обжег мой язык. А потом он целовал меня — без слов. Просто целовал, и было так хорошо. — Андрюха, курить хочется, сил нет. — Павел оторвался от моих губ. — Прости уж меня, но деваться некуда... Там на лестнице я балкон видел… — Да кури тут. Мне дым не помешает, окно только открой… — Мне не хотелось, чтобы он одевался и уходил. Он снова поцеловал меня и встал. Тихо чем-то прошелестел в прихожей, вернулся в комнату, распахнул створку окна, впуская в комнату холодный, зимний ветер, щелкнул зажигалкой, и я почувствовал запах дыма. Мне было настолько хорошо и спокойно, как не было уже очень давно. Я встал, прислушался, сделал неуверенный шаг и, нащупав пальцами его плечи, прижался к его спине. Обхватил руками его поперек груди и замер, вдыхая ароматный дым сигареты. — Я хочу тебя, — прошептал я ему в затылок. — По-настоящему хочу. — И я хочу. — Он обернулся ко мне, закрыл окно и погладил по плечам. — Но не сегодня. У тебя же нет ничего… Ну… По голосу я понял, что он смутился, и вдруг рассмеялся, представив нас со стороны. Он сначала не понял, над чем я смеюсь, а потом присоединился ко мне. — Давай спать, укладывайся. — Он подтолкнул меня к дивану. — Ты устал, и я тоже. Надеюсь, тебе не будут звонить сегодня по работе? — Я мотнул головой. — Ну и прекрасно. Обними меня и засыпай. И я заснул, прижавшись к нему и вдыхая ставший уже таким родным запах мяты и табака. Впервые за долгое время я спал крепко и без сновидений. Проснулся я в одиночестве. Павла не было рядом. Было светло, тепло, тихо пело радио. Мне стало грустно. Видимо, разглядев меня при свете дня, он поспешил уйти. Я вздохнул и вдруг почувствовал запах табачного дыма, и на кухне что-то скрипнуло. Вскочив с кровати, путаясь в сбитой простыне, я бросился на этот звук и запах. Запнулся о пакет, брошенный вчера в прихожей, чуть не упал, ухватился за стенку. — Ты чего? — раздался голос Павла. — Испугался, что ты ушел… — Я сглотнул и перевел дыхание. Послышался звук закрываемого окна, и я почувствовал на своих плечах теплые руки. — С чего бы это мне уходить? Я только-только нашел тебя! — Разглядел, с кем вчера целовался, и… — Да прекращай эту чушь нести! Ты вообще представляешь, как выглядишь? — В его голосе прозвучала какая-то злость, что ли? Я мотнул головой. Единственное, что я знал о своей внешности, — это пустая глазница с пересекающим ее шрамом, уродующим пол-лица, шею, левое плечо и грудь. Рука непроизвольно дернулась к щеке. — Так я сейчас расскажу тебе! Ты высокий, стройный, плечи у тебя широкие, кожа гладкая и мышцы хорошо видны. — Он стал прикасаться к тем местам, которые описывал. — Розовые соски, почти сливаются с бледной кожей — и твердеют, стоит до них дотронуться. И живот у тебя плоский, даже кубики пресса видны, вот тут, внизу живота, светлые волоски, а бедра узкие и ноги длинные и стройные. Ты вообще очень красивый. Я не вру тебе, я тебе завидую. Он описывал мне не меня. Я помнил себя тощим подростком с вечно растрепанными волосами, а не того человека, которого рисовало сейчас мое воображение. А он продолжал говорить: — Волосы у тебя вообще отпад. Густые, длинные, серебристые, да за такой цвет фотомодели душу бы продали. А шрамы… — Он прикоснулся к моему лицу, и я постарался не дернуться. — Шрамы тебя не портят. Несколько белых широких рубцов, пересекающих лицо, превращают тебя из банального красавчика в бывалого воина. Мужественности добавляют. Жаль, что ты этого не видишь. — Он поцеловал меня, прижимая к себе. — И даже не внешность в тебе главное — ты красив изнутри. Очень сильный мальчик, справившийся со своими проблемами, научившийся жить снова. — И он снова целовал меня и гладил по плечам. — Если я сейчас не оторвусь от тебя, мы весь день проведем в постели! А мне надо за вещами съездить… Давай я сейчас завтрак приготовлю. — Он отстранился от меня и загрохотал посудой. Поверить в то, что он мне сказал, было сложно. И я тихонько провел рукой по лицу, потрогал плечи, прижал ладони к животу. Я трогал себя много раз… но никогда не пытался сопоставить ощущения от прикосновений. Павел, видимо, заметил мои действия, потому что усмехнулся и проговорил: — Проверяешь? Да не вру я тебе. Потом мы ели восхитительно вкусную яичницу, которую приготовил Пашка, назвав ее верхом своих кулинарных способностей. Потом он помог мне прибраться в квартире и разложить все по своим местам, а потом потащил на улицу. Ему надо было забрать вещи и расплатиться за гостиницу, а еще он заявил, что обязательно надо купить бокалы, потому что: «Ну кто же пьет шампанское из стаканов?» И все время он говорил со мной. Описывал праздничный город, снег, падающий с неба, толпы горожан, гирлянды в окнах. Его телефон постоянно звонил, его поздравляли с наступающим новым годом, обсуждали какие-то дела, и в конце концов он выключил его. Мне позвонила соцработник, тоже