***
Прежде всего я решил найти гостиницу, а потом уже отправиться разведывать. Ведомый уже навострённым инстинктом, я сразу от моста свернул налево. Там оказалась изогнутая улочка, застроенная домами из белого камня в три-четыре этажа. В цветочных ящиках домов цвела ранняя герань. У кирпичного бортика, за которым плескалась речка, выстроились мотоциклы и велосипеды. Я увидел открытую дверь в одном из домов и вошёл. Там, в комнатке с белёными стенами, за потёртой стойкой сидела девушка с длинным лицом и листала журнал, тонкие каштановые волосы падали ей на плечи. - Леди, - сказал я, - а вы не подскажете, где тут гостиница? Ответ на мои слова последовал странный. Девушка, едва взглянув на меня, вскочила и глубоко поклонилась: - Моё почтение, юный господин! Гостиница прямо тут. Цены у нас совсем небольшие. Какой номер вам угодно? - Однокомнатный, с минибаром, двумя диванчиками, и желательно - зелёными обоями. - хмыкнул я, протягивая ей паспорт. - О, а если там будет вид на поля, я дам вам больше чаевых. - О-о, юный господин... - прошептала девушка, уткнувшись в мой паспорт...- боюсь, что таких номеров у нас нет... то есть, у нас есть одноместный однокомнатный номер, и там есть диван, но вот минибара нет... и обои там голубые... - Да шучу я! - успокоил я её. - Шучу. Заселите меня три дня. - Разумеется, господин. - прошептала девушка. - Вот ваш ключ. Ступайте наверх, по левой лестнице. Шестая комната. - А можно ещё пару вопросов? - не удержался я. - Да, господин... - Как гостиница-то называется? Вам следовало бы повесить на входе табличку. - Но она висит там, господин! - заторопилась девушка. - Вы, вероятно, не обратили внимания. Я выглянул - над дверью действительно висела табличка: «Гостиница «Мальчик у речки». - А, действительно. - сказал я. - Пардонтэ. Девушка почему-то удивлённо посмотрела на меня. - И ещё вопрос, леди, можно? - Да, да, юный господин! - А почему ваша гостиница так странно называется? - осторожно начал я. - Не «Подсолнух», не «Синие горы», не... как зовут директора? - Иб Розен. - так же удивлённо ответствовала девушка. - ...Почему не «Иб»? - Сэр, но если есть... мальчик, то это уже счастье! Это как талисман, юный господин! Понимаете? - Ну... - я решил, что для первого раза достаточно, и приветливо улыбнулся. - А вас как зовут? - Меня? - совсем растерялась девушка, широко раскрыв голубоватые глаза. - Сорелла. - Красивое имя! Так вот, леди Сорелла, где тут есть хорошее кафе? Мне бы перекусить... - Идите от моста прямо, - стала охотно разъяснять Сорелла, - а от фонтана направо. Там целая улица всяких кафе. Лично моё любимое - «Счастливый Анню!» - Анню - это уменьшительное от «Анн»? - уточнил я, стоя уже на лестнице наверх - я хотел сначала бросить рюкзак в комнате. - Да, юный господин. - сказала Сорелла. - Всё правильно...Вы издалека? - Издалека. - кивнул я. Я быстро добрался до «Счастливого Анню». Там я единым духом проглотил миску плова и три тёплых ещё пирожка - ел я так быстро, что не разобрал, с какой начинкой. Запил я всё это отличным кофе, горячим и ароматным. Сорелла не обманула меня - всё оказалось очень вкусным и недорогим. Откинувшись на спинку стула, я лениво рассмотрел столовую - до этого я был так голоден, что мне ни до чего не было дело. Это была уютная небольшая столовая с устойчивыми деревянными столиками, крепок и на редкость аппетитно пахнущая жареным тестом. Там было бы совсем хорошо, если бы стены не были так пёстро разрисованы! На стенах плясали сказочные персонажи, всяк на свой лад - моряк Юри, Кот в сапогах, Том Сойер и им подобные. А посередине стены летала Синяя птица, в хвост которой вцепился растрёпанный мальчик в шортах. «Может быть, это и есть Анню?» - подумал я. Меня клонило в сон, несмотря на кофе. Наконец я мотнул головой, содрал себя со стула и направился к выходу. Тут я увидел, что над дверным проёмом висит картинка - подстриженный мальчик с прикрытыми глазами, выставивший вперёд ладони, словно пытаясь не то от кого-то защититься, не то кого-то успокоить. Глаза мальчика были прикрыты, на лице гуляла полуулыбка. Тут мои веки с такой силой потянуло вниз, что я пошатнулся, и мне пришлось признать, что четыре часа сна в низине - это маловато. Мотаясь, как метроном, я вернулся в «Мальчика у речки». Сорелла по-прежнему листала журнал. Увидев меня, она радостно улыбнулась: - Добро пожаловать, юный господин! Понравилось вам кафе? - Просто прелесть...- машинально пробормотал я. - Там на стене Анню птицу за хвост таскает? Сорелла улыбнулась медленной задумчивой улыбкой, выставила вперёд ладони точно тем же жестом, что и мальчик на картинке, и пропела: - Синяя птица символизирует мечту. Мальчики находятся в вечной счастливой погоне за мечтой. И вслед за ними стремится мир!... Конец её тирады застал меня уже на лестнице наверх. Ощупью я добрался до моего номера, поцарапал дверь, пытаясь попасть в замочную скважину ключом, в номере набрёл на кровать и рухнул в неё, как в пропасть.***
Когда я проснулся, я не сразу понял, как и когда я оказался в номере. Сев, я наконец осмотрелся. Обои в комнатке были действительно не зелёные, а голубые, но в остальном с комнатой всё обстояло как нельзя лучше - узкая кровать с мягким плюшевым покрывалом, свежие занавески на окне, столик с тяжёлой пепельницей, старинная вешалка на гнутых ногах. После многочисленных ночёвок под колючими кустами, холодными деревьями и в сырых полях это был очаровательный оазис, не слишком роскошный, но и не совсем уж бедный. И тем не менее я знал, что скоро снова затоскую по пескам моих пустынь. Я встал, встряхнулся, и почувствовал, что уже готов к новым свершениям. Через остатки сонливости пробилось желание достать лупу и повнимательней рассмотреть, что случилось с этим городом, почему каждое третье тут слово - это «мальчик»? Я засунул в карман губную гармошку и спустился вниз. Сорелла уже не читала журнал, а писала что-то в большом блокноте привязанной к стойке ручкой. Увидев меня, она снова встала и поклонилась: - Желаю доброго дня, юный господин! - Игнотус! - бросил я. - Меня зовут Игнотус. Вы же видели паспорт. - Желаете что-нибудь узнать, юн... Игнотус. - она покраснела. - Мне кажется, у вас... есть вопросы? Вопросы у меня были, но я люблю разбираться во всём сам. - Не-а. - я помотал головой и вышел навстречу Городу мальчика. Была половина одиннадцатого утра. Для начала я снова решил завернуть в кафе «Счастливый Анню», чтобы снова выпить кофе с булочкой - я видел там роскошный выбор всякой выпечки. Воспоминания меня не обманули. Целый прилавок был загружен разнообразнейшими крендельками, пышками, пончиками, пирожками, кексами и печениями, которые лежали аппетитными горами в плетёных корзиночках. Одна из корзиночек была почти пуста - там лежал одинокая булочка с маком. Её я и выбрал, смекнув, что раз такие так быстро разбирают, то они и вкусные. Она была ещё горячая, и я ощутил, как во рту начала скапливаться слюна. Скоро я устроился за столиком у окна. По улице ходили люди, и лучше всего было видно - сюрприз! - мальчиков. Они носились туда-сюда, петляя вокруг прохожих, и их и не думал никто остановить или хотя бы попросить уменьшить скорость. А вот женщины почему-то стремились держаться поближе к краю дороги. Тем не менее в одну - в пожилую даму в шляпе - врезался какой-то ребёнок, пухлый карапуз лет семи в голубой рубашке. Я подумал, что сейчас она разбранит его, однако та отступила на шаг, слегка поклонилась и, вроде как, извинилась сама... С трудом оторвавшись от любопытной