Важно

Я стою, принужденно улыбаюсь и в лучших традициях Цезаря веду два разговора одновременно. Один – small talk незаметной учительницы с бородавчатыми официальными лицами местного разлива, приехавшими на церемонию открытия колледжа. Второй – в неуловимых взглядах и жестах – с тобой, хотя ты и разделяешь мое безрадостное занятие на другом конце зала. Перемигиваюсь с Джеймсом – твой парень бросает глуповато хищные взгляды на юношу в толпе, моего сожителя. Сдерживаю нервный смешок – полагаю, обе твои половинки – и фиктивная, и незаконная настоящая, - выглядят одинаково глупо и собираются совершить одинаково фатальные ошибки. Ах, да, сегодня 1453-Ий государственный колледж Империи Истины открывает свои двери для всех выпускников, желающих изучать прикладные химию, физику и биологию. Да, вы правильно поняли, я преподаю химию высокомолекулярных соединений… А еще сегодня я упаду в бездну без страховки, держась только за твою руку. И, поверь, милая, мне не нужно будет большей опоры. Конечно, для всех студентов будет обязательно участие в системе GPSNation. И для педагогов, куда же без этого? Я нарочито небрежно поглаживаю ненавистный чип на руке, отслеживающий мое местонахождение. В чем преимущества этих устройств? В моем случае – в отсутствии альтернатив. Как будто мне было мало справки о невыезде, добросовестно заработанной участием в революционных организациях и поразительным отсутствием мозгов в юности. Нет, разумеется, это самый простой способ подтвердить свою верность Империи Истины, поэтому я, как и все остальные сознательные граждане, горжусь этой железякой, но ты, моя богиня у круглого окна, прекрасно поняла, что я имела в виду. Часы бьют 12, все мало-мальски почтенные гости удалились в буфет пить дешевый ликер «Имперский», но зал все еще кишит журналистами и мелкими чиновниками. Пара десятков осторожных шагов – и нас с тобой разделяет лишь тяжелая железная дверь с табличкой «Запасный выход» какого-то капустного цвета. Моя рука нервно сжимается в кулак – я едва сдерживаюсь, чтобы не обнять тебя, не обхватить божественно элегантную талию, не зацепиться за нежные теплые пальцы, как за единственную соломинку, удерживающую меня от падения в пучину этого ненавистного мира. Ты грустно смотришь на меня – Империя Истины двадцать лет назад отняла у наших семей имения, капиталы, независимость и, в случае родителей – и твоих, и моих, - жизни. Теперь какая-то особенно ехидная ржавая шестереночка в системе управления повернулась, чтобы свести нас с тобой вместе в учительской коммуналке без ширм и замков. Свести исключительно ради того, чтобы лишить последнего следа былого либерализма – права на чувства. Нет, правда, любить в этой стране следящих и преследуемых совершенно невозможно! Несколько минут мы ждем, пока к нам присоединятся парни. Я, наверное, должна сейчас изобразить животную радость при виде своего бойфренда, но боюсь перестараться и привлечь чье-то внимание. Джеймс, твоя социально оправданная пара, прячет в кулаке маленький стальной ключик. В голове все гудит, и проносится мысль о том, что наши спутники слишком спокойны. Может, они пошли на все ради нас и собираются просто покараулить у дверей? Вряд ли, ведь мы с тобой прекрасно знаем, зачем Виктор, чье увлечение мужеложством давно вылилось в слухи, месяц назад в учительской предложил мне переехать к нему в комнату, а восемь часов спустя, в полутемной гостиной – провернуть вместе с ним и Виктором эту невинную и опасную штуку. Я зря волнуюсь - скорее всего, эта парочка, как и мы, просто ужасно боится разрушить хрупкую теплицу конспирации, спешно выстроенную за две недели. Бояться, прятать, скрывать – нравственная забота Империи Истины довела наши отношения до абсурда. Мои рабочее место, спальню, стол почти всегда отделяют от твоих только грязные стенки из гипсокартона, по ночам я слышу твое прерывистое дыхание. Но стоило нам пару раз посидеть наедине в комнатке с закрытыми шторами, и до отвращения точная система отслеживания уже пометила нас, как неблагонадежных, а незаметные Агенты Порядка, давно ставшие, как