Мой смертный час уже есть, есть уже почти все элементы, в которые он отольётся, — то дерево, из которого будет сделан мой гроб, та земля, которая будет меня окружать в могиле. А. А. Ухтомский
Доктор Токиока немного удивился, когда ему сказали, что за ним прибыл человек из Миллениона. Обычно все встречи по поводу продвижения исследований проходили на территории комплекса, и Гарри МакДауэлл приезжал сам. Если не получалось лично, он присылал кого-нибудь из своих подчинённых — из бывших в курсе — за подробным отчётом, и тот часа два бродил по комплексу в сопровождении одного из сотрудников, всюду совал нос, всему поражался и дотошно расспрашивал о том, чего совершенно не понимал. Впрочем, так вели себя только те, что были поглупее. Те, что были поумнее, ограничивались краткой беседой с доктором Токиокой. Гарри МакДауэлл не хотел, чтобы то, что происходило и говорилось в лаборатории, выходило или выносилось за её пределы. Хотя доктор иногда задумывался, что безопасность была организована не сказать чтобы плохо, но явно не на высшем уровне. Похоже, Гарри МакДауэлл был просто невероятно удачлив, если его до сих пор не раскрыли. Токиока старался не думать о том, что было бы, если бы его раскрыли. Даже будучи учёным, он не мог не знать, что происходит в городе, а за прошедшие годы порядком насмотрелся на гангстеров (Лэдд по прозвищу Бешеный Пёс, Кэннон Волкэн, Брэд Вонг — колоритнейшие личности…) и начал немного разбираться в их живущем по странным законам мире. Гарри МакДауэлл мог делать вид, что выступает от имени Миллениона и для его пользы, но доктор отлично понимал, что он старался ради себя, ради достижения своих целей за спиной Синдиката. Синдикат Большого Папы такого не прощал. Но доктор знал и то, что с МакДауэллом лучше не спорить, слишком дорого обойдётся в итоге даже малейшая уступка с его стороны, поэтому, когда ему сказали, что за ним приехал человек из Миллениона, тщательно вымыл руки, протёр их медицинским спиртом, пытаясь вытравить слегка сладковатый запах разложения, вонь формалина и химикатов. Отряхнул белый халат от крошек и пепла. Сунул в карман новую, ещё не распечатанную пачку сигарет и, пройдя длинным коридором, вышел из тесной коробки лаборатории, выступил из тени здания под безжалостный, как в операционной, слепящий свет прожекторов, заливавший обнесённую высоким забором с колючей проволокой территорию комплекса. Ровно дул холодный ветер, поскуливая бездомным псом в темноте снаружи, обтекая изгибы и складки каменистой пустынной почвы. Свежий вечерний воздух ударил в голову не хуже крепкого и не всегда хорошего алкоголя на студенческой вечеринке, каких на памяти доктора было немало. Но как давно, как давно они были… Токиока поднял глаза в небо, как в детстве, пробуя отыскать знакомые созвездия. И не нашёл ни одного. Нет, не звёзды изменились за прошедшие девять лет, хотя он многое отдал бы за то, чтобы было так, изменился он сам. Честно говоря, доктор уже и не помнил, когда в последний раз смотрел на небо. А если совсем честно — иногда, зарывшись в опыты, он забывал даже, какой идёт год. Токиока спасался этим от мыслей о том, что именно делал. Охрана пропустила доктора без единого вопроса. Прибывший из Миллениона человек ожидал доктора за воротами комплекса, прислонившись к отблескивающему в свете прожекторов полированному боку красного автомобиля. Его высокий тёмный силуэт на фоне рассеянного сияния фар казался ещё более вытянутым, а под ноги Токиоке падала длинная чёрная тень, изломанная камнями и неровностями почвы. Не говоря ни слова, он обошёл машину и сел за руль: доктору, привыкшему к подобному обращению со стороны подчинённых МакДауэлла, ничего не оставалось, как молча сесть рядом. В отличие от своего спутника, он не успел даже пристегнуться, когда тот нажал на газ, заставив автомобиль так резко рвануть с места, что мелкие камешки зашуршали по днищу. Токиока, глядя на проносившуюся за стеклом ночную пустыню, на панораму которой накладывалось его отражение и отражение водителя, наконец сумел застегнуть ремень безопасности, мельком подумав, что при такой скорости езды это жизненно необходимо. Негромко гудел мотор и глухо свистел рассекаемый поток