сцены, я протянул руку к своей булочке... и снова увидел мальчика. Мальчик стоял у моего столика и заискивающе улыбался. Было ему лет десять, и волосы у него так стояли настолько дыбом, словно он вообще никогда не причёсывался. Я вопросительно склонил голову. Он продолжал улыбался, обнажив большие белые зубы. - Что тебе нужно, дитя любви? - осведомился наконец я. - Меня зовут Дубок. - изрёк мальчик. - Кто?! - Дубок. Однажды мой друг сказал, что у меня голова дубовая... - он провёл рукой по столу. - И меня прозвали дубком. Кроме того, у нас на углу растёт дуб. Я, считай, под ним живу. - И к чему ты это? Мальчик с лёгким непониманием посмотрел на меня. - Мне одиннадцать... - Да ну? - хмыкнул я. Дубок (о, Крылатый змей...) словно бы помрачнел. - И я мальчик. - уже слегка с вызовом сказал Дубок. - Там булочки с маком кончились... - Ах вот оно что! - понял я. - Может, тебе подождать, когда поспеет следующая партия? - У нас с ребятами игра будет в Глиняных застройках. Мне надо до двенадцати успеть, а я хотел булочку с маком. - А из этой благородной истины что следует? Купи себе другую, там горы всяких булочек. - Но я люблю маковые! - Дубок мрачнел всё сильней. - И я... и я...мальчик! - Ты прямо кладезь полезных знаний. - я отпил кофе. - Что из того следует? Ты уже второй раз сказал, что ты мальчик, а я из этого так ничего и не извлёк. Если бы ты пояснил, может, я бы что-нибудь и понял. И мы бы с тобой сторговались. - Сторговались! - он сморщился. - Сразу видно, что вы взрослый! А ещё мальчиком были! - Был. - подтвердил я. - И не так уж... Я машинально обвёл взглядом кафе и чуть не подавился кофе. Все, сидевшие там - мужчины, женщины, даже кассирша - взирали на меня так ошарашенно, будто у меня вырос на голове цветок. Усилием воли я вернулся к увлекательной беседе с Дубком. - Скажи-ка прямо, чего ты от меня хочешь. - попросил я. - Булочку, правильно? А почему я должен тебе её отдать? Дубок засопел. - Вы, взрослые, всегда только о себе заботитесь... - Почему я должен тебе её отдать? - настаивал я. - Скажи ему! - внезапно возопил парень примерно моих лет, сидевший за соседним столиком. - Тут не о чем молчать... этим гордятся. Скажи... - Я - мальчик! - провозгласил Дубок запальчиво. - Вот почему. Я посмотрел в одну, сторону, потом в другую, набираясь немножко храбрости - уж больно зловеще смотрели на меня люди в кафе. А потом сказал: - Ты уже третий раз приводишь один и тот же аргумент, и... он мне совершенно не нравится. - заявил я и одним махом затолкал булочку в рот. Последовал коллективный вздох ужаса, словно с трапеции сорвался гимнаст. А Дубок глядел на меня, широко открыв рот. - Да вы... да вы... - простонал он и хотел было выбежать из кафе, но я вскочил и удержал его за шиворот. Он лягался, как кровный жеребец: - Пустите! - Если бы ты меня по-хорошему попросил поделиться булочкой, я бы дал, я не жадный. - сказал я. - Но я принципиальный. Если у меня требуют мое имущество из-за каких-то глупостей, я не даю принципиально. - «Из-за глупостей!» Им-мущество! - возопил он. - Вы - собственник! По всему видать взрослого! - Дубок наконец вырвался у меня из рук и убежал. - Да, я за булочку платил, и она моя! - крикнул я ему вслед. - В чём тут проблема? Но Дубок уже не слышал меня, и я повернулся к публике в кафе. Все гудели, словно растревоженный улей. - Мужчина, да как вы могли! - крикнула старушка, до того грустившая над тарелочкой тыквенной каши. - Вы обидели его! - Может, он нездешний? - робко осведомилась молодая женщина с одинокой чашкой кофе. - Это ничего не меняет! - отрезал мой ровесник. - Так нельзя обращаться с мальчиками! Нельзя! - Послушайте, он пытался забрать у меня честно купленную... - А вам жалко, да? - грозно осведомился усач в футболке. - Он - верный друг и товарищ, фантазёр, храбрец, всей душой он стремится в небо, а вы про деньги, про булочку... - Вы его знаете? - спросил я. - Он - мальчик! - гаркнул усач. Откуда-то из служебного помещения вышел светловолосый мужчина с авторучкой в руке. - Что за шум? - Шеф, вон тот тип в синей футболке мальчика обидел. - сообщила кассирша. - Что?! - ахнул шеф. - Да как... - Вы тут управляющий? Да не обижал я этого мальчика! - заторопился я. Дело начинало мне очень не нравится, шутка обращалась в реальную угрозу. - Он потребовал у меня мою булочку, а я отдать отказался... это же моя булочка... почему я должен... Шеф внимательно поглядел на меня. - Я вас тут не видел. Вы нездешний? - Нет, я только сегодня утром прибыл в город. - Тогда слушайте! - шеф подошёл ко мне так близко, что я почувствовал смутный запах лимонного одеколона. - В нашем городе мальчиков из-за всякой ерунды не обижают. - А девочек обижают? - внезапно нашёлся я. Мой собеседник всхрапнул, как уставший жеребец. - Абсолют нисходит на землю в облике мальчика. - Ой, что будет теперь! - всхлипнула старушка с тыквенной кашкой. - Мальчик обижен. Жди теперь мороза... конец нашей пшенице! - Да уж вряд ли... - возразил кто-то. - Мальчик великодушен, он простит пришельца... - Да, наверное. Мальчик простит... если вы раскаиваетесь, конечно. - старушка с кашей так грозно взглянула на меня, что я закивал: - Как же, как же, мне ужасно жаль. Отныне я большой друг мальчиков, я готов их круглосуточно кормить булочками за мой презренный счёт...- сказал я и тут же испугался, что за мой сарказм буду бит. Но все, похоже, приняли мои слова за чистую монету. На этом я поживей убрался из этого несчастного кафе, провожаемый неодобрительными взглядами. Что-то мне подсказывало, что в это кафе больше лучше не соваться. Издалека мне показалось, что город голубой - и таковым он и оказался. Все здания оказались либо покрыты голубой штукатуркой, либо выстроены из белого камня, так же, как на улочке с моей гостиницей. Улицы переливались всеми оттенками синего, от лазурного до глубокой полуночной синевы. Вскоре я понял, что нахожусь в центре города. Меня окружали кафе и рестораны, выплёскивающиеся на улицу столиками - чугунными с красивым литьём, полированными деревянными или лёгкими пластиковыми. Общепит перемежался большими магазинами - двухэтажным книжным, трёхэтажным магазином одежды, огромным универмагом с игрушками и широченной цветочной лавкой, похожей на склад радуг. Я брёл, разглядывая это великолепие, и на меня то и дело налетали мальчики. Я был уже учёный, поэтому я просто сдвигал в сторону ребёнка и шёл дальше. А между тем я снова заметил пару осуждающих взглядов - вероятно, за то, что мешаю дитятям бегать. После полудня у солнца, казалось, открылось второе дыхание. В воздухе не осталось ни ветерка, вся оставшаяся с утра прохлада растворилась в плотном, как ватное одеяло, зное. Но я жару отлично переношу, поэтому я купил бутылку воды и продолжил бродить по улицам. Мало-помалу я ушёл от центральных улиц. Дома стали меньше, в один и в два этажа, изящные мостовые сменились простыми асфальтовыми шоссе, большие магазины сменились маленькими продуктовыми лавочками и киосками с газетами. Я свернул в один симпатичный проём между домами, не шире меня самого, хитро скрытый за жасминовыми кустами, и оказался там, где хотел - во дворе. Вообще дворы - это настоящее сосредоточие жизни города. Его лицо, так сказать. Если мне нужно что-то узнать о городе или его обитателях, я ищу дворы. Двор - это уже не улица, где спешат по делам и не имеют ни на что времени, но ещё и не дом, где закрываются в своей устричной раковинке. Золотая такая вот середина. Нигде не кипят такие страсти, как во дворах, на дворовых