Дистресс

АФФТор не претендует на знание анатомии и психологии. Не судите его за это строго. Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Как же я все это ненавижу! Вас, тупые людишки, и тебя, гребанного интеллектуала с замашками садиста. Сегодня последний день. О, да сегодня в 21:00 я выиграю наш чертов спор, если, конечно, не сойду с ума раньше или не отброшу копыта. С тех пор как мы заключили пари, я почти не спал, практически не ел, постоянно перегружал свои мышцы на тренировках, ни разу не дрочил, хотя ты регулярно заставлял меня смотреть порнографию. Прошел уже месяц, месяц, проведенный мной в преисподней, но я справлюсь, я все еще самый умный, самый стильный и почти самый сильный! А все для чего? Му-ха-ха, да все на самом деле ужасно просто. Просто мой шизанутый садист братец пишет диссертацию о дистрессе во всех его проявлениях! И знаете что? Из всего того ада, что мне довелось пережить, единственным порадовавшим его открытием стала необычная защитная реакция моего организма. Обычным логичным завершением отрицательного стресса, дистресса, является истерика или нервный срыв, но для меня это было бы слишком просто. Мой организм в виду моих индивидуальных особенностей нашел другой устрашающий выход. Во время дистресса с его затяжным давящим воздействием все нервные окончания находятся в крайне возбудимом состоянии. Мои же нервные окончания находятся непростительно близко к коже, что автоматически превращает всю поверхность моего тела в одну большую эрогенную зону. Что, думаете это классно? Да ни фига! Малейшее невинное касание другого человека к обнаженным участкам моей кожи отзывается крайне болезненным возбуждением. Но это не самое страшное, ведь по условиям нашего спора мне запрещается удовлетворять свою похоть. А я скорее говна нажрусь, чем позволю себе проиграть. - Пс, Терехин – тихий назойливый оклик со стороны соседней парты. Я почти физически могу ощутить, как меня буравят взглядом. Бесит, бесит, бесит! О, с каким удовольствием я бы поднялся сейчас и размазал этого тупого идиота, но надо держать себя в руках, надо. Это все от того, что я сегодня не завтракал, почти не спал и не дрочил. Да, главное пережить сегодня…. Вдох-выдох. На уголке моей парты, чуть не сваливаясь с нее, лежит скомканный листок, вырванный из тетради, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это раздражающее безмозглое существо снова жаждет спастись за счет моего интеллекта. Обычно я бы скорчив недовольную гримасу написал этому ничтожеству ответы, обычно, но не сейчас. А потому Романов в тихой панике, ерзает на своем стуле, что на углях, и всячески старается привлечь мое внимание. С начала контрольной прошло уже десять минут. Десять гребанных минут, а я только и могу, что тупо пялиться на задание, и не улавливать не то что смысла написанного, но и очертания букв, они кажутся такими далекими, неясными, неуловимыми. Голова раскалывается, перед глазами все плывет и периодически темнеет. Меня знобит, почти колотит, я знаю, что это мой предел, но я так же знаю, что не умею проигрывать. И если я сейчас завалю этот тупой тест, я проиграю, нет, не тебе, себе. - Mariya Anatolevna, may I go out? – точно, если я выйду из этого душного, давящего со всех сторон класса, дойду до туалета, умоюсь, то у меня еще будет шанс. - Yes, you may. Как можно спокойнее поднимаюсь из-за парты и выхожу из класса. Оказавшись в пустом коридоре, наполненным твердыми голосами учителей, приглушенно просачивающимися сквозь двери соседних классов, позволяю себе немного расслабиться. С гулким стуком буквально падаю на стену. Мое тело на пределе, оно отчаянно отказывается мне подчиняться. Нет. Я не сдамся, не-ет! Я не сломаюсь, не прогнусь. До туалета буквально доползаю. Холодная вода, касаясь моих мокрых ладоней, бьет по телу судорожной конвульсией. Ничего. Я сильный, я справлюсь. Из замыленного треснувшего школьного зеркала на меня смотрит совершенно жалкий ублюдок с горящими глазами, какой-то месяц, а во что я превратился? Я весь горю, за исключением холодных потных ладоней. Кажется, что вся кровь, что во мне есть, прилила к голове и ушам, какой же я красный, вон даже сосуды в глазах полопались. Плохо. Это чертовски плохо. Зрачки так расширены, что вместо карих глаз на меня смотрят аспидно-черные, тонущие в кровавых разводах. И вот это мой предел? - Вань, ты чего? – ну какого дьявола. За моей спиной дико обеспокоенная фигура Романова, тоже мне благодетель. - Ничего, - раздраженно бросаю ему