Луна и слёзы

Он пришёл осенним вечером. Шёл дождь, и ветер играл мокрыми вялыми листьями, раскидывая их по земле. Юноша был в длинном тёмном плаще, и когда он, тихонько приоткрыв дверь, вошёл в комнату, я засмотрелся на то, как капли неспешно стекают по атласной блестящей ткани. Тонкие, бледные от холода пальцы сняли капюшон, и парень предстал передо мной во всём великолепии человеческого отчаяния. Такое же бледное, как и руки, лицо, тёмные круги под синими, словно ночное море, глазами, и тонкие губы, сжатые в скорбную неровную линию. Единственным выделяющимся элементом на бледной коже лица была небольшая родинка на подбородке, она придавала лицу жизни. Тёмные волосы вопреки тканевой защите намокли и были в некотором беспорядке. Но не успел я толком проследить угол, под которым загибался один из блестящих локонов, как парень тихо, но решительно попросил: — Найдите мою сестру. Потом были долгие посиделки у камина, во время которых юноша, чуть подрагивая то ли от холода, то ли от нервов, объяснял суть дела: сестра его ушла из дома два дня назад и так и не вернулась. По всему выходило, что что-то случилось, но что именно — он, конечно же, не знает, иначе бы и сам справился. Он так говорил. Я задавал ему вопросы, он отвечал на них скромно и печально, как и следовало отвечать брату пропавшей девушки, однако что-то волновало меня даже тогда. И только анализируя всё позднее, я осознал: он ни на что не смотрел, кроме меня. Да, он отвечал на мои вопросы, а при разговоре с человеком принято смотреть на него, но иногда люди отводят взгляд, опускают его или пускают блуждать по комнате. Так делали все, но не он. Клянусь, он ни разу не отвёл от меня взгляда с тех самых пор, как зашёл в мой домик в тот самый осенний день. — Как вас зовут? — проникновенно спросил он у меня на следующий день, когда мы только начали поиски. — Крон, — просто ответил я, раздумывая над планом наших дальнейших действий. Конечно же, нужно опросить горожан. Как обычно. Так я делаю всегда, когда ко мне обращаются с розыскными делами. Вот уже три года, как я решил начать спасать мир с малого, а именно: помогать с делами, которыми по каким-то причинам не хотят заниматься служители власти. Кому как не мне, бесприютному и с детства обученному самому стоять за себя, стоило заняться таким делом? Меня, однако, мир спасать не спешил... Но я работал и не ради благодарности. Хотя она, как выяснилось, всё же не обошла меня стороной… — Я Дайна, и я надеюсь, вы запомните моё имя, — странно сказал он, прожигая меня синевой. Я ничего не ответил, только лишь кинул на него взгляд искоса и решил не замечать смутных ощущений, зарождающихся где-то глубоко в душе. У всех свои странности, подумал я. А у юноши ещё и сестра пропала. Он опечален и плохо контролирует свою речь. В нашем маленьком городке, застроенном милыми семейными домиками, жило не так уж много людей, и опросить каждого не заняло много времени. Поэтому не ничего странного в том, что уже спустя два часа мы постучались в каждую дверь и получили ответы на свои вопросы. Странным был тот факт, что никто не знал о пропавшей девушке. Никто никогда не видел ни её, ни её брата. И все смотрели на Дайну как на незнакомца, будто и правда видели его в первый раз, хотя это попросту невозможно в нашем маленьком городе, где все друг друга знают. Тем не менее, про Дайну никто даже не слышал. Меня это смутило, и я остановился, перевёл глаза на юношу и тут же наткнулся на его странный пронизывающий взгляд. Он смотрел на меня так, будто хочет поглотить, и это чертовски пугало, но я не придал этому значения. — Дайна, ты говорил, что живёшь в нашем городе. Но я ни разу не видел тебя здесь. Недавно я уезжал