ветра. — Я Брендон Хит, — внезапно сказал человек из Миллениона. Доктор вздрогнул, оторвался от разглядывания блёклых отражений в стекле, медленно повернул голову. Внимательно посмотрел на своего спутника, отмечая детали с профессиональной обстоятельностью, словно проводил первичный врачебный осмотр и диагноз собирался ставить только на его основе, — и устало прикрыл глаза. Его спутник не ждал ответа. Доктор постепенно переваривал услышанное и осознавал, что оно означало для него лично. Гарри МакДауэлл решил от него избавиться, решил устранить человека, которому известно слишком многое. Здоровый цинизм, присущий медикам, и опыт общения с гангстерами моментально обрисовали Токиоке, как всё произойдёт. Сейчас доктора отвезут подальше в пустыню, выстрелят в голову — дважды, первый выстрел — чтобы не опознали, второй — контрольный, — и там же, в пустыне, и закопают. Возможно, и закапывать не станут, чтобы не возиться. Дикого зверья в округе достаточно: через несколько дней его стараниями останутся только обглоданные безымянные кости и скалящийся череп с пустыми глазницами. Но опыты ещё не закончены, он пока нужен МакДауэллу, так зачем?.. Неужели Гарри думает, что его работу сможет завершить кто-то из младших сотрудников? Сможет, признался самому себе Токиока. Кто-нибудь из них рано или поздно сможет. Гарри МакДауэлл умеет убеждать. Он повторил имя про себя, смиряясь, принимая и это, как остальное — то, что он не мог изменить. Его смерть зовут Брендоном Хитом. Хит… Тот самый, конечно, тот самый, Токиока много слышал о нём. Много хорошего. Лучший из лучших. Элитный «чистильщик». Известная в Синдикате личность, друг Гарри МакДауэлла, протеже Большого Папы, ученик Бэара Уокена, несгибаемо преданный член Семьи. Наверное, была в этом какая-то особая ирония судьбы: погибнуть от руки мастера своего дела. Зато можно было быть уверенным, что всё произойдёт очень быстро, совсем без мучений — а жаль, мученикам, кажется, прощались многие грехи. Токиока открыл глаза, побеждённый собственной натурой. Оказалось, что образ жизни, который он вёл последние годы, не до конца выбил из него научную любознательность. Он принялся искоса разглядывать Хита, который вёл машину и не смотрел в его сторону, хотя наверняка чувствовал пристальное внимание. Вот какой он, Брендон Хит. Он довольно молод, не старше двадцати пяти — двадцати семи лет, должно быть. Строгий деловой костюм с иголочки, явно дорогой и пошитый на заказ — не к лицу другу настолько влиятельных и богатых людей ходить в лохмотьях. Кстати, и его спортивный автомобиль смотрится очень прилично. Парадокс проклятого города: человеческая жизнь стоит дёшево, но за неё хорошо платят. Пиджак на груди слева едва заметно оттопыривается — похоже, там пистолет в наплечной кобуре. Ослабленный узел галстука — душно ему, что ли? Прямоугольные очки в металлической оправе, но взгляд за тонкими стёклами слишком острый, и глаза Хит не щурит, к тому же его жесты не говорят о нарушениях зрения. Значит, всего лишь деталь имиджа, не больше. Да и близорукий киллер — что-то из ряда вон выходящее, коллеги по цеху засмеяли бы, наверное. Гладко зачёсанные назад волосы, узкое бледное лицо, плотно сжатые губы. Судя по их изгибу, он либо постоянно страдает от изжоги, либо всё время испытывает страшные душевные муки. И изжога, пожалуй, милосерднее, с ней легко справиться. Душевные муки не лечатся таблетками, от них не спасает операция: попробуйте найти хирурга, который произведёт вам ампутацию совести. Доктор Токиока слабо усмехнулся. Странно, что его смерть выглядела настолько буднично: словно банковский служащий или клерк, а то и менеджер в какой-нибудь крупной компании. Солидная смерть. Серьёзная. Выполняющая все обязательства до единого по договору. Клиенты, должно быть, остаются не в обиде. Он машинально сунул руку в карман. Его пальцы натолкнулись на узкий кожаный футлярчик рядом с пачкой сигарет, и доктор не сразу вспомнил, что в нём: старая, ещё студенческая — славные были времена — привычка носить с собой скальпель. Остроконечный скальпель, предназначенный для глубоких и нешироких разрезов, опасное оружие в умелых руках. Стоило бить в сонную артерию или в яремную