Ангел

«Как будет он жить?» — думал отец, рассматривая горизонт за окном… «Как будет страдать…» — мучилась мать, беззвучно смахивая слезу… А на улице дождь поливал дом, окутанный плотно вьюном, И редкое солнце своим взглядом нежно ласкало лозу… Он был обычным ребёнком: две ноги, две руки, два крыла… Он был обычным ребёнком. Ему об этом каждый день говорила мать. Он учился ходить. Говорить. Летать… И летал — отрываясь от пола заметно едва. Он знал, что крылья растут за его спиной. И знал, что обычный, но всё же он не такой. Не такой, как другие мальчишки в его дворе. У них было две руки, и ноги было тоже две. А вот крыльев он не видел за спинами их. И не было тоже в глазах понимания и любви. Они дразнили его пернатым и толкали со смехом в грязь. А он улыбался, вытирая с коленей кровь и неловко смеясь. Его не брали играть, прогоняли палками прочь. А он… он молча мирился с этим, не стараясь себе помочь. Он мог бы ударить в ответ — он был сильным. Сильней других. Но он уходил лишь прочь — под защиту весенних ив. Он наблюдал за другими и пытался на них быть похожим. Верил, что когда-нибудь они захотят водиться и с ним тоже. Но они смеялись, тыча пальцами и глумясь, называли его уродцем и снова толкали в грязь. Он смотрел на мир через квадратную прорезь окна и всё реже выходил на свет. За окнами мир был чужой и тьма, и не радовал вишни цвет. Он по-прежнему улыбался, но глаза светились всё реже. Он менялся день ото дня. Люди за окнами оставались всё те же. Отец пил на кухне коньяк, в стакане пытаясь утопить накатившую боль. Мать молча глотала слёзы, вытирая тёмную кровь с паркета. За окнами чернела покрытая звёздами зимняя смоль, И не верилось вовсе, что когда-нибудь снова наступит лето. Он был обычным мальчишкой примерно семнадцати лет, носил рубашки и брюки, исправно готовил обед. Школу закончил отлично, старался быть как все: радовался солнцу и даже бурчал на снег. Он стал как другие точно — не больше, не меньше. Как раз. По-прежнему улыбался, только… пропал свет глаз. Он, как все, учился; как все, надевал носки; как все, по утрам ел булки и вздыхал от тоски. Он, как все, просыпался утром, по улицам долго ходил. И только порой забываясь, отрывался чуть от земли… Был тёплый апрельский вечер, солнце ещё не зашло, когда он почувствовал знакомое когда-то тепло. Кто-то схватил за руку, а потом посмотрел в глаза… В синих глазах напротив блестела на солнце слеза… — Это ты! Это ты! Я помню! — ясно звенел голосок. — Я искала тебя так долго. Я искала тебя, искала! Но… Ясный взгляд устремился за спину, и тут же потух в них свет. Она там искала крылья… Крылья, которых нет… А он вдруг так ярко вспомнил этот голос и рук тепло. «Тебе больно? Не плачь, я рядом…» — и улыбка, и так светло. Она была чуть его младше. Ей, быть может, было лет пять… Она совсем не боялась за себя и за него постоять. Он вспомнил её угрозы наказать обидчиков всех, а потом снова были слёзы, и чуть позже был снова смех. И ещё он вспомнил старушку, что жила по соседству, вроде. «Ну пойдём же! Она одинока. К ней совсем уж никто не ходит». И они покупали хлеба, и бежали вверх по ступенькам, и пили с старушкой чай, заедая его вареньем. Был ещё полумёртвый котёнок. И девчоночьи слёзы текли. «Помоги! Я знаю, ты можешь! Ну, пожалуйста, помоги!». И он помогал… Как — не помнит. Помнит только тепло её рук. И тепло её глаз. И веру. Веру в то, что поможет вдруг. Тот котёнок — он видел чуть позже — вырос крепким и держал всю округу в узде. С той поры уже промчались годы… Кот живёт до сих пор во дворе. — Я… — и голос сорвался на шёпот. — Я не смог, ты прости. Мне казалось, что будет легче мне без крыльев по жизни идти. — Это я не смогла остаться, — и объятия девичьих рук. — Не вини ты себя, не надо. Нет вины в том, мой милый друг. Два десятка прищуренных глаз устремили взгляды на небо… — Посмотрите! Что там летит? — заморгали от солнца нелепо. — Это, кажется мне, орёл с добычей, — строго хмурясь, сказал генерал. — Как орёл? Нет, не может такого быть. Для орла он ничтожно мал! — Это, кажется мне, самолёт, — потерев подбородок, сказала дама. И, поправив шляпу, к остановке автобусной зашагала. — Самолёт?! Это планер, тут без сомнений! — заявил инженер с бородкой, охладив пыл людских волнений. И лишь только ребёнок робко вдруг сказал, что он не согласен. — Это ангел. Вернее, двое. Один с крыльями — он прекрасен. Один без — он ещё прекрасней.