на некоторое время и мог что-то пропустить, но... Никто из горожан тебя не знает, и никто вас с сестрой не видел. Ты соврал? — Мы только что переехали, — тихо проговорил он, совершенно не смутившись из-за моего обвинения. — Поэтому люди не знают, кто мы и откуда. И не видели нас. Мы живём скрытно, никого не подпускаем к себе, вот нас и не заметили. Говоря это, он незаметно для меня оплёл свою руку вокруг моей и прижался к бедру. Его руки и тело, прижавшееся ко мне, были холодны, как снег. И это могло бы объясняться тем, что на улице холодно, только вот… люди теплокровные и не могут быть холодными настолько… Я прикоснулся руками к его лицу: провёл по щеке, по бледным и будто бы обескровленным губам, — они были так же холодны. Дайна перехватил мою руку и сжал её в своих ладонях, переведя наконец свой испытующий взгляд с моего лица на неё. Он крутил ей, приблизил к лицу, рассматривал с каким-то странным любопытством, а потом легко и странно нежно прикоснулся к ней губами. Просто прикоснулся, даже не поцеловал, а всего лишь дотронулся губами и отстранился, снова глядя на меня: — Тёплый… Я не стал отталкивать его в сторону, пытаясь понять, что же всё-таки происходит и что задумал этот странный юноша. Почему он так себя ведёт? И куда же запропастилась его сестра, если она вообще существует? В следующие несколько недель мы обошли весь лес, окружающий наш городок, были в соседних городах и обошли близлежащие территории, расспрашивая прохожих и жителей о таинственной девушке, которую никто никогда не видел. Она будто бы пропала, даже не появляясь на свет. Или же она была невидимкой. Как было ещё объяснить тот факт, что никто не знал о ней и никто никогда не видел? Полог тайны навис над моим заказчиком, и его странные слова и действия только больше затуманивали ситуацию. Странные мысли о сверхъестественности происходящего блуждали в моей голове, но я старался не обращать на них внимания, считая глупыми. Такого просто не может быть. Кроме того, я уже не смог бы отказать Дайне в помощи. Когда мы шли по тёмному лесу, который благодаря густым тяжёлым ветвям был тёмен в любое время суток, когда сухие ветки жутковато хрустели под ногами, а звуки, исходящие из тьмы, были не опознаваемы, Дайна проговорил: — Здесь хорошее место. Здесь я точно вижу, что не ошибся, что это вы… точно вы… — Что я, Дайна? — с непониманием спросил я тогда. — Вы — мой свет, — выдохнул он еле слышно. Но я услышал. И мне хотелось спросить, что он имеет в виду, очень хотелось, но почему-то я промолчал. Что-то помешало мне спросить. Сам расскажет, - возможно, решил я тогда. А может быть, я просто испугался. Я, сильный взрослый мужчина, испугался невысокого слабенького мальчика, который и руку-то мою сжать как следует не может. Но в тот момент я отчётливо увидел его глаза в темноте леса. Я не видел его лица, его одежды — только глаза, синие и будто бы горящие своей синевой. Это было красиво и пугающе. И я промолчал. А он больше ничего не говорил, только привычно сжал мою руку в своей холодной руке. И в один из дней из этой безумной череды дней, когда я не видел никого из местных жителей, которые будто бесследно исчезли, когда казалось, что кроме меня и него никого на свете нет, когда я долго смотрел в окно и никак не мог вспомнить, какое же сейчас время года, я решился. Что-то будто подтолкнуло меня к тому, что произошло дальше. — Я тебе нравлюсь, Дайна? — спросил я в тот момент, когда мы сидели на одном кресле перед тёплым камином и отдыхали после долгого и утомительного дня, заполненного бесполезными поисками абстрактной сестры. Да, я тогда точно решил, что сестры никакой нет, и потому уже просто наблюдал за юношей, пытаясь разгадать