Волчья верность

      Язык у Майрона по-волчьи горячий, но мягкий. И всё равно в первые мгновения нестерпимо больно, будто пламя сильмариллов снова опаляет руку.       Мелькор закрывает глаза и задерживает дыхание. Так проще терпеть. Смертному воплощению нужен воздух, но он не дышит, пока язык раз за разом проходится по ладони, по ожогам, глубже всего проевшим плоть. Не дышит, пока голова не начинает кружиться, а прикосновения не становятся терпимыми.       Теперь — легче, можно открыть глаза.       У Майрона волчьи клыки. Крупные, острые, они видны, когда он ухмыляется или скалится. Мелькор знает о них, но не чувствует. У Майрона осторожные губы — вот что он ощущает. Они бережно прикасаются к костяшке, пока язык снова и снова проходится по ничего не чувствующей подушечке пальца.       От слюны сожженная плоть становится чуть мягче, и можно выпрямить вечно скрюченные пальцы. Можно расслабленно опустить руку на подлокотник, свесить вниз, чувствуя, как воздух холодит влажную ладонь.       Майрон пересаживается к другому подлокотнику. Едва ощутимо потирается щекой о колено — скупой жест волчьего сочувствия. И снова всё повторяется, снова Мелькор задерживает дыхание, но теперь уже проще терпеть. Можно думать не только о боли.       Как среди щенков появился волчонок? Что, Всеотец, не доглядел? Не сумел обуздать пламя Ауле, загнать в горн и сделать до конца послушным? Держишь свою свору псов на поводке из силы и страха, да, о Всеблагой Эру? Тем более жуткой должна казаться тебе волчья верность, так не похожая на тупое раболепие твоих псов.       Майрон поднимается на ноги, шелестя тканью алых одежд. Наклоняется, упирается в подлокотники, прижимается лбом ко лбу, и Мелькор длинно выдыхает: его окутывает тепло.       Чудится, что это громадный волк стоит над ним, дышит в лицо жарким дыханием. Чудится запах меха и немного — раскаленного металла.       И от этого тепла немного отпускает вечное напряжение. Можно прикрыть глаза и откинуться на высокую спинку кресла. Чуя это, Майрон тихо отступает назад. Мелькор следит за ним сквозь полуприкрытые веки.       Только Майрону можно доверять. Только Майрон имеет право подойти к столу, на котором лежит корона с сильмариллами, и взять её. Потому что только Майрон волчьим нутром чует не вожделение, а отвращение к этим проклятым камням. И тоже ищет способ уничтожить их, пока они не разрушили Арду.       Мелькор закрывает глаза окончательно. Боль ушла, пусть и ненадолго, всего на несколько дней. Потом — всё заново. Или терпеть, ждать, если Майрон в отлучке. Но пока боли нет, а от тепла клонит в сон.       Часть рассудка Мелькора не спит никогда. Его воля, что держит Арду, держит проклятые сильмариллы, держит Ангбанд и завесу над ним, не дающую прорваться свету камней, держит всех слуг, держит, держит в железных тисках.       Часть рассудка Мелькора сейчас дремлет. И в дреме ему мерещатся всего три вещи.       Слабо потрескивающий очаг, окутывающий теплом.       Тихо дышащий волк, лежащий у ног.       Стоящий рядом друг, пытающийся помочь.