вену — хотя нет, такой удар можно блокировать, всего лишь подняв руку, а реакция у лучшего «чистильщика», конечно, соответствующая. Тогда — в бедренную артерию, здесь сработает эффект неожиданности. Ударить. Отстегнуть ремень безопасности. Открыть дверцу машины. Бежать. Истекающему кровью Хиту будет не до того, чтобы стрелять вслед. Куда бежать — неважно, только бы жить… Это желание каждый раз его и губило. Отрезвлённый доктор бессильно разжал пальцы, вынимая руку из кармана и на несколько мгновений опуская голову на грудь. Как бы то ни было, что бы он ни совершил по принуждению и под угрозой смерти, какая бы вина ни лежала на его совести, он не убийца. Одно дело — резать разной свежести трупы, отгоняя мысли о том, кому они принадлежали и где их раздобыли, и совсем другое — самому, собственными руками, умертвить человека. Человека, сидящего рядом и не желающего лично тебе зла: просто обстоятельства сложились так, что он должен тебя убить. И Токиока лишь сейчас понял, разглядев за стеклом предместья, что они едут в Биллион-сити. Узкие, почти сельские улочки пригорода сменились трущобами, трущобы — улицами пошире, вдоль которых тянулись ряды типовых многоэтажных домов, многоэтажки — спальными районами. Неспящий город затапливало кислотно-яркое сияние неона рекламы и вывесок, зазывное мерцание баров и ресторанов, приглушённое свечение фонарей и фар шедших сплошным потоком машин. Некоторые звёзды в небе, казалось, отблескивали красным. Но это были не звёзды, а огни небоскрёбов в центре. Хит вдруг резко крутанул руль на повороте, загнал автомобиль в какой-то переулок, вывернул на улицу, параллельную той, по которой они ехали раньше. Завизжали шины, оставляя на асфальте следы протектора, боковое зеркало едва не зацепило фонарный столб. Доктора вжало в спинку сиденья, ремень безопасности стальным обручем обхватил рёбра, выдавливая из лёгких воздух. Брендон Хит, надо сказать, мастерски водил. И в этот момент доктор Токиока заподозрил неладное, что-то похуже даже, чем перспектива умереть. Они ехали не в центр. Они ехали так, словно за ними могла быть слежка: Хит начал петлять по улицам, как будто пытаясь оторваться от погони. И было ещё кое-что, что смущало доктора. Профессиональному убийце незачем интриговать ради власти, не его это область, да и не вязалось слышанное об элитном «чистильщике» Миллениона с деятельностью Гарри МакДауэлла. Брендону Хиту покровительствовал Большой Папа, стал бы он помогать тем, кто, по сути, предавал Синдикат? Вот с чего следовало разматывать клубок вопросов. Доктор уже набрался смелости, чтобы начать задавать эти самые вопросы, когда Хит сбавил скорость и припарковался у небольшого и недорогого на вид ресторанчика с уютным названием «Веранда» и стилизованным фасадом, из-за широких окон похожим на застеклённую галерею, столбики которой обвивали плети плюща. Слегка пожелтевшие листья срывались и падали, устилая асфальт парковки. Осень. Ещё одна осень. Обстановка внутри и вправду оказалась довольно скромной, без излишеств, с плетёной мебелью и небогатой отделкой, зато из всех столиков пустовали только два: один в центре зала, с табличкой «Заказано», и один в углу у входа. Ко второму Хит и направился. Атмосфера в ресторанчике была тёплой, почти домашней. Это проявлялось и в том, что среди посетителей преобладали семьи с детьми, и в том, что официант был подчёркнуто нетороплив и полон собственного достоинства, без намёка на суетливость, и в том, что музыка, лившаяся из-под потолка, напоминала хиты последних двух десятилетий. Так что на подобном фоне несколько странно выглядел не доктор в мятом свитере, оставивший белый халат в машине — предварительно переложив сигареты в карман брюк, — а элегантный Брендон Хит в его строгом костюме. Доктор сочувственно заметил про себя, что он даже пиджак снять не мог — из-за оружия. Хит заказал себе виски со льдом, предоставив доктору выбирать самому. Тот подумал и потребовал кофе. Чёрный, с сахаром, покрепче и две чашки. Токиока с полгода назад подсчитал, что кофе, сигареты и бессонные ночи вкупе с самобичеванием, стрессами и вообще нездоровым образом жизни доконают его годам к пятидесяти пяти, плюс-минус пять лет, внезапная