The creator ans his creature

Любовь страшнее, чем война, Любовь разит верней, чем сталь. Вернее, потому что сам Бежишь навстречу всем ветрам, Пусть будет боль и вечный бой, Не атмосферный, не земной, Но обязательно - с тобой. "Мельница", "Любовь во время зимы" Совершенная нежность превращается в совершенное зло. "Fleur", "Кто-то" Время самым бессовестным образом уснуло, судя по всему, и разбудить его не представляется возможным. Басманов лежит на диване и рассеянно щелкает выключателем без остановки, задавая себе одни и те же вопросы в одной и той же последовательности снова и снова: "Когда придет Ваня?" "Придет ли он?" "Как пережить ночь, если не придет?" "Реально ли любить еще сильнее?" В квартиру заходят. Бесцеремонно громко хлопают дверью. Грозный здесь. Проснувшееся время лавиной обрушивается на Федю, принося с собой возбуждение, страх и по-детски чистое, по-детски искреннее счастье. Он вспоминает, как дышать. Он замирает и ждет чудес. Он еще не знает, что сегодня все будет иначе. *** Алексей Басманов был человеком довольно скрытным, но кое-что его семнадцатилетний брат Фёдор, живущий под его опекой, о нем все же знал: что он не любит помидоры и оранжевый цвет, например. Или что у него какие-то явно незаконные дела с кем-то по имени Иван и с весьма говорящей то ли фамилией, то ли кличкой - Грозный. В первый раз Федя увидел Грозного, когда тот ввалился к ним в квартиру вместе с Лешей и повалил того на пол, пиная ногами и осыпая ругательствами так яростно, будто у него был приступ бешенства. Картина вышла впечатляющая, учитывая внушительную комплекцию Басманова-старшего. - Какие-то проблемы с моей девушкой?! Проблемы с моей девушкой, да?! - С которой? Федя вышел из гостиной на звуки, помолчал немного, вскинул голову и бросил беспечно, небрежно, высокомерно: - Оставь его. Перестань. - Перестаааать? - протянул Иван почти задумчиво и тут же дико расхохотался. - Вставай, Алешенька, вставай, родименький. Лёша встал, и в висок ему тут же уперлось дуло пистолета. - Эй, мелочь, ты его брат? - Да. - Как звать? - Федя. - Брата любишь, Федя? Раздолбая этого? Только честно. - Люблю. Он отвечал спокойно и даже с легкой улыбкой, хотя внутри у него все задрожало при виде оружия. - На колени. Живо. И ползи ко мне. - Делай, как он говорит. Он псих. Давай. - Слушайся братика, Федечка, чего ж ты не слушаешься? И тогда это произошло. Он подчинился. Он медленно, до смешного медленно опустился на четвереньки и пополз к Грозному, и каждая секунда была вечностью, и каждая маленькая вечность была смертью. - Умничка. Иван протянул руку к его лицу, чтобы погладить по щеке, но Федя больно укусил его за палец, заставив покатиться со смеху уже во второй раз. - Этот щеночек мне нравится, Алёша. Из него может выйти толк. *** Свора Грозного, к которой Федя успел прибиться, в тот вечер собралась в своём главном логове, паршивом клубе на окраине, принадлежавшем одному из них, и пока парни пили и болтали, перед ними лениво дергалась тощая стриптизерша, на которую практически никто из них не обращал внимания. - Даже я могу лучше, чем она, - заявил Басманов зачем-то, засмеявшись и привычно тряхнув головой. Всего один человек услышал его, но, к несчастью для Феди, этим человеком оказался Ваня. - Правда что ли? Лучше? Ребята, наш маленький друг хочет сплясать нам завтра, вы в курсе? На каблучках, в чулочках, все по высшему разряду! Так или нет, Феденька? Все расхохотались, но в хриплом смехе Грозного, в лихорадочном блеске его глаз Басманов с удивлением и ужасом прочел, что тот не шутит и что если он не удовлетворит прихоть вожака, последний будет очень разочарован и, следовательно, очень зол. А если Ваня злится, кому-то непременно бывает чертовски больно. Поэтому, а может, потому, что он любил бросать вызовы не только другим, но и самому себе, на следующий день Федя исполнил то, что было сказано. Надел чулки, женское белье, платье, каблуки, накрасился. Во многом из этого не было необходимости, но он получал мазохистское удовольствие, заставляя себя максимально вжиться в чуждую и унизительную роль. Он сделал все, что счёл нужным, и даже чуть больше, а потом ему осталось только броситься в омут с головой. Сломать себя снова. Танцевать, танцевать, танцевать. Басманов наслаждался, когда говорил им всем своим видом: "Нет ничего, на что я не