(N)evermore

В городе пахло поздним октябрём: сгорающими листьями, мокрой землёй, стылой водой, пронизывающей сыростью речных туманов и почему-то жжёным сахаром для леденцов к Хэллоуину, мёдом, яблоками. Эти слабые, едва различимые в осеннем ветре запахи, как ни странно, заглушали едкую вонь автомобильных выхлопов, палёной резины, дыма из заводских труб, пороха, пота, дрянной выпивки, страха и насильственной смерти, которая пропитала Детройт. Нависшие над городом тучи поредели, когда вечером Эрик возвращался после репетиции с группой в клубе, и лучи закатного солнца, процеженные сквозь жёлтую листву, приобрели тёмно-янтарный оттенок. Они уже не грели, их ласка холодной нежностью напоминала касания атласных лент. Такой же лентой, но цвета слоновой кости, Шелли собиралась перевязать свадебный букет. Эрик поднимался по лестнице и улыбался, думая, что до Хэллоуина осталась неделя. С улыбкой он повернул в замке ключ, с улыбкой открыл дверь — и заулыбался шире, разглядывая представшую перед ним картину. — И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал, Будто глухо так застукал в двери дома моего… — вполголоса читала Шелли, лёжа на животе поперёк кровати. Левой рукой, локтем придерживая книгу, она теребила прядь волос, накручивая её на ухо, а правой гладила вальяжно разлёгшегося рядом Габриэля. Кот довольно жмурил зелёные глаза, дёргал кончиком пушистого хвоста и выпускал когти, цепляя желтовато-серые страницы потрёпанного томика. Эрик молча прошёл через комнату и сел на кровать. Поцеловал Шелли в макушку и, не удержавшись, скользнул губами ниже, к бьющейся на шее жилке. — Щекотно! — засмеялась она, отодвигаясь. — «Ворон»? — Шелли часто читала свою любимую поэму вслух, он почти выучил её наизусть, восторгаясь музыкой строк, рифм, ритма и питая лёгкое отвращение к смыслу. Так что вопрос был излишним. — Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несёт со всеми, Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор — Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор? Каркнул Ворон: «Nevermore!» — Шелли подняла сияющие глаза: — Красиво, правда? — Безумно, — сказал Эрик. Она отвлеклась, чтобы погладить ревнивого Габриэля, а он украдкой поскрёб ногтем старую бумагу, как давно хотел это сделать, подчищая заглавную букву в карканье ворона и превращая «Nevermore» в «evermore». Безнадёжное «больше никогда» — в обещавшее влюблённым встречу «навеки».