лавочках ведутся самые искренние разговоры, по двору гуляют самые красноречивые сплетни. Во дворах бывают и взрослые, и дети. Двор, в который я вступил осторожно и тихо, зарос сорными травами чуть ли не до первого этажа. В траве золотились одуванчики, покачивались на тонких ножках колокольчики, под ногами сминалась низенькая мать-и-мачеха. В самом центре двора росла огромная раскидистая ива, заключённая в квадрат гаражами. Вдоль одной стороны гаражного квадрата расположилась детская площадка. Там трава была насмерть вытоптана, до потрескавшейся земли - наверное, из-за того, что там носились дети, которых я и услышал. Сразу же я увидел, что мальчики оккупировали высокую красную горку, деревянные домики, качели и карусель, а так же то и дело взбирались на гаражи и спрыгивали «в квадрат», к дереву. Девочки ютились в уголке двора, бегая по горе сваленных досок. Едва я хотел подойти к ним, детские крики перекрыл вопль: -Простынь верни!! Верни простынь! Я обернулся и увидел, как из крайнего подъезда вылетел мальчуган лет десяти. В одной руке он держал свои сандалики, а в другой - аккуратно сложенную простыню. За ним бежала рослая блондинка в зелёном платье на пуговицах и кричала: - Старую простынь возьми! Старую!!.. Но она далеко убежать не смогла - на ногах у неё были тапочки. А босой мальчик ни разу не обернулся. С удивительной ловкостью он вскарабкался на гараж, перебежал раскалённую крышу, сдавленно повизгивая, и спрыгнул внутрь «квадрата». Блондинка продолжала кричать «Раби, старую возьми!! Раби!» Дети во дворе лишь на мгновение оторвались от своих занятий. Со спокойной снисходительностью они поглядели на женщину в тапочках и вернулись к игре. Я поскорей подошёл к ней: - Простите, это ваш сын? - Да! - уныло поклонилась она. - Разорвёт и эту простынь, как пить дать... он мне уже одну такую простынь ухайдокал, а они такие хорошие! Их можно не гладить, и на ощупь они такие гладкие, шелковистые! У меня рука не поднимается порванную-то выбросить, очень жалко... Я его так просила взять старую, ту, что с пятном от кетчупа, а ему красивая нужна... Мне не жалко простынки, господин, - заторопилась она, - поверьте, мне ничего не жалко для моего обожаемого Раби, я просто... - Может, вы мне покажете мне? - Что? Пятно? - Нет, рваную простынь. Я, скорее всего, помогу вам. Мне часто приходилось штопать мою палатку, а она в каких только переделках не побывала... Женщина в тапочках наконец-то внимательно посмотрела на меня. - Вы? - переспросила она. - Да. - Вы, говорите, нездешний? - Да, сударыня. - Ах, вот оно что! - она словно бы повеселела. - Минуточку, я вам вынесу и иголку, и нитки, и простынь... Она исчезла в подъезде и вскоре вернулась обутая, с простынёй и коробкой со швейными принадлежностями размером с обувную коробку. - Пожалуйста. - блондинка положила мне на колени и то, и другое, и сама уселась рядом. Я развернул простынь. Она действительно была очень нежной на ощупь, и словно бы переливалась на свету. А в самой середине была длинная прореха, рваная с одного края. - За гвоздь зацепил... - пояснила женщина. - Палатку они делали. - Это можно исправить. Иголка, нитка, полчаса - и вы получите назад целенькую простыню. - Ой, как вы мне обяжете! - обрадовалась женщина. Я достал белую нитку, вдел её в иглу и принялся за работу. Женщина внимательно смотрела за тем, как я шью. - Я этого шва никогда не видела! - А я его сам придумал. В условиях острой необходимости голова работает весьма активно. Кстати, зачем вы позволяете сыну портить ваши вещи? Блондинка сникла. - Ну как же... Дитя обидишь - Абсолют обидишь. - По-моему, это не значит обидеть. Все придерживаются каких-то рамок. Такова жизнь. - Но для мальчиков эти рамки должны быть как можно шире, чтобы было как можно шире поле их деятельности! - Да что они такое делают, чего не делают девочки, или мужчины, или женщины? Женщина нервно передернула плечами. - Это за границей моего понимания. Я - девочка, причём уже повзврослевшая... два минуса подряд! - Что-что? - Ох, господин, вы же сами очень юный, вы-то должны это понимать! Вы же совсем недавно были мальчиком.. - Был, и ничего определённого насчет этого сказать не могу. Был мальчиком, а потом вырос. Блондинка пожала плечами. - Вероятно, это в вашем разуме бессознательно. - Возьмите. - я вернул ей простыню. Она рассмотрела простыню и радостно улыбнулась. - Благодарю вас, господин, да благословит вас Мальчик! Мне пора идти... Я пробурчал в ответ что-то невнятное. Мне было непонятно, зачем она благословляет меня божеством, которое унижает её. Когда женщина скрылась в подъезде, довольно прижимая к себе целую простынь, я направился к девочкам. Усевшись на противоположный от девочек край досок, я достал губную гармошку и тихонько заиграл детскую песенку «Какой прекрасный день». Простая, всякому знакомая мелодия произвела эффект приземления летающего блюдца. Все девочки уставились на меня как на инопланетянина. Было их примерно семь, годами от семи до десяти. А я, как ни в чём не бывало, продолжил играть. Мало-помалу они обступили меня полукружком. Легко выдав несколько последних озорных нот, я отнял от рта гармошку и молча оглядел девчушек. Мне хотелось, чтобы они первые заговорили. Наконец малышка лет восьми с толстенькой каштановой косичкой робко спросила: - А что это? - Губная гармошка. - сказал я. - Музыкальный инструмент. - Вы очень хорошо играете, господин. - поклонилась другая. - Не могли бы мы попросить вас что-нибудь ещё сыграть? - Давайте проще. Меня зовут Игнотус. - Здравствуйте, господин Игнотус. - дружно, как дрессированные, поклонились девочки. - А я - Сона. - храбро представилась высокая девочка лет десяти в красном платьице. - Поиграйте ещё! Я заиграл «Беги, кролик, беги». Девочки слушали, как заворожённые. - Ну что, классно? - спросил я, косясь на мальчиков на другой половине двора. Они там уже не играли, а таращились на девочек и меня. У всех у них без исключения вид был такой, словно они стали свидетелями грубейшей непристойности. - Очень! - с чувством сказала Сона. - Поиграйте ещё, господин Игнотус! - Что играть - «Пони по кругу бежит», «Хороши в лесу орешки», или «Пчёлка-умница»? - «Пони», «Пони»! - зашумели девочки. Тут из кучки мальчиков вышел один и твёрдым шагом направился ко мне. Увидев, что я смотрю куда-то в сторону, обернулись и девочки. Сона тут же нахмурилась. - Что тебе, Хью? Хью, не обращая на Сону, никакого внимания, уставился на меня. Правой рукой он почёсывал поцарапанную щёку. - Как дела, Хью? - мило улыбаясь, спросил я. - Тебе что сыграть? Хью открыл рот, но ничего не сказал. Глаза его забегали, и я понял, что он сам не знает, на что собрался жаловаться. - Позови приятелей, Хью, я и вам сыграю. - сказал я. - Играйте нам! - прямо попросил он, хотя лучше было сказать - приказал. - А девочкам слушать не позволено? - Я скажу папе. - предупредил Хью. Мне стало неуютно, однако я пожал плечами и сказал: - Что ты скажешь? Я тебя разве обижал? Хью всхрапнул точно тем же манером, как и мой добрый знакомый шеф кафе «Счастливый Анню» и ушёл к своим. - Послушай, Сона, - сказал я, - почему твой приятель Хью не захотел привести всех других слушать музыку? Сона пожала плечами. - Они считают себя лучше нас. - Мальчики, да? - Да. - Почему? - спросил я наконец-то. Сона покопалась носком босоножки в земле. - Ну, так в книге сказано. - В какой книге? - Да в этой... в Жемчужном своде. Это такая священная книга. У нас дома есть... да у всех. Там про мальчика рассказывается, а не