поздравила и, выяснив, что помощь ее не требуется, радостно отключилась. Давно мне не было так хорошо, я чувствовал снежинки, падающие на лицо, и крепкие пальцы, держащие за локоть. Казалось, что впереди ждет что-то невероятное, волшебное. Невозможное. И хотелось смеяться. Мы вернулись домой, когда уже совсем стемнело. Возле самого дома Пашка купил маленькую елку, заявив, что это обязательный атрибут нового года. Она пахла так изумительно — детством и праздником. Я вспомнил, что так пахли елки, которые каждый год приносил домой папа. От этих воспоминаний слезы навернулись на глаза, и я уткнулся носом в колючие ветки, пытаясь скрыть их. А Пашка обнял меня, видимо все поняв. Дома он устроил предпраздничную суету, говоря, что все должно быть по правилам. А потом мы целовались, и я шептал ему на ухо, как я хочу его. И он наглядно показал, что неприятный процесс подготовки к сексу может быть очень интимным и взаимно возбуждающим. И снова я выгибался в его руках, чувствуя его губы на своем теле. Обхватывал его ногами, стараясь прижаться посильнее и не желая никуда отпускать, стремясь стать с ним одним целым. И такое блаженство было принадлежать ему, чувствовать его всего. И я задыхался от эмоций и удовольствия, метался под ним, бормоча какие-то глупости… Мы лежали, выравнивая дыхание, нежно касаясь друг друга, когда Пашка вдруг подскочил с кровати. — Блин! — завопил он. — Чуть не проспали! — Он заметался по квартире, роняя что-то, сделал радио громче, и я услышал праздничное поздравление президента. — Держи. — Пашка сунул мне в руки купленный сегодня бокал с шампанским. — Успел, — выдохнул он, устраиваясь рядом. По радио зазвучали куранты. Пашка шепнул мне, чтобы я загадывал желание, и звякнул своим бокалом об мой. — С Новым годом! — прошептал он. — С Новым годом, мой хороший. — С Новым годом! — Я неловко повернулся, прижимаясь к нему, и расплескал шампанское. И застонал, когда он принялся слизывать его с меня. — Самый лучший Новый год в моей жизни! И ты в качестве новогоднего чуда! Желание успел загадать? Я теперь точно знаю, что они сбываются. Надо только очень сильно хотеть! — Я уже несколько лет хочу только одного — восстановить зрение… — А это возможно? — Пашка отстранился от меня. — Ну да, только очень дорого. В Германии и в Израиле делают такие операции… У меня осталось немного денег от размена родительской квартиры и… — Обязательно восстановишь! Я помогу. Обещаю. И мне очень хотелось поверить ему, поверить в то, что чудеса в самом деле бывают. А пока мы снова целовались под грохот праздничных фейерверков за окном, и из радио лилась последняя песня «Мельницы»:       «Ничего не останется от нас,       Нам останемся, может быть, только мы,       И крылатое бьется пламя меж нами,       Как любовь во время зимы». — Прямо про нас, правда? — шепнул Пашка, прислушиваясь. Полгода спустя Последний виток бинтов упал с моего лица, я открыл глаз и снова зажмурился от яркого света. Операция прошла успешно, об этом мне сказали еще три дня назад, и вот сейчас можно было снять повязку. Все расплывалось, но доктор поспешил успокоить меня, что это временно и окончательно зрение восстановится дней через семь. Не на сто процентов, но даже сейчас я уже различал проем окна, две фигуры в белых халатах, собственную руку... — Поздравляю! — раздался знакомый голос, и Пашка поцеловал меня в губы. Он организовал все это. Поездку в Германию, операцию, лучших хирургов — и теперь целовал меня, ничуть не смущаясь присутствия доктора. Я попытался отстраниться, очень хотелось увидеть его наконец-то. Все плыло, но я смог разглядеть темные волосы, овал лица, красную футболку под белым халатом. Задыхаясь от эмоций, я протянул к нему руки и коснулся щеки. — Я вижу, — срывающимся голосом прошептал я. — Вижу тебя! — Это здорово! — Он снова жадно поцеловал меня. — А у меня для тебя сюрприз! — заговорщицки произнес он, оторвавшись от губ, и сунул мне в руки толстый глянцевый журнал. Я с непониманием попытался рассмотреть его, но увидел только серый прямоугольник с неясной фигурой. — Это ты, — пояснил Пашка. — Помнишь, я уговорил тебя на фотосессию? Всем так понравилось, ты тут такой брутальный мачо, что без разговоров на обложку взяли. Ну, у тебя будет еще возможность насладиться. Доктор оттеснил от меня Павла, приподнял мое веко, посветил в глаз фонариком, с явным удовольствием констатировал, что все в порядке. Посоветовал ограничить пока физические нагрузки и вышел из палаты. — Как думаешь, — задумчиво протянул Пашка, усаживаясь рядом со мной. — Секс — это физическая нагрузка? — Секс — это удовольствие и никакая не нагрузка. — Я рассмеялся. — А особенно секс с тобой! Он тоже рассмеялся, крепко обнимая меня. А я, отвечая на его требовательные поцелуи, вдруг подумал, что желания, загаданные под бой курантов, и в самом деле сбываются…