смерть от крупноочагового инфаркта миокарда. То есть не совсем внезапная, конечно, а вместе с общим развитием атеросклероза и ишемии, но поскольку за состоянием здоровья ему следить некогда, скончается он неожиданно. Однако беречь себя доктор не собирался: на самом деле он был уверен, что до этого возраста не доживёт в любом случае. Среди прочих факторов риска был ещё и такой, как мафия. Кофе оказался настолько горячим, что обжигал слизистую. Но жжение было едва ли не приятным: оно доказывало Токиоке, что он жив. Молчание затягивалось. Токиока потянулся за сигаретами, но был вынужден убрать пачку обратно в карман. Прямо рядом с их столиком на стене висела яркая табличка: «Любезно напоминаем, дорогие посетители, что у нас не курят. Уважайте, пожалуйста, охрану, у них тяжёлая работа». — Доктор Токиока, — так же внезапно, как раньше представился, заговорил Хит. Повертел в руке стакан с виски, к которому даже не притронулся. — Я хочу вас кое о чём попросить. Доктор чуть не поперхнулся. Отставил полупустую чашку и с подозрением вгляделся в собеседника: не насмехается ли? Но у Хита было непроницаемое выражение лица, только уголки губ опустились ниже. — Не обязательно обращаться ко мне лично, — ответил Токиока. — Скажите Гарри МакДауэллу, он распорядится. Попросить… Все его о чём-нибудь просили, очень убедительно просили, и он был не в силах отказать. Преподаватель этики в академии когда-то утверждал, что поступок, совершённый по принуждению, нельзя оценивать с точки зрения морали. Теперь, через столько лет, доктор мечтал задать ему один-единственный вопрос: почему же тогда он чувствовал себя кругом виноватым, если всё, что сделал, сделал потому, что его заставили? — Я не заодно с Гарри МакДауэллом, — обронил Хит, и доктор вдруг заметил, как он бессознательно стиснул стакан: стекло скрипнуло. Это на миг отвлекло Токиоку от главного, а потом все вежливо-едкие слова умерли на языке. Во-первых, его точно не собирались убивать. Пока. Во-вторых, его просто-напросто выкрали — с изрядной долей наглости, надо сказать — и хотели втянуть во что-то, связанное с некрорайзом (а с чем же ещё?), за спиной уже Гарри МакДауэлла. Похоже, в оценке Брендона Хита он ошибся. Впрочем, доктор давно уже разучился управлять своей судьбой. И какое ему дело до того, что мафиози рвут друг другу глотки? Никакого, конечно. Никакого. За исключением принятой вины. — Я слушаю вас, мистер Хит, — бесцветным голосом произнёс он. — Доктор Токиока, — собеседник отрешённо и спокойно смотрел куда-то поверх его головы, — возможно, вскоре случится так, что я погибну. Если это произойдёт, я прошу, чтобы вы подняли меня с помощью некрорайза. Рука доктора непроизвольно дёрнулась, кофе выплеснулся из чашки на блюдце, на скатерть. Токиока бесконечно долго наблюдал за тем, как тёмное пятно расползалось и впитывалось в ткань. Он не мог поверить своим ушам. — Вы не понимаете, о чём просите, — сказал кто-то совсем рядом. Доктор не сразу сообразил, что слышит собственный голос. — Это безумие. Это прямая дорога в ад. Часто, очень часто он думал о том, что за всё совершённое, неважно, по принуждению или по доброй воле, он заслужил вечные муки в преисподней, где-нибудь в седьмом круге [1], рядом с тиранами и богохульниками, потому что грех всегда остаётся грехом. Токиока был дипломированным учёным, научная картина мира исключала религиозную, но строгое воспитание в семье, следовавшей традициям католицизма, сыграло свою роль. Не суть, что в церкви он не был с тех пор, как окончил школу. Исповедоваться бы, покаяться, да только покаяние не спасёт его от адского пламени. «Mea maxima culpa [2]…» Дремучий мистицизм какой-то, вздыхал доктор Токиока, размышляя об этом, но ничего не мог с собой поделать. — Вы не понимаете, — с нажимом повторил он, в упор глядя на собеседника. Хит наклонил голову, поболтал виски в стакане. Лёд почти растаял. — Я понимаю, — он говорил негромко и кратко, словно за каждое слово был должен платить, и немало. — И всё же прошу вас это сделать. — Как? Да вы… как вы себе представляете подобное?! — взорвался доктор. Воображение живо нарисовало ему абсурдную картину: с лопатой наперевес он направляется на кладбище, чтобы