про девочку. Вот поэтому. Причём «мальчик» везде пишется с большой буквы. Этот мальчик - он как бы... Вдруг из одного окна на втором этаже раздалось: - Сона, обедать! Хенри, обедать! - Ой.. пока, Игнотус! - Сона опрометью кинулась на зов матери. Искомый Хенри, как я заметил, никуда не пошёл. Вскоре почти из всех окон стали выглядывать матери и отцы, зовя детей каждый на свой лад: - Эгнью, обед! - Синта, обедать! - Арделия-я! - Юн, обед! - Лу, обед!.. - Берти-ина! На призыв отозвались только девочки. Они убегали как маленькие пёстрые молнии, боясь промедлить даже секундочку. Однако мальчики так отнюдь не торопились. Только двое или трое мальчиков из всей компании оставили свой штабик под горкой и отправились есть. Все остальные продолжали игру, как ни в чём не бывало. Наконец за ними стали выходить. Матери и отцы хватали сыновей за руки и вели, а те кричали и упирались. Им в ответ не раздавалось ни одного резкого слова, разве только одна молодая женщина, таща своего брыкающегося отпрыска, простонала: «Да чтоб тебя!» Вскоре во дворе никого не осталось. Стало тихо, как на том свете. Делать мне там было больше нечего. Я нащупал в кармане кошелёк и припомнил, как пройти к элегантному книжному магазину на площади у фонтана, с широким входом в виде арки... Магазин был по-настоящему роскошным, я такого ещё не видел. Было в нём три этажа и огромные стрельчатые окна, поднимающиеся от первого этажа до третьего, наверх вели витые чугунные лестницы. Я подошёл к продавцу, сидевшему у входа: - Здравствуйте, мне надо... - Добрый день, юный господин. - поклонился мужчина. - Так, где тут у вас... книга про мальчика или как её там... - Ах, да! - тут же понял он меня. - Вы идите в уголок зала, там напротив энциклопедий. Издания «Свода» на любой вкус и кошелёк. - Спасибо. - сказал я и пошёл странствовать между стеллажами. Стеллажей было очень, очень много, я боялся, что никогда не найду нужного или потеряюсь сам - хотя со мной такого не бывало с семи лет - но опасения мои были абсолютно зряшные. Искомый стенд был в два раза больше, чем все остальные. Он был битком набит книгами - на корешках я различил название: «Жемчужный свод». «Своды» изданий средней руки заставляли четыре средние полки. Внизу лежали огромные толстенные книги размером с энциклопедии в гладких пухлых обложках, в кожаных обложках с тиснением и без, с отделанными золотыми нитками обложках. Наверху стояли мелкие книжки карманного формата. К ним я и потянулся, взяв возле входа в служебное помещение стремянку. Наконец, мне удалось вытащить одну книжку - полка была ими так тесно заставлена, что если я тянул одну, то угрожали выпасть все другие - и взглянул на ценник. Цена была самая подходящая, при том что печать на тонкой папиросной бумаге была вполне чёткая, и странички очень хорошо подклеены. На матовой синей обложке с золотым кантом красовался блестящий силуэт протянувшего ладони мальчика - в той же самой позе с протянутыми ладонями, которую я уже имел честь столько раз наблюдать. Заплатив кассиру («Да благословит вас прекрасное дитя!»), я вышел. Я вышел и вдруг обратил внимание на фонтан. Он изображал сидящего на коленях мальчика - он лил из старомодного кувшина воду. Мальчик улыбался, полуприкрыв глаза, чёлка падала ему на лоб. Локоть правой руки он отвёл назад, локоть был острый, как угол стола. Мальчик вообще был очень худой, с впалым животом и тонкими-тонкими запястьями и лодыжками. Я обошёл вокруг фонтана и вдруг увидел, что на шее мальчика висит гирлянда из одуванчиков - правда, уже давно сгнившая.***
«...И пришёл Мальчик в город Атхул. И был тот город во великой печали, ибо держал его в страхе Зверь, стоглавый, столапый, в пяти десятках пастей - огонь, в пяти десятках пастей - молнии. И требовал Зверь жертов каждую новую луну: по пятисот мер мяса, по пятисот мер пшена, по пятисот мер ячменя, по пятисот мер птиц. Стонал народ Атхула от страха и голода. И сказал Мальчик во великой жалости: «Сокрушу Зверя во един час, и не будете больше голодать и страшиться». И сказал народ Атхула: «Не ходи, не то сам погибнешь». И отвечал Мальчик: «Не погибну, ибо всякое зло падёт от моей ладони». И пошёл Мальчик на Зверя. И зарычал на него Зверь, но не устрашился Мальчик; тронул он грубую шкуру Зверя светлыми своими руками, и пал Зверь...» Второй час я лежал на своей кровати, подложив под подушку голову и читал «Жемчужный свод». На моём лице застыла унылая гримаса. «Жемчужный свод» состоял из пятидесяти пяти глав и семи славословий в конце. Я прочёл сорок глав подряд, и меня мутило, как после качки. Начиналось всё с того, что Абсолют со всеми его характеристиками, сошёл на Землю. Сошёл он потому, что опечалился поведением людей, которые правили Землею - как я понял, не царями, а взрослыми вообще, теми, кто несет ответственность за происходящее. Он сошёл на Землю в образе Мальчика, дабы направить людей на путь истинный. Мальчик был описан как ясный взором, тонкий кистями, босый, светлый, звонкий - в общем, сосуд добродетели. И занят тонкозвонкий Мальчик был тем, что странствовал из города в город. В городах он Зверей убивал, и поля в безводные года орошал, и слепые под его чутким руководством прозревали, и корабли со дна всплывали, и даже в темноте Мальчик светился. А правящие, в каждом городе бывали непроходимо тупые, до нелепо жестокие и невероятно недоверчивые, и раз за разом обижали Мальчика. И сияющий в святых обидах Мальчик раз за разом уходил из разнообразных городков. На этом и строились главы - Мальчик пришёл, посеял добро, правящие обидели, Мальчик ушёл. Звучало это нелепо, натужно, как дневник унылого подростка в возрасте никто-меня-не-понимает, когда гадкие взрослые заставляют есть невкусный суп, делать уроки или идти спать вовремя, а он, бедный, благородный, с богатым внутренним миром, один против них. Не поймите меня неправильно, я сам через такое проходил. Я ненавидел взрослых, считая их цитаделью пороков, я хотел никогда не вырастать, хотел вечно остаться в состоянии кристальной инфантильности. Но потом-то я всё-таки вырос, многое понял, многое просто простил, нашёл с окружающим миром компромисс и с удовольствием продолжил жить. Всё было бы с книжкой в порядке, если бы отнестись к этому с мягким пониманием и капелькой снисходительности... но делать такое состояние равным святости? Зачем?? Я нашёл сразу последнюю главу. Она была краткой - Мальчик пришёл к морю и узнал от некоего Старца, что за морем есть Город, где живут одни праведники, и где ему, соответственно, все будут угождать. Мальчик, уставший от правящих, решает улететь туда. Старец плачет, что не может улететь с ним, ибо тяжелы его грехи. Тогда Мальчик просит Старца возвестить о нём всем. А когда все узнают Мальчика и уверуют в него, и согласятся идти за ним, Мальчик уведёт их за собой в Город. Потом он отрывается от земли и ласточкой улетает за море... Наконец я устал возмущаться, и мне стало смешно. Я перелистнул страницу и открыл первое славословие. «Мальчика, люди, любите! Мальчика, люди, хвалите! Знает Мальчик Любовь и Вечность. Мальчик не видит Смерти, Он не чувствует страха пред Миром, Потому ему Правда подвластна, Истина, что от нас скрыта. О те, кто правит, внемлите! Дитя в себе сохраните! Мальчик в душе жить должен, Не то наше племя погибнет...» Тут я закрыл книгу, уткнулся лицом в подушку и заржал. Подушка мне нужна была для того, чтобы Сорелла внизу не подумала, что у меня припадок. Отсмеявшись, я повернулся на другой бок и задумался. Религии возникают по разнообразнейшим причинам. Другой вопрос - почему они продолжают жить и процветать, особенно если в них нет ни малейшей логики? Ответа не было и нет. У меня уж точно. Погуляв ещё немного по городу, я поужинал (не в «счастливом Анню», конечно) и отправился к себе. Пока я поглощал стейк и щедрую порцию картофельного пюре, совсем стемнело. Жара спала. На улицах вспыхнули фонари, взрослых и девочек мало-помалу становилось всё меньше и меньше, а мальчики продолжали рассекать по улицам по-прежнему. Я заметил, что у фонтана с Мальчиком-водолеем собралась весьма большая группа мальчиков ближе к подростковому возрасту. Сгрудившись, они что-то серьёзно обсуждали, при этом кто-нибудь то и дело оглядывался, будто проверяя, не наблюдают ли за ними. «У них тут, небось, есть свои группировки. - подумал я. - И среди них - две главенствующие, одна называется «Барабан», а другая - «Бумажный кораблик»...