в ответ. Окунаю лицо в прохладную хлорированную воду, и меня тут же передергивает, что не укрывается от моего одноклассника. - Да, что с тобой? – его ладонь с силой вжимается в мое плечо, заставляя повернуться к нему лицом. Неприятно, тянуще больно и неприятно. Пытаюсь скинуть раздражающие меня тиски его рук – не выходит. Он пристально смотрит мне в глаза, будто жаждет загипнотизировать и узнать все ответы на интересующие его вопросы. Раздражает. - Отпусти, – я говорю, тихо, но твердо и очень зло. Он хмурится и поджимает свои тонкие губы – верный признак недовольства. Его едва заметный маленький шрам над верхней губой в такие моменты виден особенно ярко. Я помню его, этот шрам – отпечаток нашего прошлого, крошечная деталь, что позволила нам играть в дружбу. Сколько себя помню я никогда не испытывал потребности сближаться с кем бы то ни было, а дружба так и вообще казалась мне несусветной глупостью, присущей лишь слабым личностям, нуждающимся в ком-то еще для доказательства собственной состоятельности. Сейчас ничего не изменилось, по крайней мере с моей точки зрения. Я все так же презираю большинство людей вокруг себя, находя их жалкими и никчемными, однако в моей жизни появился этот раздражающий субъект, что на право и налево кричит о нашей дружбе. Разумеется, с моей жизненной позицией люди тоже не особо меня жаловали, однако в большинстве своем у них хватало мозгов осознать мое превосходство над ними и просто не лезть ко мне со своими глупостями, но бывало и по-другому. Скажем так, в этот класс я перешел в пятом, так что новичка зазнайку с непомерными амбициями невзлюбили сразу и всячески стали донимать, пока однажды не подкараулили с явным желанием жестоко избить. Тогда Романов, что до этого отчаянно пытался сгладить конфликт между классом и мной, встал на мою сторону. Тогда же он, как и я стал, изгоем, сделав свой выбор, тогда же он получил этот маленький, но такой значимый шрам. - И не подумаю, – твою ж мать, и почему он такое дерьмо! Ну, почему он никогда не слушает то, что ему говорят, почему всегда прет на пролом и делает то, что ему вздумается? Его левая ладонь все так же сжимает мое плечо, сминая пиджак, в то время как правая, взъерошив намокшую челку, коснулась моего пылающего лба. Это конец. Самый унизительный конец из всех возможных. Как же я ничтожно слаб, как же это… Незатейливое касание другого человека, а меня лишает последних крупиц здравого смысла. Так жарко, так тяжело, так тягуче больно. Я знаю, мое чертово слабое тело готово предать меня, сдать с потрохами прямо здесь и прямо сейчас, но я буду не я, если не смогу совладать с каким-то жалким куском мяса и ничтожной физиологией. Так тяжело дышать, тупое сердце не хуже галопирующей инфляции. В глазах темные мутные разводы, в голове зудящий гул. - Ты весь горишь! – да, ладно, КЭП? - Романов, – как же мне фигово, я собираю последние силы, чтобы быть убедительным, и смотрю в его карие глаза на по-дурацки вытянувшемся взволнованном лице, – сделай милость, отъебись, а? Ха-ха! Как же, как же… это же злоебучий Романов! Как же я его ненавижу. Мой подбородок неожиданно оказывается в цепком захвате сильных тощих пальцев. Весь воздух, что у меня был одним рваным рывком уходит сквозь сжатые зубы. Голова идет кругом, ноги становятся ватными, глаза закрываются, и я чувствую, что безвольной куклой заваливаюсь на пышущего бешенством «друга». - Сука, Терехин, только не говори мне, что сидишь на чем-то! Чего? Чего он там мелет, гребаный идиот. Думает, я употребляю? Я? Меня сотрясает от беззвучного смеха, как же это больно смеяться на пике возбуждения. Кажется, Романов в растерянности, но его цепкая хватка все так же не отпускает меня, не давая мне шанса упасть. - Ромашка… Пф-ха-ха… - интересно, это вот так вот и сходят с ума? Это и был твой коварный план с самого начала? Пару раз безвольно хватанув воздух руками, я все же умудряюсь вцепиться куда-то в рукав и самый кончик его лиловой рубашки. Невероятным усилием воли все же заставляю себя раскрыть глаза и даже сфокусировать взгляд на его искаженном злобой лице. Интересно как я выгляжу со стороны? Вероятно как последняя блядь во время течки. – А что, если и так? Резкий, отточенный удар меня ничуть не отрезвляет, я отлетаю к раковине, рефлекторно вцепляясь в нее, дабы не рухнуть на не самый чистый пол. Ударенная скула вспыхивает невероятно острой болью растекающейся по всему телу, задевающей все новые и новые нервные окончания, путая, мешая