его намерения. Он смотрел на огонь. Пламя отражалось в его глазах и на всём лице, создавая интересные яркие блики. Но после моего вопроса он посмотрел на меня и застыл, видимо, не зная, что ответить. — Я не знаю, что значит «нравиться», Крон. Может быть, вы мне и нравитесь, потому что я хочу слиться с вами в одно целое, стать одним существом… но это невозможно, пока мы живы. Я хочу стать вам ближе кого бы то ни было, но… я ничего не знаю о том, как это сделать, и потому только смотрю на вас. Вы — всё для меня. Это подходит под слово «нравиться»? И он снова взял мою руку, будто и впрямь не знал других прикосновений. А может, и правда не знал?.. — Это больше, чем «нравиться», Дайна… И я замолчал, не в силах сказать что-либо ещё. Нравился ли он мне? Конечно же, нравился, мне хотелось его поцеловать, хотелось прикоснуться, хотелось многого… Но как же далеко это было от того, что чувствовал он! Я не знаю, понимал ли эту разницу он сам, но не стал сопротивляться, когда я усадил его к себе на колени и приблизил к нему своё лицо, не прерывая зрительного контакта. Он был таким лёгким, будто состоял только из воздуха. Не по-человечески лёгким… Но меня это не удивило в тот момент. Какой-то таинственный туман настолько обволок моё сознание, что уже ничего не смогло бы меня удивить. Дайна сидел неподвижно, будто бы ждал чего-то. И я медленно провёл пальцем по его губам, а после приникнул к ним, нежно обхватив нижнюю зубами и слегка помучив её, наслаждаясь уже привычно прохладной кожей. Когда я проникнул к нему в рот и дотронулся до языка, он начал слегка дрожать, и его дыхание участилось. Я тут же отстранился, не ожидав такой реакции, и взглянул на ранее бледное лицо. Дайна впервые с тех пор, как мы были знакомы, походил на обычного человека, он будто весь оттаял: на щеках появился лёгкий румянец, губы покраснели и были всё ещё влажными, а в глазах отчего-то стояли слёзы. Я ласково провёл языком по его губам и спросил: — Ты почему плачешь? — Плачу?.. — робко спросил он. — Не знаю… просто когда вы так делаете, я начинаю что-то чувствовать… что-то необычное. — Приятное? — прошептал я, проводя руками его спине и опуская их чуть ниже. — Слишком… — ответил он, прикрыв глаза, чем я тут же воспользовался для нового поцелуя. Я нежно ласкал его рот и оглаживал кусочки кожи, до которых добирались руки, до тех пор, пока он не начал тихо всхлипывать, а руками сжимать плед на том кресле, где мы всё ещё сидели. Он не знал, куда деть руки, как нужно отвечать на поцелуй и что вообще делать. Должно быть, он был очень растерян, но я чувствовал, что ему нравится и что он совсем не хочет меня отталкивать, и потому перенёс его в свою спальню. Уложив на кровать, я на мгновение отстранился, оглядывая раскрасневшегося и невероятно красивого юношу, невинно сжимающего ткани на своей одежде. Он смотрел на меня с такой нежностью и любовью, с таким желанием, о котором, скорее всего, и сам-то не подозревал, что я почувствовал, как сердце потихоньку останавливается, утопая в чужих эмоциях. С той поры никого из нас не было — были только чувства и желания. Я разделся быстро, потому что не хотел оставлять его одного надолго. Потом аккуратно раздел и его: пуговица за пуговицей снял рубаху, провёл пальцами по груди, чем заставил его вздрогнуть, затем снял брюки и нижнее бельё… Он обладал какой-то воздушной и лёгкой красотой, даже в том низменном обличие, которое человек обретает после раздевания. В нём будто бы не было сексуальности, только лишь чистота. Но почему-то это вовсе не мешало хотеть его, сильно и страстно, по-человечески… Хотелось целовать и нежить это тело, проводить по коже языком, пальцами, изучать… И он позволил мне. Когда