И они борются за право теневой власти в городе...» После пустых улиц, полных только мальчиками, которые явно что-то замышляли, вернуться в свою комнатку было очень приятно. Окно было словно закрыто листом чёрного картона - оно выходило на поля, а там царила тьма. Зрелище это было тревожным, и я поскорей задёрнул окошко. Ночью мне снился Мальчик. Босой, в драных шортах и белом плаще, он бродил в поле - молчаливый недобрый призрак, готовый покарать любого, кто не поклонится ему. Я прятался от него в пшенице, лишь украдкой наблюдая за его медленно движущимся силуэтом. Я присмотрелся, и вдруг увидел, что на плечах у него не плащ - а простыня, небрежно повязанная на шее. И тут он обернулся, и я увидел, что глаза у него светятся как фонари. В ужасе я замер, поняв - он заметил меня, и теперь мне конец, конец, конец.. Мальчик вскинул тонкие руки к небу, взвыл ветер и его плащ-простыня вздулся: - Отда-ай бу-улочку-у!!!...***
На следующее утро я проснулся с больной головой. С трудом вытряхнув себя из кровати после девяти, я спустился вниз, надеясь поздороваться с Сореллой. Но Сореллы за стойкой не оказалось - она стояла на улице, ровно напротив двери. Облокотившись на кирпичный бортик, она смотрела куда-то вдаль, её гладкие волосы шевелил ветерок. - Доброе утро! - поздоровался я. От неожиданности Сорелла дёрнулась. Когда она обернулась, я увидел, что у неё круги под глазами. - Доброе утро. - грустно отозвалась она. - Хорошая погода. - Что-нибудь не так? - Да нет, господин, что вы... - Я бы хотел помочь, если смогу. - Ой, да никто мне не поможет! - Сорелла махнула рукой. - Маму никто не переделает. - В каком смысле? - очень мягко переспросил я. - Мама требует, чтобы я вышла замуж за Марко. А мне намного больше нравится Рихтер! - Ну что же, классический конфликт. А чем Марко лучше Рихтера? - Да вообще-то...у них одна и та же работа, оба одного роста, остроумны, добры и весьма мне симпатизируют. Но...мама очень верующий человек... У Рихтера - только сестра, и то ей уже шестнадцать. А у Марко целых три младших брата... - Три? - Да-да! - с нездоровым блеском в глазах подтвердила Сорелла. - И все такие...м-м... породистые! Ушки топырятся, коленки такие круглые, все трое худенькие, у всех же веснушки, а один - рыжий!! - И что из всего этого следует?! - страдальчески воскликнул я. - У нас считается, что чем больше мальчиков в семье - тем больше в ней благодати. И ещё, по словам мамы, если я послужу каким-нибудь мальчикам - давно пора мне, дескать, а то шанса всё не выдавалось - я исполню свой религиозный долг, и тогда Мальчик благословит меня. Я с трудом удержался от грубого ругательства. - Как же это всё... странно. А может быть, вам с Рихтером просто отправиться жить в другой город, где нет этого нелепого культа? Сорелла заметно поёжилась. - В другой город? Не знаю. Там будет... непривычно. Люди там другие, и Мальчика они не почитают. Сладить с ними будет сложней. Кроме того, в другом месте, не посвящённом Мальчику, Мальчик не будет защищать меня по-настоящему... Или даже может, если Он решит, что я пренебрегла им, наказать меня. Мальчик вспыльчив, как любой ребёнок, и вполне может... И не называйте этот культ нелепым. Детская невинность - единственное, что спасёт этот мир. Я открыл было рот - и закрыл снова. Как бы мне не нравилась Сорелла, как бы я ни хотел ей помочь - всё было бесполезно. Не слишком любя, не очень почитая своё божество, она всерьёз побаивалась его. А страх укореняет религию со страшной силой. И я ушёл. Я взял кошелёк и отправился завтракать. По дороге в кафе я заметил странное оживление на улицах. Чуть не на каждом углу стояли люди - не дети, а взрослые, они что-то жарко обсуждали. Тут и там рабочие в оранжевых комбинезонах прикрепляли букеты цветов, с балконов свесились пёстрые вымпелы с разномастными мальчиками. Куда-то тащили доски, где-то ставили переносные ларьки для продажи мороженного, пончиков, коктейлей и лимонадов. Разумеется, мне очень хотелось спросить, что опять такое стряслось, но мне было элементарно страшно - вдруг это опять будет богохульством. Поэтому, перекусив без аппетита, я побрёл вперед по широкой мощёной улице, где стоял фонтан. В первый день своего пребывания в городе Мальчика я ушёл из центра, чтобы посмотреть, как живут в городе простые люди. А на второй мне этого уже совсем не хотелось. Я шёл, шёл, и шёл. Улица оставалась такой же широкой и такой же мощёной. Называлась она, как видно было по табличкам на домах, «Проспект Мальчика» (страшная неожиданность). За время моего похода мне встретилось здание Администрации, большой торговый центр, Совет фермерских хозяйств(вероятно, оттуда поступали распоряжения по уходу за окружающими город полями) и скромных размеров банк. Вывеску банка двое мужчин старательно увивали полевыми цветами - фиалками, васильками, ромашками и маргаритками - так, чтобы нельзя было прочитать. Некоторое время я стоял, наблюдая за ними, но спрашивать снова не решился. И вдруг я вышел на покрытую квадратными красными плитами площадь, очень большую и очень круглую. Ею и кончался перерезающий город напополам проспект, как палочка - леденцом. Площадь была тщательно огорожена витой чугунной решёткой. За решёткой ничего не было, кроме бескрайних полей. Я дошёл до конца Города Мальчика. Площадь была пустынна. Видно было по следам на плитах, что на ней что-то стояло - быть может, ларьки - но зачем-то их убрали. А теперь на площади был только помост - широкий деревянный помост, на который можно было взобраться с двух сторон по широким приставным лестницам. Помост был покрыт мягкой голубой тканью, и лестницы тоже. А возле помоста стояла девочка лет четырнадцати в зелёной юбочке и белой рубашке. Я осторожно подошёл к ней и увидел, что она смотрит неподвижным унылым взглядом на эту импровизированную сцену. Она была симпатичная - светло-рыжие волосы, свободно падающие на плечи, карие глаза, румянец - но угрюмое выражение лица её очень портило. Я решил, что она-то в богохульстве меня не обвинит, и заговорил: - Привет! Спорим, я знаю, как называется эта площадь? Я ожидал, что она подпрыгнет, как утром Сорелла, но она только покосилась на меня. - А вы нездешний? И как же называется площадь? - уныло спросила она. - Площадь Ма-альчика! - провозгласил я. Тут девочка усмехнулась и от этого похорошела. - Да нет. Это - Площадь Невинности. - Почему? У вас тут Город Мальчика, проспект Мальчика, гостиница «Мальчик у речки»... почему вы площадь обделили? - Никто площадь не обделял. - возразила она, уже глядя на меня с большим вниманием. - Невинность - главное качество Мальчика...