информацию, будоража, распаляя, обдавая болезненным жаром возбуждения. Вот и все. Прощай гордыня, пиши и СМС-ки слать не забывай. - Вань, Вань, да что за поебень с тобой? – вот гандон, ну на фига опять тормошить мое плечо? Что оно тебе сделало, а? - А сам не видишь? – о-о-о! Да, увидел, покраснел, но чертову культяпку так и не убрал. - Эм…. Я здесь постою, а ты иди… - он, наконец, отпустил меня, смущенно отворачиваясь, правда, мне на его смущение, когда я даже встать не могу не то, что идти куда-то. - Прости, дружище, но не думаю, что смогу хотя бы встать, – от моих слов стесняшка-Ромашка вздрогнул, помялся на месте, видимо собираясь с силами, а потом неожиданно повернулся ко мне полный какой-то безумной решимости. Хваткие ладони снова впились в мое измученное тело и потащили меня вслед за своим обладателем к последней кабинке, щелкнул замок и мою бренную тушу прижали к холодному кафелю. - Тц…. Романов…. Ты, блядь, чего творишь? Мои руки прижаты одна к другой и силой одной такой знакомой ладони вдавливаются в мою грудную клетку, тем самым прижимая меня к стене и не давая завалиться. Вторая же до боли знакомая мне ладонь очень нерешительно прошлась по моей набухшей ширинке. - Не нужно? Предлагаешь мне уйти и сделать тем самым тебя новой порно звездой школы? Возразить его словам мне нечего. Только и остается, что судорожно дышать, отчаянно пытаться унять дрожь и это жуткое ноющее желание сорваться на стоны. Кто бы знал, как я сейчас зол. На себя, на братца-идиота и на это недоразумение, что зовет себя моим другом. Ебанный насрать я проиграл! Проиграл, мать вашу! Я не сразу замечаю, что моего Ромашку трясет. Вот уж не знаю с чего бы это, но трясущаяся рука не сразу освобождает мое естество от неприятных оков белья. Я судорожно облегченно выдыхаю, чтобы тут же поперхнуться кислородом от незатейливого, едва уловимого касания самым кончиком подушечки пальцев. Перед глазами все темнеет, теряет контуры и какое-либо место в пространстве, когда как тонкий указательный палец, едва касаясь раздражающе щекочущим движением, движется от самого основания к сочащейся смазкой вершине. - С-с-с…. Су-ука…. – только и могу, что выдавить из себя я. На самом краю сознания выхватываю злобный оскал с бледнеющей нитью тонкого шрама над хищно выгнутой верхней губой. Вот как, он бывает и таким – мысль, мелькающая на задворках помутившегося разума. Я больше привык видеть его – вечно смеющегося идиота, беспардонного и чересчур легкомысленного, до невозможности инфантильного. Его тупое выражение изменялось лишь вовремя спарринга, единственного, в чем я безуспешно ему проигрывал, единственное, в чем мне неизменно хотелось его превзойти, да, это было единственным, что удерживало меня с ним рядом и, казалось, он об этом знал, упорно не позволяя одержать над собой верх. Однако такое вот выражение, никогда не видел его таким. Так странно, я всегда считал этого человека давно прочитанной скучной, безумно раздражающей своим содержанием книгой, а на деле знал ли я его хоть самую малость? Удушливые волны тянущего наэлектризованной болью возбуждения расползались от плотно сжатых в теплом тугом кольце запястий, от жестоких в своей невесомости, дразнящих касаний к самому чувствительному сейчас месту. Весь свой жалкий мыслительный арсенал я направлял на сдерживающую антистоновую, антиблядскую политику. Безумно хотелось забить на все и выгибаться навстречу этим скудным жалким ласкам, хотелось, хотелось, так хотелось, что рассудок грозил окончательно проститься со мной. А потом я нечаянно, очень вовремя, сфокусировав взгляд и засек состояние моего «друга». - Чертов извра-аам…нх… - Кто бы говорил, – тихо выдохнули мне в самое ухо, от чего мое тело непроизвольно выгнулось, касаясь щекой легких темных кудряшек, что убило меня окончательно. Я хочу уже своей треклятой разрядки и мне все равно как я ее заполучу сейчас, сейчас это только сейчас, а о том, что после мы подумаем позже. Ладонь на моих руках неожиданно разжалась, томительно долгим скользящим движением перемещаясь к животу, будто не нарочно соскочив на изнывающую от невнимания к своему состоянию головку, едва задев ее, скрылась под белой линией моей рубашки. Лишь его ладонь коснулась моего обнаженного тела, как я окончательно потерял себя. Этот болезненный жар, расползающийся от каждой даже самой малюсенькой точки касания…. Знаете это адски больно, любое даже самое нежное, неуловимое прикосновение к человеку, чьи нервные окончания воспалены и находятся прямо там, под