способен. Выкусите". Наслаждался, когда заметил, как напрягся и притих среди общего восторженного свиста и только подзадоривающих его насмешек Ваня, не спуская с него глаз и будто добровольно сдаваясь мальчику в плен. Его гордость пока что молчала, не давая знать о полученных ранениях, пусть это и не продлилось долго. Он чувствовал себя свободным и счастливым, чувствовал себя королем или, вернее, королевой. Всего пару часов спустя Грозный впервые его изнасиловал. *** Потом настала бесконечная ночь, состоящая из множества сумасшедших темных ночей. Ночей, когда они грабили, жгли, запугивали, упиваясь своей силой, своей жестокостью, своей безнаказанностью. Ночей, когда Грозный превращался в злобного похотливого зверя и причинял Феде боль снова и снова, оставляя синяки, кусая, царапая, вжимая лицом в грязную стену, в асфальт, куда придется. Ночей, когда Басманов утешал Ваню, плачущего, как ребёнок, терзаясь чувством вины. О, такие ночи мальчик и обожал, и ненавидел. С одной стороны, он слышал много вещей, которых не хотел бы слышать, отвратительных, грязных, страшных, а с другой - он влюблялся в ощущение своей избранности, в красоту бесстыдства признаний Грозного, в его обманчивую хрупкость в такие минуты, и, наконец, в него самого. Эти адские ночи стали его раем. А за рай иногда приходится бороться. *** - Может, в кино? Или погуляем? Чего молчишь? Не нравится? - Федя капризно морщится. - Ладно, давай просто останемся здесь, как ты любишь, зануда. - Ты брату горло утром перерезал, - произносит Ваня без какого-либо выражения. - Да. Я бутер хочу, тебе сделать? - Ты брату горло перерезал. Этим. Утром, - повторяет Грозный, впиваясь в Басманова мрачным взглядом. Должно бы пугать, но у мальчишки вызывает только глухое раздражение - Я знаю, гений. Чего ты пристал? - Ты ведёшь себя так, будто ничего не произошло. Будто ты невинен, как младенец. Ты брата прикончил, родного брата, ты это понимаешь, дрянь? Федя вскакивает, сжимая кулаки. Терпение и сдержанность в число его достоинств никогда не входили. - Не на моих руках кровь. На твоих. Ты сказал, он тебе надоел. Ты сказал, от него надо избавиться. Какого черта ты теперь строишь из себя святого? Я сделал, что должен был. Ради тебя. И хватит об этом. Так что насчёт пары бутербродов, ммм? Он обвивает руками шею своего то ли парня, то ли попросту хозяина и по-кошачьи нежно и одновременно настойчиво трется щекой об его щеку, как бы извиняясь за собственную дерзость. Но Ваня не обнимает его в ответ. Не целует. Не закрывает глаза. Даже дыхание у него не сбивается, как всегда. И вот теперь Басманову страшно. Действительно страшно. Он поспешно отстраняется и пятится зачем-то, напряжённо наблюдая за Грозным, пока тот бесстрастно и внимательно наблюдает за ним. - Я сказал только то, что сказал. Я не заставлял тебя убить. Более того, не собирался. Так зачем ты убил? Скажи мне, маленький, Федечка, Феденька, скажи, пожалуйста. Чем мягче слова Вани, чем слаще его голос, тем больше его стоит опасаться. Басманову ли не знать. Но тень напрасно погибшего Леши, так внезапно вставшая у него перед глазами, страшит Федю куда сильнее, и он обессиленно опускается на пол, потерянный, запутавшийся, беспомощный. - Он тебя бесил. Я боялся, он... Я боялся, он меня за собой утянет. Ты был такой холодный, ты редко приходил, и... Я так хотел тебе нравиться. В этом же ничего плохого нет, правда? Я думал, ты увидишь, какой я преданный, какой я... - ...отвратительный. Сумасшедший. Вот ты какой. И это я вижу абсолютно ясно. - Что? - шепчет Федя, бледнея. Он предпочёл бы злиться. Он предпочёл бы дрожать. Он предпочёл бы что угодно этой острой невыносимой боли. - Ты чокнутый, Феденька, ты разве не знал? Чокнутый и жалкий. Кайфуешь, когда я вытираю о тебя ноги. Когда причиняю боль, выпрашиваешь ещё и ещё. Убиваешь, надеясь сделать мне приятно. У собаки больше достоинства, чем у тебя, Федюша. Честное слово, это невыносимо. Ты вынуждаешь меня тебя покинуть. - Ты меня сделал тем, что я есть! Ты, ты, ты! - кричит Басманов отчаянно, очнувшись, когда Грозный пошёл к выходу, но все ещё не находя в себе сил сдвинуться с места. Тот даже не оборачивается, убежденный, что поступает правильно. - Я убью тебя! - воет уже как будто не он сам, но его истерзанная, озверевшая от страданий душа. - Я убью себя! Ему не отвечают. Сегодня прольется кровь.