- тут она снова нахмурилась и что-то процедила. - Может, ты мне объяснишь, что в городе происходит? - спросил я. - У вас что, завтра праздник? - Ага, завтра главный в Городе праздник - День полёта... - День полёта Мальчика за море в Город праведников? - догадался я. - Да, ещё триста лет назад учёные подсчитали, что Мальчик улетел двадцать шестого июня. - А почему тогда это праздник? Это, по идее, должен быть траур... - Как вам сказать... это праздник для мальчиков города, а для всех остальных - День покаяния. Даже в календаре этот день отмечен через косую черту. Там написано «День покаяния/День полёта». - А что празднуют мальчики? - То, что Абсолют сошёл на Землю мальчиком, избрав именно эту форму. - А почему он избрал её? Этим учёные не интересовались? - поинтересовался я. Инце крупно заморгала. - Существует несколько версий... сама популярная - в том, что в мальчиках есть почти все добродетели Абсолюта, в том числе и главная - Невинность. Это как остановиться в гостях у человека, который в то же время, что и ты, ложится спать, то же самое ест и те же книги читает. Это удобней. Да вы там спросите, я же вам не учёная! - девочка указала куда-то за мою спину, и моему взору внезапно открылся храм. То, что это был храм, сомневаться не приходилось - там была колокольня. Храм - безмерно красивый, ажурный, лёгкий, из голубого мрамора, стремился вверх, и выглядел настоящим оплотом невинности. Широкие двери - тоже аркой - были широко раскрыты и выходили прямо на площадь. - Там Хранитель ежедневно бывает. - сказала девочка. - А что он делает? - Ну, он учёный - он разбирает труды, посвящённые Мальчику, читает проповеди по пятницам и средам, убирается, приводит в порядок жертвы... - Какие ещё жертвы?! - Игрушки, книги, конфеты, кораблики, барабаны, машинки, цветы - всё, что нравится Мальчику. Их приносят, если хотят, чтобы Мальчик уж точно принёс им удачу. - Хм... а как же завтра пройдёт мальчик? - В восемь утра пойдёт процессия, и впереди - Мальчик. Его будет изображать мой брат... он будет босой, с повязкой на бёдрах и с плащом на плечах. Плащ будут нести другие три мальчика. А за ним пойдут все жители города. Они будут молча идти, подняв руки. - И ты тоже? - А как же! Уж если мой брат будет в этом году Мальчиком, то я просто обязана!... - Новые вести! - вздохнул я. - Что значит - «быть Мальчиком»? - Каждый год на День полёта и покаяния нужен мальчик, чтобы изображать Мальчика. - стала объяснять девочка. - Это же понятно! Причём мальчик нужен определённый. Ему должно быть от десяти до двенадцати, он должен быть стройный, большеглазый и грациозный. - А почему такой? Почему не пухлый увалень с маленькими умными глазками? - Потому что есть описание, прямо в Жемчужном своде. «Вот что имела в виду Сорелла, говоря о «породистых» мальчиках!» - понял я. - И что же будет мальчик делать ? Просто пройдёт и встанет на сцену? - Сперва - да, а потом мы все будем петь славословие «О, прости, Дитя, прости!...», а мальчик - стоять с постным видом. Когда мы допоём, он поднимет руки вот так. - девочка протянула руки вперёд ладонями. - И мы опустимся на колени, и зазвонят колокола. А потом на помост поднимется президент города с Хранителем, и оба они толкнут речь. Президент - про то, как важен для нас этот день, весь город объединяется вокруг него, а Хранитель, в общем-то, прочтёт проповедь. Про то, что нам, презренным, бездуховным, нужно вечно молить Мальчика о прощении. Потом настанет минута молчания, в которую, по теории, молят мальчика о прощении. А потом все расходятся. Мальчики будут беситься, а все остальные - не мешать им. А на следующий день все будут разгребать следы беспорядков. - Н-да... Ну и что ты думаешь обо всём этом? - осторожно спросил я. - Это ведь выходной, в школу не надо идти... Зря спросил. Лицо девочки исказилось, она в несколько резких шагов подошла к помосту и с размаху пнула его: - Я ненавижу этот праздник!! - крикнула девочка. - В чём, в чём я должна каяться?! Я никаких мальчиков не обижала, почему по гроб жизни я должна им служить и ставить их выше себя?! Почему вообще все - мама, папа, дядя Юрген, Эд - должны унижаться из-за какого-то дурацкого мальчика, которого, может, вообще не было на свете?! А что делается с нашими мальчиками из-за этого?! Мой брат Деуш всегда был хорошим, добрым мальчиком и никогда не ставил себя выше меня, в отличие от братьев других девочек, но вот уже месяц - после того, как его избрали Мальчиком - он на меня как на грязь смотрит!! Вспомнил всё, что проходил в школе на Религиоведеньи! Особенно ту безобразную историю из пятьдесят третьей главы, где девочки сломали Механизм! Я решил не уточнять. - Зовут-то тебя как? - Инце Алиньяк. - Инце?... - Это как раз значит «невинность». - Инце вздохнула. - Когда у мамы родилась я, она назвала меня так, чтобы я хотя бы именем была невинна. - ...К-красивое имя. - А как зовут вас? - Инце открыто, ласково мне улыбнулась. - Меня ещё никто так не расспрашивал... - Игнотус. А что, мама твоя тебя разве не любит? - Ой, нет, что вы, любит. - Инце вздохнула. - Конечно, Деуш в семье любимец, ему всё можно, но ведь так уж повелось. - А ты не хочешь когда-нибудь уехать из города? - Господин Игнотус, вы ужасно проницательный! Это моя самая главная мечта. Правда, я не знаю, в какой именно город... - Я, когда шёл сюда, видел указатель к городу Илиас. - Ну, он маленький! - Инце махнула рукой. - А я хочу в большой, где есть высокие такие дома, длинные, все в стекле... - Небоскрёбы? - Да, да, небоскрёбы! Тётя говорит, что как только мне исполнится семнадцать лет, и я смогу покинуть город, она тут же заберёт меня в... какой же она город упомянула?... - Небоскрёбов много в Лисгале. - Да-да, она про такой город говорила. И про Эйюб. - Лисгал всё-таки больше. - Наверное... так вот, тётя сказала, что её знакомая давно приглашает её туда работать, и что как только мне исполнится семнадцать, мы поедем в этот самый Лисгал - там она будет работать, а я - учиться. - А кем будет работать твоя тётя? - В банке... специалистом по обращению с ценными бумагами. Тут банковское дело совсем неразвито, один сберегательный банк - и всё. - Тоже из-за страха оскорбить чувства верующих? - Точно!! - Инце оживлённо закивала. - Мальчик презирал деньги. А я не знаю, почему! Деньги можно не любить, но деньги надо уважать! Деньги - это возможности, а не грязь! Возможности быть щедрым, возможности жить спокойно... куча всяких возможностей! - Абсолютно с тобой согласен. - Жду не дождусь, когда уйду отсюда с тётей. - Инце вздохнула с блаженной улыбкой. - Хорошо, что осталось всего полтора года ждать. Ой, знаете, тётя - самая красивая и самая умная женщина в городе! - Что ты говоришь! - Весь век бы могла на неё смотреть, господин Игнотус... - Просто Игнотус. - Так вот, у неё гладкие светлые волосы почти до плеч, это стрижка такая... она высокая, и всегда держит спину прямо, и подбородок высоко. И такая изящная, грациозная, как танцовщица! Глаза красивые, карие... - Как у тебя? - Да, как у меня, хотя мы дальние родственники. А ещё она... - Что? - Очки носит! - изрекла Инце таким тоном, будто её тётя по меньшей мере умела летать. Но я её понял отлично. - Я тоже люблю очки. Даже жалко, что я не близорук. - Тётя редко улыбается, но уж если улыбается - небеса улыбаются! И честное слово, она самый элегантный в городе человек... Она одевается очень тщательно, и меня учит, как надо одеваться. Смотрите, какая красивая юбка! - Инце покружилась на одном месте. - Очень подходит к твоим волосам. - Да! А уж умная! Люди всегда к нам приходят, если что-то решить не могут. Но несмотря на это...