тончайшим кожным покровом. И эта боль она затопляет, лишает рассудка и чувства собственного достоинства, плавясь в жаре нездорового тела, обретая новые яркие краски невыносимого мощного наслаждения. Тягучая волна нестерпимо мощных вспышек непонятных мне ощущений потянулась вслед за теплой ладонью к моей спине, где ощущения стали несоизмеримо ярче. В следующий момент я оказался прижатым к тяжело вздымающейся груди с головой безвольно упавшей на несколько угловатое и жесткое плечо, а там внизу я столкнулся с еще одной возбужденной плотью, ненавязчиво потирающейся о мой стояк. Сорвавшийся стон я не сразу идентифицировал как свой собственный. Ладонь на моей спине, не давала моему безвольному телу завалиться в сторону, ненавязчиво перебирая позвонки и сводя меня с ума, вторая же ладонь, взяв в кольцо два крайне возбужденных органа, медленно, но верно доводила меня до крайней степени бешенства. За что? Так, та-ак медленно, так мучительно…. В тот момент, когда я пытаюсь подавить очередной свой позорный стон, я слышу приближающиеся к туалету шаги. Внутри меня все обрывается, но сил возмущаться или как-то воспротивится действиям Кости нет, я полностью истощен, а эта скотина не останавливается. Медленно, жарко, тягуче-болезненно, сводя с ума, доводя до исступления. Шаги все ближе. Паника, разрастающаяся внутри меня, делает все ощущения лишь ярче, насыщеннее и богаче. Черт бы вас побрал, я стал извращенцем. Костя, какого хрена ты творишь, чертов ублюдок! Меня резко опрокидывают на стену, отчего голова безвольно запрокидывается и неслабо прикладывается к холодному кафелю. Боль обжигающа, как если бы мне с размаху заехали кувалдой. Мои губы только и успевают приоткрыться для душераздирающего крика, как попадают в жаркий влажный плен других губ. На удивление это приятно, невыносимо, крышесносно, но приятно, целоваться с парнем. Так болезненно медленно унимать свою похоть с парнем тоже не кажется мне сейчас чем-то неправильным и противоестественным. Хотя, я проиграл. Я мать вашу второй раз в жизни проиграл и кому? Кому я вас спрашиваю? Вот этому вот убогому чудовищу? Сперва спарринги, теперь вот это…. Шаги постепенно удаляются от туалета, но нам уже все равно. Мы больше не существуем, есть только тонкая граница, где наши тела соприкасаются, разрываясь невероятными феерическими ощущениями. И вот мир разрывается под напором нахлынувших чувств, и я теряю сознание. *** Прихожу в себя уже дома, лежа на своей кровати. Тело невыносимо ломит, действительно чувствую себя наркоманом. С кухни как сквозь воду доносятся голоса, о чем говорят не понятно. Голова нестерпимо гудит, но я все же могу собраться с силами и сосредоточится на разговоре. - Эй, друг, а друг. Ты ведь его любишь, м? Моего братца. Оглушительно громко звенит посуда, слышатся приглушенные ругательства. - Это плохо? - Скорее интересно. М…. Вы ведь сделали это, да? - Вероятно, просто дрочили, - после минутной заминки продолжает мой брат. - Знаешь, я могу и дальше терроризировать его и тогда… - Не надо. - Не надо? Разве тебе не хочется? - Хочется. Очень хочется, так хочется, что иногда хоть волком вой, но не так. Так мне не нужно. - Да, ты романтик, друг. - Может быть. - Эй, друг, а за что ты любишь его? Он же конченный эгоцентрик, зануда и сноб. - Разве любят за что-то? По-моему, любят вопреки всему. Да, он не идеален, хотя сам, безусловно, уверен в обратном, но эта его безумная нестыковка идеальности и ее отсутствия сводит меня с ума. Он умен, хорош собой, силен, но вместе с тем то, как он смотрит на этот мир, то какими он нас всех видит – это не правильно, это мучительно больно. Но я отчаянно надеюсь, что если я останусь с ним рядом, он сможет, однажды, сможет увидеть этот мир иначе, позволит впустить кого-то в свое сердце. И если это буду я, больше мне и пожелать нечего…. Вот как. Ясно. Я подозревал возможность подобного, но не думал, что столкнусь с реальностью так скоро. Он любит меня. Любит. Парень парня, своего друга. Хм. А я? Что думаю я? Думаю, именно думаю, потому как чувствовать могу лишь примитивно – злиться или хотеть чего-то, кого-то…. Он столько лет был рядом – вечный раздражающий фактор. Если он вдруг исчезнет, наверно, скорее всего, я буду чувствовать себя одиноким. Не думаю, что хочу этого. Полюбить, стать ему другом или хотя бы приятелем я не смогу, но я смогу позволить ему остаться. Да, пусть он будет рядом и пытается снова и снова, шаг за шагом изменить меня. Возможно, однажды, это у него и получится….