осквернить свежую могилу, а потом, проклиная всё под этими небесами и задыхаясь — курить и вправду стоило меньше, — тащит тело, довольно тяжёлое, кстати — не нужно было забывать об атлетическом сложении Хита. Он снова уже набрался смелости, чтобы начать излагать представленное, когда впервые посмотрел лучшему «чистильщику» Миллениона в глаза. В них буквально на секунду промелькнула невыносимая, разъедающая душу смертная тоска, так резко контрастировавшая с закаменевшим выражением лица, а потом тонкие стёкла очков стали непроницаемой преградой. И доктор понял: Хит уже всё решил, отговаривать его бесполезно. — Технология «некрорайз» не возвращает жизнь, — всё равно предпринял последнюю попытку убедить его Токиока. — Она всего лишь останавливает процессы разложения. Поднятым мертвецам не требуются кислород, пища или сон. Это не жизнь. Не жизнь. Он говорил, а перед его внутренним взором возникал хохочущий Брэд Вонг, упивающийся предвкушением кровавой битвы, и его подчинённые, готовые идти за своим боссом хоть в ад, хоть в рай, хоть на лабораторный стол. Мелькнула мысль, что можно было бы написать не одну книгу о психологии поведения известнейших гангстеров — Брендон Хит, к примеру, личность не менее колоритная, чем другие. Токиока с глухим раздражением её отогнал, но на её место пришла новая. Они же друзья с Гарри МакДауэллом, лучшие друзья, по слухам, вместе вступившие в Синдикат. Неужели люди говорят правду и миллионы не делятся на двоих? — Некрорайзы не имеют собственной воли, они способны делать только то, что им приказывают. У них нет ни воспоминаний, ни чувств. Хит снова наклонил голову. И доктор понял: он допустил ошибку, нужно было сразу отказываться от предложения, потому что даже аргументы против этот ненормальный Хит воспринял как шаг к согласию. — Улучшите формулу. — Что вы сказали?.. — доктор осёкся. Брендон Хит вряд ли догадывался, что задел в его душе невидимую струну, и подтолкнувшую доктора Токиоку к тому, чтобы начать исследования, которые позже привели к созданию технологии «некрорайз». Дерзание сделать то, что никто не делал. Стремление преодолеть человеческую слабость и подчинить себе законы Вселенной. Кощунственное намерение вторгнуться в ту область, где раньше был властен один лишь Бог, где колебались на чашах незримых весов жизнь и смерть. Желание посягнуть на Его ремесло. Формула некрорайза оказалась несовершенной, но у доктора появился шанс её улучшить. Ценой души одного — только одного! — человека. Ценой души профессионального убийцы. «Господи, грешен. Mea maxima culpa…» — Вы не передумаете, не так ли? — спросил Токиока и взмолился про себя, чтобы не выпивший ни капли Хит протрезвел и отказался, перестав его искушать. Хит качнул головой. «Господи, слаб я». Доктор подумал, что ничего не знает о нём и его мотивах и, возможно, не узнает никогда. Разве спросишь об этом у Брендона Хита с его ледяным выражением лица и направленным вглубь себя отстранённо-сосредоточенным взглядом? Почему, зачем — он не скажет. Не объяснит. Он подумал ещё о том, что каждый волен распоряжаться собственной душой, как ему хочется, и отправляться в ад, если ему так угодно. Брендон Хит прекрасно осознавал, на что идёт. Доктор Токиока прекрасно осознавал, чего ему это будет стоить. Обоих ситуация устраивала. — Полагаю, не нужно напоминать, что чем раньше я получу… хм… тело, тем лучший некрорайз из него выйдет, — забывать о чисто технической стороне дела было бы непростительно для учёного. — Вам сообщат, — сдержанно откликнулся Хит, словно не о его трупе сейчас шла речь, и подозвал официанта, чтобы попросить счёт.***
Хит довёз доктора до ворот комплекса и уехал, не прощаясь. Охрана и в этот раз пропустила доктора без единого вопроса. Безопасность действительно была организована не на высшем уровне. Свет прожекторов слепил глаза, ветер жалобно поскуливал в темноте. Направляясь к тесному зданию лаборатории, где, несмотря на поздний час, наверняка по-прежнему кипела работа, идя длинным коридором, доктор Токиока всё ощупывал в кармане халата тихо шелестевший исстроченными листками внутри конверт, беглым, но красивым почерком надписанный: «Большому Папе». Правильно ли он поступал?