- девочка потёрла шею, склонив голову набок. - Она, в каком-то смысле, изгой. - Почему? - спросил я, заранее зная ответ. - Тётя не почитает Мальчика. - А ты права, я иногда проницательный. - Не почитает и не скрывает этого. Она говорит, что предпочитает уважать всех людей, а не отдельный сектор - «мальчиков, блондинов или поваров». И последний месяц только она сдерживает Деуша. Вот вчера, например, я на стол накрывала, а Деуш как цапнет бутерброд с красной икрой с тарелки, из самой середины! Я стою, глупо рот открыв, знаю, что он меня и слушать не станет, а тётя говорит: «Положи на место!» Совершенно спокойно, но с таким металлом... Ух! Даже я вздрогнула. Деуш хотя и остановился, но не положил. Он такой говорит: «А почему?» Тётя ему отвечает: «Тадеуш, ты в курсе, почему. Это невежливо, а есть не за столом негигиенично - потом будут крошки». Он тёте отвечает как-то так: «Брехня, это преграда для моей широкой ребячьей натуры, вы меня не понимаете, вы тётка, в вас вообще нет и не было Абсолюта» Вот так вот отвечает... я стою в шоке - никогда мой родной Деуш таким не был - чуть не плачу... Тётя тоже в шоке, но снова приказывает ему вернуть бутерброд. И всё-таки Деуш возвращает бутерброд. Я потом у него попросила перед тётей извиниться, а он мне тычет в нос Жемчужный свод... Инце понурила голову. - Я так люблю тётю и хочу, чтобы и её любили, а на неё все косятся, из-за того, что она в Храме не бывает, и в процессии Дня покаяния никогда не участвует. Знаете, Игнотус, однажды нам прислали приглашения на свадьбу сына одной нашей знакомой - прислали мне, Деушу, маме, папе - а тёте не прислали! А тётя им, между прочим, разрулила сложную ситуацию с недостающими метрами в новой квартире... - Умных людей обычно любят. - заметил я. Но Инце скорбно покачала головой: - Ум - это не качество Абсолюта. Мальчик тоже был не умён, Он был мудр. Хотя поди разбери, какая разница... - А как твою звёздную тётю зовут? - поинтересовался я, я был поневоле заинтригован. - Симина Алиньяк. - Я вот тут только второй день, а уже тоже нарывался на неприятности. - сказал я. - Сразу после приезда повздорил с неким Дубком... - Как?! - Инце было не узнать. - Это были вы?! - Хм... да. - растерялся я. - А ты откуда знаешь?... - Деуш состоит в отряде «Стеклянный шарик» - потому что у них стеклянный шарик как талисман - и Дубок тоже... - О Крылатый змей, да я прямо оракул! Я ещё вчера подумал, что в городе непременно есть детские группировки с миленькими названиями, которые считают себя важными, как команды астронавтов... я так думаю, это они имею привычку под покровом темноты собираться на главной улице и делишки свои обсуждать? - Правильно, это такая традиция! - Я вчера их видел. - Так вот, Деуш нам каждый вечер рассказывает, что там происходит в их нестройных рядах, а мы слушаем, вне зависимости от того, интересно нам это или нет... Он ужасно возмущался, что кто-то - да ещё и мужчина, молодой мужчина, который, казалось бы, точно должен понять - не отдал Дубку булочку, и что это прямо как в Жемчужном своде, и такими темпами Мальчик никогда не вернётся... Теперь они разыскивают этого самого парня. - Зачем? Убить хотят? Инце поёжилась. - Нет, что вы, что вы, скорее, они хотят разъяснить, что город принадлежит им, и что если вы не будете уважать их права... - То что? - Не знаю. Может, они пожалуются Хранителю, а он вас из города выгонит. - А этот самый Хранитель - член городской дирекции? - Да, наряду с президентом города. - Надо с ним потолковать. - решил я. - А у меня скоро обед. - рассмеялась Инце. - Спасибо, Игнотус, мы так здорово поговорили! Ещё ни один мужчина, кроме папы, не удостаивал меня стольким своим временем. - Передай привет своей милой тёте. А я вот, наверное, завтра под шумок из города сбегу, раз на меня ополчилась самая влиятельная часть населения. - Вы знаете, второй отряд - под названием «Красный конь» - приобретает реальную власть. - серьёзно сказала Инце. - Главарь «Красного коня» - Тиль по прозвищу Шкипер - сын советника Президента города. Тиль им вертит, как хочет, а советник не может ему отказать, он у нас особенно мальчикобоязенный. А главное, это нескоро кончится, Шкиперу только-только исполнилось десять! Скоро комендантский час для мальчиков совсем отменят, и они вообще не будут на ночь домой приходить!... - Кстати, я так понял, что иметь клички могут только более или менее заслуженные... - Да-да! Право иметь кличку надо заслужить. - Инце посмотрела на часики на своей руке и встрепенулась: - Ой, опаздываю, герцогиня будет в ярости... Уходите из города, Игнотус! Пока! Вот мальчики обломаются - станут искать злоумышленника, а его след простыл! - Знаешь, что я тебе советую? - сказал я. - Создайте-ка с девочками свой отряд, в противовес мальчикам. Главное, назовите его солидно. И обойдитесь без дурацких кличек. - Ой, серьёзно? Ну, я подумаю. - тут девочка рассмеялась, помахала мне и убежала. А я отправился прямо в двери Храма.***
В Храме было красиво, очень красиво. На голубом полу лежали цветные блики - сквозь оконные витражи под самым потолком проникало солнце. На стенах красовались фрески, изображавшие сцены из Жемчужного свода. Тут и там стояли вазы с цветами. А в противоположном конце от входа, светясь на фоне огромных, от пола до потолка витражей, стояла статуя. Конечно, это была статуя Мальчика. Я приблизился, пройдя между нескольких рядов полированных деревянных скамей. Мальчик - гладкий, из белого мрамора, стоял на круглом пьедестале в уже знакомой мне позе - вытянув руки ладонями вперёд, полуприкрыв глаза. Он точно соответствовал описанию в Жемчужном своде: у него были тонкие лодыжки и запястья, босые ноги, нежная улыбка и ясные глаза с трогательным выражением. Я ожидал увидеть у пьедестала груды всяких вещей, но там было пусто и чисто, только у самых его ног лежали цветы. - Глядите на нашего Мальчика? - раздался у меня за спиной добрый голос. Я обернулся и увидел за своей спиной пожилого мужчину в чём-то вроде судейской мантии, только голубой. На плечи ему, как шарф, была наброшена белая лента. Мужчина улыбался очень наивной, чуть ли не глупой улыбкой, седые космы на его голове торчали во все стороны, а голубые глаза так и сверкали. - Здрасте. - менее дружелюбно, чем хотел, сказал я. - Я не местный. - Я вижу. - продолжая улыбаться, сказал старичок. - Не то бы вы знали, что, когда входишь в Храм, надо кланяться. - Кланяться? - Конечно. В знак уважения и любви. - Уважения? - кисло повторил я. - Любви? - Да. - твёрдо сказал старичок. - Даже если вы и не веруете в наше обожаемое божество, то следует поклониться ему хотя бы за то, что он - Дитя, Мальчик. - Я не стал бы кланяться ему за то, что он мальчик. - не стал я темнить. - Да почему же?! - растерялся Хранитель. - Разве вы не помните себя в его возрасте? Не помните себя как праведника? - Я не был никаким праведником. - отрезал я. - Что это вообще значит? - Быть таким честным, искренним, бескорыстным, добрым и понимающим, как умеют только мальчики... - Мальчики не такие! Мальчики разные. Как и подростки, как и девочки. как и мужчины, повара, или брюнеты. - Это неправда. - заявил Хранитель. - Не будь мальчики такими, Абсолют не стал бы Мальчиком, а стал бы поваром или девочкой... но он стал Мальчиком. И это всё объясняет. - Откуда вы вообще знаете, что Абсолют им стал? Существует ли вообще Абсолют, мог ли он сойти на