я наклонился к нему за поцелуем, он несмело обнял меня, будто бы спрашивая тем самым: «Я правильно делаю?», и спросил уже вслух: — Быть обнажёнными друг перед другом означает единение душ? — Дайна спросил это так, будто бы не был частью этого мира и не знал о его порядках, и я растерялся из-за этого вопроса. Но всё же нашёлся: — Ну… только у любящих людей. Если обнажено тело, это не значит, что обнажена душа. — Любящий? Наверное, это про меня… Я хочу, чтобы ты сделал то, что хочешь сделать. Я хочу чувствовать… Он говорил это шёпотом, а я прерывал его, целуя в нос, щёки и лоб. Потом поцеловал глаза и перешёл на подбородок. Только сейчас я заметил, что родинка на нём в форме полумесяца. Это настолько зачаровало меня, что я ещё несколько мгновений нежно касался её пальцами. Когда я прикоснулся к ней губами, Дайна вдруг вздрогнул и сжал пальцы в моих волосах. Его глаза затуманились, и он прерывисто сказал: — Я… я чувствую жжение внизу… так… странно… — Всё хорошо, сейчас будет ещё лучше. — Я улыбнулся ему и опустился вниз, мимолётом прикусив напряжённый сосок. Его член был небольшим, но красивой формы, и, сжав его в ладони, я провёл языком вдоль основания, а после взял в рот целиком. Дайна вдруг выгнулся в спине и застонал, а потом начал мило волноваться и просил, сам не зная, чего хочет: — Пожалуйста, Крон… пожалуйста… нет… ах!.. Я поднял на него глаза и увидел, что он смотрит на меня всё тем же преданным, но слегка напуганным взглядом. Я отстранился и, приподнявшись, чмокнул в губы и прошептал что-то о том, что всё будет хорошо, снова то же… но он и не думал меня останавливать, он был готов сделать всё, что угодно, ради меня. Я почувствовал это ещё тогда, когда он впервые схватил меня за руку и посмотрел на меня долгим внимательным взглядом. И мне хотелось ответить ему хоть чем-то, хотя бы физическим удовольствием, если я пока не могу дать ему тех же чувств, что он испытывает ко мне. Масло стояло возле кровати, и я на мгновение увидел, как в нём отражается свет от всё ещё горящего огня в прихожей. Но лишь на мгновение, потому что в следующую секунду я уже вылил часть на пальцы и аккуратно ввёл один внутрь, растягивая и стараясь компенсировать дискомфорт ласковым поцелуем в губы. Юноша ничем не выдал неудобства или даже боли, он только старался ответить на поцелуй, и я с нежностью увидел в его попытках свои же приёмы. У него получалось уже лучше: вероятно, он очень хотел сделать мне приятно. Осмелев, он опустил руку на мой пах, и по всему телу пробежали мурашки от наслаждения и прохлады, идущей с его пальцев. Он почувствовал, как я вздрогнул, и отстранился с виноватым выражением на лице: — Прости… я не знаю, как нужно… Я сделал что-то не так? — Всё так, мы с тобой ещё научимся… — проговорил я и, вытащив пальцы, вошёл сам. Аккуратно раздвинув ноги Дайны, я начал медленно продвигаться, стараясь не причинить боли и глядя на его лицо. Он смотрел мне в глаза с приоткрытым ртом, постоянно облизывая губы. Мне захотелось их снова поцеловать… Обхватив его ноги под коленями, я закинул их на свои плечи и придвинулся к Дайне, уже сам облизывая его губы. Я двигался, постепенно набирая скорость и стараясь найти заветную точку. И вот он вскрикнул, а я почувствовал на своих губах приятную вибрацию. Играясь с его языком, я начал двигаться в том направлении. И на какое-то время наступил тот самый момент, когда мы стали едины, когда забыли обо всём и обо всех. Я чувствовал, как Дайна громко дышит и постанывает мне в губы, чувствовал жар в паху и удовольствие настолько сильное, что оно вытесняло из головы все мысли. В какой-то момент я почувствовал, что нахожусь в высшей точке наслаждения. И это могло бы