кусты шиповника, непременным украшением каждой улицы, записали наши имена в серые блокноты, не позволяя даже прогуляться вместе. До появления понимающих и охотно играющих свои роли Джеймса и Виктора дотошные коллеги и соседи не раз собирались написать донос о нашей подозрительной симпатии друг к другу. Нам оставались лишь редкие счастливые минуты одиночества, когда мы могли, отойдя подальше от окна учительской, превращать мимолетное в бесконечное; да письма. Письма заведомо мертвые, подлежащие проверке; романтика в них была спрятана настолько глубоко, что я смотрела не на сухие слова, а на дрожащий почерк, и представляла, как ты, растрепав мягкие волосы, подолгу и с волнением пишешь эту очаровательную шелуху. Был и другой обходной путь: спрятаться на виду, как радужные хамелеоны в спутанных зарослях судеб. Парни предложили его, мы, умирая от безысходности, согласились; я сняла слепок ключа от пустынно-кладовочной части колледжа, Виктор где-то сделал дубликат, и вот теперь, дождавшись момента, когда Агенты Порядка больше обеспокоены безопасностью кабинетных шишек, чем идеологически неблагонадежными личностями, я надеюсь провести наедине с тобой какие-то смешные минуты – счастливейшие полчаса. Мы с парнями разойдемся в противоположные комнаты, чтобы, если кого-то заметят, другие, услышав стук по батарее, успели сбежать через окно и раствориться в толпе сырого бульвара. Мы незаметно проскальзываем в приоткрытую Джеймсом дверь, и быстро идем по серым коридорам. Я смотрю на тебя, пытаюсь выдохнуть, но рука нащупывает вечно включенный чип, а совесть давит на череп, напоминая, что я подвергаю тебя смертельной опасности. Все будет хорошо. Наверное, кто-то десятками лет под шумок сбегает с помпезных мероприятий, и каждый раз выходит сухим из воды. Мы все спланировали, нас никто не заметил, любая помеха абсурдна, надо, в конце концов, хоть когда-то наслаждаться жизнью! Но в горле пересыхает от ноющего «А что, если?..» Без лишних слов прощаемся с парнями и расходимся в разные стороны по коридору. Что, если это – в последний раз? Ерунда, пять лет назад я практически делала революцию! …Но за пару лет когда-то юная и гибкая система успела окрепнуть и крепко сжать нас в своих приторных объятиях. Да и была я лишь марионеткой в руках могущественных вождей, которых потом, как бы эта догадка не рушила мои призрачные надежды на светлое будущее, аккуратно устранили. В конце концов, теперь я переживаю не за себя – но и не могу утешить тебя; а ты, похоже, ничуть не спокойней готовой оборваться паутинки на ветру. Наверное, мы тоже рано или поздно оборвемся, и уже никогда не приземлимся. По крайней мере, сложно избавиться от тяжелого предчувствия, когда играешь в русскую рулетку с неумолимой Империей Истины. Что, если… Привычным для любого химика жестом я нюхаю воздух - им ничего не стоило бы отравить нас сейчас. Ерунда, ничего не перебьет господствующую вокруг затхлость. Просто у меня нервы шалят – как и у всех жертв нашего единого и счастливого мира. Давно замечаю это за собой – подводит и память, и скованные страхом разоблачения эмоции. Например, готова поклясться, что когда-то видела круглое лицо Джеймса в дешевой газетке с подписью «Один из лучших Агентов». И я не одна такая – постоянное двоемыслие сделало неврозы и фобии национальной особенностью. С каждым шагом по бесконечному коридору мысли становятся все обобщеннее и тяжелее, поэтому я невероятно радуюсь, когда ты вдруг чуть громче, чем следовало, говоришь: - Хватит. Джейн, ты гоняешь себя по замкнутому кругу. Давай накроем столик на двоих и устроим пир – пусть даже пир во время чумы. Осталось минут двадцать до пресс-конференции, а у нас все же есть шансы не просто дожить до ее начала, но и опоздать. Так что зайдем… Хотя бы сюда. Ты толкаешь старинную деревянную дверь – почти игрушку по сравнению с глыбами металла, закрывающими проходы, проемы и лазейки сейчас. Мы попадаем в маленький безымянный отсек кладовой, где груды пыли живописно сочетаются с грудами дореволюционного барахла. - Кошмар, - роняешь ты, озираясь вокруг, и