Землю? Или может, Мальчика вообще не было? - Был! - горячо возразил старичок. - Семьсот лет назад жил маленький странствующий проповедник... - А может, у него просто эпилепсия была? Старичок окончательно нахмурился и стал выглядеть на свой возраст. - Знаете... есть масса трактатов, опровергающих божественную сущность Мальчика, и очень многие звучат логично. Но... даже если этот маленький культ и алогичен, чем же он плох? Чем плохо то, что люди будут беречь и любить мальчиков, которые во все времена подвергались таким гонениям? - Вы путаете мальчиков с кошками. - не без ехидства сказал я. - Кошек травили за то, что считали спутниками ведьм, и травили. - Кажется, я с вами серьёзно разговариваю... - Я тоже вполне серьёзен. И вот что я скажу. На деле этот несчастный культ оборачивается не заботой о детях, а обнаглевшими мальчиками и озлобленными девочками... - и я рассказал Хранителю об Инце, о Дубке, о Хью и о Раби. Хранитель, казалось, смутился, но не очень. - Знаете, это уж редкие случаи... - Это повседневная практика! - А вообще - ну чем плохо то, что мальчикам позволяется проявлять широту своей натуры, взлетать на крыльях своего безоблачного детства к облакам, как можно дольше не вспоминая о томительной скуке обыденности... - А с большой высоты падать больно! Мне кажется, или им будет тяжко приспособиться к взрослой жизни? Они же будут в положении опальных принцев - только что им все угождали и носились с ними, и вдруг предъявляют им какие-то требования, говорят что-то про ответственность и про то, что нельзя у людей клянчить булочки... - Скажите, а вам действительно жалко было той булочки? - вывернулся Хранитель. - Неужели вы не могли из простого... человеколюбия отдать мальчику этот рогалик? - Если бы вежливо попросил - «Дайте, дяденька, полбулочки» - непременно бы, да я бы целую отдал. А этот самый Дубок начал просто права качать: «Отдай булку, жалкое взрослое ничтожество, у-у-у...» - Я всё-таки думаю, что мир стал бы чуть-чуть лучше, если бы не пожалели рогалика... - А я принципиально не отдаю моё имущество, если его у меня требуют из-за какой-то чепухи! И не важно, кто! - «Имущество»...- брезгливо повторил старичок. - Мне с вами всё понятно. - Инце мне говорила, что сюда приносят жертвы - вещи всякие. Где они? - А они в детской комнате. Я её оборудовал специально для мальчиков, чтобы они сюда прибегали поболтать и поиграть, чтобы им там было хорошо, и никто не мог их обидеть. - и покосился на меня. - Послушайте... - медленно проговорил я. - Никто в мире не ставит себе самоцелью курощать мальчиков, тем более я. Я уверен, что им достаётся не больше и не меньше, чем другим людям на протяжении жизни. - Взрослые любят конформистов, а мальчики рвутся разумом и фантазией за все существующие рамки, и поэтому... - А девочки не рвутся? - Ну, девочки по натуре не таковы. - покачал головой старичок. - Им больше нравится сидеть дома, и мышление у них более приземленное... - Приземленное? Я, значит, видел не тех же самых девочек, что и вы. Сидеть дома? А почему тогда Инце рвётся вон из города, ждёт не дождётся, когда ей будет позволено с тётей уехать? Старичок пожал плечами. - Знаете, к компромиссу мы всё равно не придём... а я совсем не хочу нервничать перед завтрашним праздником. Если у вас есть вопросы, то можете мне их задать, а потом уходите. Вам здесь не место. - Хорошо. Почему свод называется Жемчужным? - В то время, когда он был написан, самой большой драгоценностью считался жемчуг. А свод был такой же драгоценной книгой. - Ну, а почему весь город такой голубой? - Это - цвет одежд Мальчика. - Так на нём же только повязка! - Вот она и была голубой. А теперь прошу простить. - и он решительным шагом отправился куда-то в боковую дверь. Я молча смотрел, как он уходил. Я мог бы ему сказать, что если мальчики прогнут под себя правительство, город окажется в опасности - и девочки, и горожане, и сами мальчики. Я мог бы рассказать ему о мафии, которая брала под контроль слабо защищённые города без умного и ответственного лидера или лидеров. Но он бы обчихал меня, сказав, что дети не могут плохо повлиять на администрацию, она станет только лучше и духовней. И что мафия ничего не сможет сделать против детской невинности... что-нибудь в этом роде. Поэтому я вышел из Храма и долго стоял в задумчивости, глядя на поля. После обеда я ещё раз сходил в книжный магазин, чтобы было, чем заняться вечером - после семи часов я решил засесть в гостинице, чтобы не попасться агрессивно настроенным подросткам. Я купил две классические книжки в мягких обложках - из тех, которые вечно собираешься прочесть и никак не соберешься - и ещё пару комиксов. Тем временем в городе волнение всё нарастало. Взрослые носились туда-сюда, разговаривая на повышенных тонах, и среди них, отчаянно мешаясь, метались мальчики. Девочек не было видно вообще.***
В половине девятого, когда я умывался, раздался звон колоколов. Я понимал, что торопиться мне некуда, и тем не менее само собой вышло, что я стремительно вычистил зубы, забросил на плечи рюкзак и сбежал вниз. Сорелла стояла за стойкой, подняв руки в молитвенном жесте. - А вы, значит, работаете? - поинтересовался я. - Да. - уныло отозвалась она. - А не то бы непременно пошла в процессию. - Я уезжаю. - сказал я и положил ключ за стойку. - Прошу. - Уже? - ахнула Сорелла, и с её лица сбежало туманное выражение. - Да. Наелся. Сорелла грустно вздохнула. - Мне жаль, что вам тут не понравилось. - Но мне понравились вы и всякие другие люди. Я бы хотел хорошенько позавтракать теперь... кафе-то работают? - Ой, как знать! Большинство, пожалуй, нет, но парочка-то должна быть открыта. На этом мы с Сореллой распрощались. Она махала мне с порога, когда я уходил, и ветер весело трепал ей волосы. Девушка оказалась права - все кафе были закрыты. Лишь где-то посреди проспекта Мальчика я нашёл открытую закусочную-скворечник, где получил что-то вроде длинного рулета с рубленой курятиной, овощами и соусом. Собираясь протиснуться в проём между домами и там съесть свой завтрак, я обернулся и ахнул - по улице уже шла процессия, и её действительно возглавлял мальчик. Мальчик - кареглазый, рыжеволосый, с веснушками, стройный, очень стройный и грациозный - шёл босиком, и на его бёдрах красовалась одинокая голубая повязка. Плечи покрывал длинный, тяжёлый белый плащ, и его несли трое других мальчиков. А за этими мальчиками я увидел Инце в белом платье, оно очаровательно шло к её рыжим волосам. Инце хранила на лице печальное-печальное выражение, как и все другие в толпе. Царило молчание, я слышал лишь топот сотен грустных, как на похоронах, людей. Зрелище было впечатляющее. Хотя Инце и казалось печальной, взгляд её бегал туда-сюда, и я видел, что церемония ни капельки её не занимает. А потом её взгляд упал на меня, и глаза её весело сверкнули. Я слегка махнул ей рукой и заскользил вдоль стен, к выходу из города. В десять часов утра я вышел из города тем же путём, что и вошёл, перейдя мост. Сторож, увидев меня, помахал: - Возвращайтесь скорее, добрый господин! Я улыбнулся ему, зная, что никогда не вернусь. Посмотреть на фантастические глупости, пожалуй, приятно, но только один-единственный раз. Поправив на плечах рюкзак, я вскоре свернул, направляясь прямо к городу Илиас. Механически шагая, я вскоре выбросил из головы все мысли о мальчиках. И всё-таки где-то внутри копошился страх, что ночью я вновь увижу призрак странного, страшного, наглого маленького божества, готового сокрушить меня за непочтительность...