напугать меня, если бы не чувство эйфории. Я прикоснулся к дрожащему от напряжения члену Дайны, и он всхлипнул, крупно задрожав и укусив меня за губу. А после расплакался и сжал меня в себе так сильно, что, вздрогнув, я тоже кончил. Мы лежали и смотрели друг на друга туманными глазами. Дайна почему-то плакал, а я хотел спросить почему, но не спрашивал. Он ответил сам: — Это было оно: единение душ. Теперь я буду с вами всегда… всегда… Вы больше не одиноки. Даже если вы будете против, этого уже не изменить… — С чего ты взял, что я буду против? Он только улыбнулся. Первый раз за всё то время, что мы были знакомы, он улыбнулся. И я обнял его, всё ещё не понимая, с кем именно провёл столько времени, кого целовал и кого обнимал. Я просто знал, что он любил меня так, как никто кроме него любить не может. И я тоже любил его… По крайней мере, я люблю его сейчас, когда прошло уже много лет с того осеннего дождливого дня… И с тех пор, как он признался, что выдумал сестру. С тех пор, как рассказал мне, кто он и откуда пришёл… С тех пор, как, проснувшись в одну из ночей весь в холодном поту, тихо прошептал: «Кажется… кажется, я уже умирал однажды»…

***

Луна горела в эту ночь особенно сильно. Весь мир казался сгустком бесконечной черноты, и луна была в ней единственным просветом, расплывчатым, но ярким. Она отражалась в стёклах домов, в мокрых от прошедшего дождя листьях и тёмных водах озера, про которое в городе уже давно ходили слухи, что оно проклято и хранит в себе души умерших людей, которым нет места ни на небе, ни под землёй… Вода колыхалась, то ли гонимая ветром, то ли взволнованная взглядом луны. Сложно определить причины, по которым вода тёмной ночью может быть неспокойна. Возле неё, на камнях, сидел мальчик, понуро опустив голову и глядя в чёрные глубины так, будто они могли спасти его от одиночества. Одиночество сопровождало его с самого детства, со времён, когда умерли его родители, и никогда не покидало, оставаясь вечным спутником, нежеланным, но удивительно преданным. Ему было горько осознавать, что у него никогда не будет близкого человека в этом мире, где все заботятся только о себе. Где люди только стыдливо отводят взгляд при встрече с ним, бездомным сироткой. Никто ему никогда не поможёт, и всем на него плевать. Сейчас мальчику казалось, что в целом мире ему нет никого ближе этих тёмных волн да полумесяца, обитающего на небесах. По щекам постыдно потекли слёзы и закапали в воду. Он грустно улыбнулся, глядя, как кусочек его самого смешивается с проклятым озером. И, может быть, из-за чувства близости с этим местом или же из-за вселенской грусти, он сказал, обращаясь к озеру: — Когда-нибудь всё будет хорошо. Когда-нибудь я больше не буду одинок, и тебя перестанут называть «проклятым». Ведь это не честно… Он поболтал рукой в воде, чувствуя, насколько она прохладная, и эта прохлада взбодрила его и вернула хорошее настроение. А луна тем временем засияла ярче, вода заволновалась больше, и из воды выступил чей-то тёмный силуэт, что прождал там немереное количество лет, ожидая пробуждения или смерти. Но мальчик ничего не видел, он уже шёл по лесу обратно в город, даже не подозревая, что частички его души, вышедшие со слезами, спровоцировали воскрешение невинного существа. Это существо тянулось к нему, как растения тянутся к свету, и смогло освободиться. Для этого существа он стал Богом. Но он не видел тёмного силуэта, следовавшего за ним по пятам на протяжении тринадцати лет — столько, сколько требовалось для получения новой жизни, — не слышал тихих вздохов у кровати, когда засыпал, не видел синих глаз, следовавших за ним повсюду, куда бы он ни пошёл… Всё видела лишь луна. Это было её даром.