я прекрасно понимаю, что это относится не к тому, что мы видим сейчас, а к тому, что видели (точнее: чего не видели) всю жизнь. В этой комнатке собраны музыкальные инструменты, книги, какие-то статуэтки; разбросаны пышные костюмы и обрезки тканей; посередине – элегантный медный канделябр. Новая система отчаянно пытается скрыть эти прекрасные вещи, избавиться от них – объективно красивых, но бесполезных практически, а значит, лишних и развращающих, - но роскошный балласт и не думает покидать кладовую. Что ж, теперь странную коллекцию гармонично дополнит запретное и биологически бесполезное чувство между нами. Мы еще долго храним молчание и постепенно успокаиваемся. Я прикрываю дверь и понимаю, что мы выбрали отвратительное место: без холодного света из коридора в комнате царит полутьма, а узенькие окошки под потолком не подарят шанс на спасение. Что ж, теперь любая альтернатива – всего лишь альтернатива смерти, неизменно быстро навещающей граждан Империи Истины, увиденных в нашем положении. Да и какая разница – моя кровь столько раз выкипала полностью от бесконечного ожидания, что теперь я не могу и думать ни о чем, кроме тебя, когда вокруг – никого, а ты стоишь и смотришь на меня чуть-чуть устало, но бесконечно влюбленно. Твой точеный профиль навевает мысли обо всем, что подразумевалось в моих письмах. Я обнимаю тебя – и жизнь снова юна и прекрасна; с наших чипов не будут считывать показания еще минут десять, а может, и час. Ты гладишь мои волосы, растворяешься в моих руках – и парни будут караулить, если что-то пойдет не так, а все пойдет так, теперь уж все точно пойдет так! Я расстегиваю пуговицу за пуговицей на твоей форменной юбке – и нам ничего не угрожает, а через год наверняка начнется революция, придет конец ненавистной Империи Истины. Ты почему-то робко, почти испуганно хватаешься за мой локоть – и у нас будет свой дом, и право на личную жизнь, и всю эту жизнь я буду иметь право держать тебя за руку, и ты будешь бесконечно доверяться мне… Я с восторгом рассматриваю тебя – ты божественно красива даже в уродливой форменной блузке, освещенная лишь широким лучом грубого света, пробивающегося откуда-то сзади… Стоп. Я, чувствуя себя деревянным истуканом, медленно оборачиваюсь. В проходе стоит Виктор с серым блокнотом. И Джеймс, совершенно такой же Джеймс, как в газете. И за ними еще много людей, я их несколько секунд рассматриваю, а потом понимаю – это не важно, совершенно не важно, вот один из них достает «Кольт», и это абсолютно не важно! Не важно, что мысли вдруг проясняются и упорядочиваются; плевать я хотела на то, что теперь отлично понимаю эту историю с милой парочкой, подыгрывавшей нам во всем; мне неинтересны студенты, которые могли бы завтра прийти на мою лекцию, но не придут! Важно то, как ты обхватываешь мое плечо; важно то, как мы насмешливо смотрим на гущу черных костюмов и острых взглядов в дверном проеме; важно то, что откуда-то из коридора доносится мотив удивительно шаблонного, абсолютно политкорректного романса:

Нам не кричали «тили-тесто, жених и невеста», Но хотя б на кладбище нас положат вместе.

Важно то, что в следующем куплете есть слова «мальчик» и «девочка», и эти слова стоят рядом, но я не хочу их слышать и никогда не услышу. Важно то, что мы, наконец, можем не думать, и даже не говорить, а просто делать. Важно то, что мы отлично представляем, что ждет нас в будущем, и это дает немыслимую уверенность в себе. Невероятно важно то, что мы синхронно поворачиваем головы и соприкасаемся губами, и у нас остается еще несколько незабываемых секунд. «Но хотя б на кладбище», – музыкально свистит пуля, но это не важно, ведь «нас положат вместе», да, именно вместе, и надгробие будет пустым, самым дешевым, но будут иметься в виду слова «В стране сытости они были ненасытны», и каждая буква будет чистой правдой. Гул пронзает уши. По моей голове течет что-то бесшумное и вязкое, и мы почти врастаем друг в друга в упоительно жарком поцелуе, и ты – последнее, что важно в моей жизни перед тем, как все, абсолютно все, становится совершенно не важно.