— witch.

Если честно, у Юнги жизнь мимо красных календарей и радостных улыбок; мимо серых и разноцветных красок; мимо тех волн, что уносят с собой, как только часы пробьют своё привычное «тик-так», когда тебе исполнится двадцать один. У Юнги уже как три года «двадцать один» и желание утопиться в красных чернилах; взвыть одним сплошным отчаяньем; и, кажется, сгореть в лепестках весенней сирени. У Юнги, наверное, двадцать пять часов в сутках и десять дней в неделю, потому что на каждое действие у него найдется своё банальное «потом» и «успеется». И Мин знает, что всё это, безусловно, неправильно, но желание жить остается где-то за дверями того самого «двадцать один» и не возвращается ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц; и, наверное, никогда. Юнги докуривает последнюю сигарету, бросая смерть в пепельницу; кажется, в последний раз со спокойствием выдыхает и набирает полную грудь боли с примесями одиночества, похожего на грязь под ногами; в последний раз застревает между секундной стрелкой и вновь выдыхает, смотря на серое ментоловое облако, что сползает к его ногам подобно скользкой мерзкой твари. Мин заходит в свою комнату слишком тихо, ловя мрак лёгкими и одиночество, ползущее по венам и закручивающееся на шее змеями. Если честно, то Юнги мечтает прыгнуть на свою кровать, провалиться в простыни и мягкие одеяла, и навсегда остаться там, не встречая ни раннее утро, ни обед, ни вечер, проникающий в сознание чертовыми чернилами под запястья. Юнги плюхается на кровать и тихонько прикрывает глаза. И просто наслаждается этим подаренным моментом одиночества, душащего длинными черными пальцами, пока в бок не упирается что-то костлявое и, безусловно, холодное. Юнги подскакивает на месте и, кажется, перестаёт дышать; рывками добирается до чертового выключателя, которым не пользовался от слова «никогда», проживая лишь в слабом свете настольной лампы или экрана старенького ноутбука, так успешно отобранного у старшего брата. Юнги замирает на мгновение, словно тот самый старый будильник на деревянной тумбочке, отказывающийся будить его по утрам и исполнять банальное «тик-так»; словно прекращает своё бренное тщетное существование на пару мгновений; словно и не оживёт больше. — Ты кто такой? — бешеное сердце отдается своими ударами где-то в босых пятках, и Юнги готов поклясться, что где-то между ребёр бьется ускользающая сквозь призрачные пальцы надежда. — Какого, блин, черта?! Юнги редко матерится — примерно тридцать часов в сутки и восемь дней в неделю. Но сейчас его будто прошибло, что слова, застрявшие в глотке, мешали глотать. Мин забывает всё, начиная с букв и заканчивая ситуацией; теряется в прострации, оставаясь лишь запахом ментоловых сигарет, что впитался в руки, прогнившие вены и растянутые майки, что продувает насквозь. — Ну что такое? Опять этот чертов эльф перепутал заклинания, а мне теперь мучайся, — незнакомца, кажется, мало, что смущало из происходящего. Будучи сидящим на чужой кровати в длинном черном плаще и костюмом напоминая лишь графа Дракулу, он ни чуточку не чувствовал себя не в своей тарелке, будто появление на чужих постелях уже вошло в привычку. И Юнги уверен, она была чертовски вредная. — У меня нет денег! — Юнги, слепший от собственного страха, взмахнул руками в разные стороны и уставился на мирно сидевшего на его постели Тэхёна, что совсем не думал о том, как он выглядит сейчас; как ведёт себя; как проходит их первое знакомство, ведь Тэхён, действительно, просто вдыхал этот запах наслаждения, кажется, сквозь кожу. — У каждого свои недостатки, — Тэхён лишь пожал плечами, будто эта информация прошла мимо ушей, и тяжело вдохнул, эпично прикладывая ладонь к лицу. — Проваливай, — более «мужественно» закричал Юнги, хватаясь за первое, что ему попалось под руку — валяющийся рядом с тумбочкой носок, что если и мог убить кого-то, то только своим прекрасным запахом. — Пожалуйста. И Тэхён вновь отчаянно вздыхает, потому что «Черт возьми, ведьм никогда не видел?», когда у Юнги мировоззрение рушится на осколки, на песчинки, на молекулы и атомы. Юнги сам рушится где-то между строками. Юнги застывает вот так: с раскрытым ртом, благоухающим носком в руках и желанием бежать и бить незнакомца, потому что все серые краски рассеиваются на острые осколки, окрашиваясь в радугу. Мин не хочет; не хочет расставаться со всем нажитым одиночеством вот просто так. — Есть что-нибудь поесть? — для «просто так» спрашивает Тэ, словно не он сейчас сидит на чужой кровати в совершенно непонятном доме; и словно далеко не он смотрит на парня с носком в руках; и совершенно не он тот самый странный парнишка, что совершенно не знает, как вернуться домой и возвращаться совершенно не хочет от слова «совсем». — Ч-что? — у Юнги, кажется, пропадает речь, и мировоззрение рушится уже даже не на молекулы, а чертовы остатки его совести (что ещё меньше). У Юнги в голове столько же пустоты, сколько никотина в его чёртовых ментоловых сигаретах. У Юнги семьсот дней в году и восемь на неделю, и ещё ведьма, сидящая на его кровати и лишь слабо улыбающаяся краешком рта, потому что «ура, свобода» и «Что, ведьм никогда не видел?» А Юнги, и правда, не видел.

***

Тэхён чертовски неряшливый и невыносимый; а ещё он много ест; а ещё всё время что-то говорит; и Тэхён такой чисто «никакой», что Юнги просто-напросто простуживает последнюю надежду где-то между «Что у нас на ужин?» и «Это не я свалил цветок, а моя магия. Я не могу контролировать её, когда обижен». И Юнги, действительно, пытается понять всё происходящее, пропуская Тэхёна сначала в свой дом, затем в комнату, а потом и в собственную душу, где тот оседает металлической стружкой и тянет вниз. Тэхён похож на сигаретный дым, что когда-нибудь просто улетит в кем-то открытое окно, пропуская мимо ушей те самые «тик-так». Тэхён не думает совершенно ни о чём, потому что живёт для «просто так» и «прикольно же, Юнги? Да?». И Юнги, и правда, и сам не знает, когда Тэ успел выучить весь корейский слэнг. Тэхён чертовски любит чипсы и газировку; валяться до обеда в чужой кровати и прижиматься к ворчащему Юнги как можно ближе; подогревать сырые яйца в микроволновке и варить суп из грибов; сахарную вату; прогулки по пляжу и парку; и ещё немного Мин Юнги, что лишь недовольно вертит головой, словно видит Тэхёна впервые, и произносит сквозь зубы «За что мне это?!» и «Когда ты уже свалишь-то?». У Юнги десять дней в неделю и Тэхён, что колдует на его голове смешные кудряшки, потому что «Тебе так хорошо с ним, Юнги!» и розовые волосы, потому что Тэ неровно дышит к этому цвету. И Юнги перестаёт понимать что-либо, потому что печаль, что разъедает дыру в груди, бросает своё дело. Дышать становится чуточку легче, пока Юнги не понимает, что у него под боком спит самая настоящая ведьма, что колдует ему невыносимые кудряшки и забавно бормочет что-то во сне. ― Юнги, ― зовёт Тэхён, заваливаясь на кровать к Юнги и держа в руках кубик Рубика. ― Хён, ― Юнги тихо вздыхает, потому что знает ― бесполезно; бесполезно объяснять этой неизвестной откуда взявшейся ведьме хоть что-то, потому что Тэхён вот такой ― и никакой больше; и других таких вряд ли можно найти. ― Ну да, ― отмахивается Тэхён и хитро улыбается. ― А научи-ка меня собирать кубик Рубика! ― кричит воодушевленно Тэ и заливается смехом, что на собачий лай больше похож. Но Юнги привыкает и к смеху, и к странным шуточкам, и сорванному полотенцу, когда Мин выходит из душа, и к «Юнги-я, мне в глаз пенка попала, спаси-и-и!». Привыкает к такому вот «никакому» Тэхёну. ― Ты ведьма, ― бормочет сонно Юнги, утыкаясь лицом в подушку, потому что у него, кажется, перехватывает дыхание, когда Тэхён рядом. И разум, потому что тот надоедливо бурчит о том, что Тэ ― лишь ведьма, что исчезнет также быстро, как и появился. И Юнги совершенно больше никогда не хочет думать. ― Поколдуй, и будет тебе счастье. ― Нет, Юнги! Научи! ― завывает Тэхён, строя жалобные мордочки. И Юнги уверен, что если бы знал, что ведьмы бывают такие, ну вот от слова, «никакие», то никогда бы в жизни не побоялся тогда сказать неизвестно откуда взявшемуся КимТэ своё грозное и чертовски короткое «нет», режущее его самого, кажется, вдоль. ― Мелкий, нарываешься! ― устало вопит Юнги, у которого в голове лишь: «Ещё одно слово ― и конец». Потому что, чёрт возьми, у Юнги плохие нервы и, вообще, терпения ровно столько же, сколько здравых мыслей в голове ― а там сплошные заморозки вкупе с раздражением и любовью к Ким Тэхёну. ― Я старше тебя на двести лет! ― у Тэхёна включается стиль «дивы», что выключается также быстро, стоит Юнги недовольно вздохнуть; и у Тэ, словно язык к нёбу прирос; говорить нереально просто-напросто. ― Да что ты говоришь? И Юнги вжимает Тэхёна в кровать, наваливаясь сверху, потому что то самое «надоело» граничит с «я больше не могу», оставаясь в ушах лишь звоном спасительного колокола. Юнги не знает, что творит и знать, если честно, больше не хочет, потому что перед глазами лишь Тэхён и его испуганное лицо с покрасневшими щеками и... Кубик Рубика, что валяется где-то... Просто где-то; не важно. По крайней мере, точно не сейчас. ― Юнги... ― Но Юнги не слышит, с каждой секундой становясь лишь ближе к лицу Тэхёна, что сердце стучит в темпе «allegro» и, кажется, сдают не только нервы, рвущиеся на тонкие струны, но и что-то ещё, потому что воздуха катастрофически не хватает. Но Юнги целует лишь покрывало, потому что Тэхён ― ведьма, а Мин ― редкостный дурак. И у них что-то чистое и невинное, похожее на влюбленность, но и рядом не стояло. А Тэхён снова смущенно улыбается и тянет, смотря на удивленного Юнги, «Что, ведьм никогда не видел?». И Юнги улыбается в ответ, перебирая пальцами чужие крашенные в розовый волосы на затылке, притягивая Тэ к себе; как можно ближе; сильнее, потому что Тэхён вот такой ― чисто «никакой», что Юнги просто утопает. Слишком близко, слишком... Да просто «слишком», что у Тэхёна крыша едет. Тэхён пропускает Юнги через всего себя, как и тот когда-то; пачкает его в собственном запахе сирени, потому что так пахнут ведьмы и никто больше; топит его в ощущениях, как и себя самого, потому что Юнги целует его и не хочет отпускать, хватаясь за растянутую майку и притягивая ближе, хотя уже и некуда. ― Знаю я одну ведьму. Тэхён остается в венах Юнги, протекая лепестками сирени; остаётся в этих стенах далеко не воспоминанием, а самым настоящим и тем самым приятным будущем Юнги, что раскрашивается в разные оттенки радуги и плескается разноцветной гуашью. У Юнги уже как три года «двадцать один» и желание обнимать Тэхёна дальше, что колдует ему завтрак и ужин по вечерам, потому что готовить он, и правда, всё-таки не умеет...