***
За окном все еще быстро темнеет, несмотря на то, что каждый день понемногу прибавляет. Этот вечер Чанель проводит в весьма приятной компании. Медведь, подобранный днем у дома, безмерно благодарный за его помощь, великодушно соглашается на приглашение к столу. Он молчит весь вечер, и Чанель не решается заговорить первым. Накрывает стол и убирает посуду в такой же полной тишине. Он оставляет его на подоконнике, привычно укладываясь на узкую кровать и укрываясь тонким пледом такого же грязно-серого цвета, как и все остальное вокруг. Утро застает его врасплох настойчивым стуком в дверь. Чанель выглядывает из ванной комнаты с зубной щеткой за щекой и хмурится, недоуменно глядя из-под влажной челки. Он оставляет щетку в пластиковом стакане и, накинув на плечи полосатое полотенце, подходит к двери, предупредительно заглядывая в глазок. На их лестничной клетке редко горит свет, хотя в такое время уже должно быть достаточно светло, но Чанель по-прежнему ничего не видит. Он медлит, прежде чем открыть дверь, и закрытый глазок должен был его насторожить, но как только стук раздается снова, он все же щелкает замком и отворяет дверь настолько, насколько позволяет металлическая цепочка. Незваный гость оказывается настойчивее, чем он мог предположить. Смотрит на него с вызовом из-под нахмуренных бровей, скрестив руки на груди, и отказывается говорить, пока Чанель не распахивает перед ним дверь. Он выставляет вперед ладошку: узкую с тонкими, как паучьи лапки, пальцами, сплошь усеянную ссадинами и желтеющими мозолями, и нетерпеливо трясет ею. Чанель переводит взгляд с раскрытой ладони на его лицо, замечая на щеке еще несколько ссадин, и склоняет голову на бок, все еще не понимая, чего от него хочет этот назойливый мальчишка, своей высветленной макушкой едва достающий ему до груди. Паренек, тем временем, цокает и закатывает глаза, оборачиваясь, чтобы за шкирку вытащить из-за своей спины девчонку, что до сих пор пряталась за ним, боязливо вцепившись в край потертой болоньевой куртки. Чанель узнает в ней хозяйку своего нового знакомого, так и оставленного коротать дни на подоконнике, и на этот раз не упускает возможности улыбнуться ей, незаметно кивая головой. — Верните Соми то, что Вам не принадлежит, — наконец, говорит мальчишка, сжимая пальцами хрупкое плечо девочки, и та согласно кивает. Голос у него хриплый и глухой, словно простуженный, и Чанелю кажется, что он никак не вяжется с все еще хранящими в себе детскую угловатость чертами его осунувшегося лица. Мальчишка нервно дергает головой, смахивая жженую челку с узкого лба, и снова выставляет руку вперед, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Быстрее! — тянет он, скривив лицо и топнув пяткой изрядно поношенных кед. Он, кажется, готов ворваться в комнату, чтобы собственноручно забрать то, зачем они, собственно, и пришли, но угрюмый сосед, недобро взглянув на них со всей устрашающей высоты своего исполинского роста, закрывает дверь прямо перед их маленькими сопливыми носами, так и не сказав ни слова. Паренек вперивается в деревянную дверь удивленным взглядом и отмирает только тогда, когда чувствует, как девчонка тихонько дергает его за край куртки, глядя снизу вверх своими большими влажными глазами. Он взъерошивает ее и без того растрепанные волосы и, нахмурившись, замахивается кулаком, чтобы со всей силы ударить в дверь, как она вновь распахивается перед ними, являя на пороге своего хозяина. Чанель протягивает к девчонке свои длинные конечности, держа в руках потерянного друга. Он выглядит изрядно похорошевшим: грязный серый мех вычищен и расчесан, вместо впалого брюха набитый чем-то мягким живот и аккуратно запрятанная под ровным швом на спине пуховая медвежья душа. Девчонка с восхищением мнет пальцами торчащее медвежье пузо и беззубо улыбается, поднимая на Чанеля светящиеся радостью глаза. Он несмело улыбается ей в ответ до тех пор, пока паренек не отвешивает ей подзатыльник, и она, встрепенувшись, поспешно кланяется, прижимая медведя к груди. — В следующий раз мне придется заявить на Вас в полицию, — серьезно говорит мальчишка, и уголки его губ тянутся вверх, а глаза весело щурятся. Он сжимает в руке маленькую ладошку и уходит, не попрощавшись, уводя девчонку за собой. Она оборачивается через плечо, будто прощается за них обоих, пока соседская дверь с тихим хлопком не закрывается позади и паренек не останавливается на полпути, опускаясь сбитыми коленками на грязный пол. Чанель видит сквозь мутное стекло дверного глазка, как мальчишка осторожно берет из рук девочки медведя, с любопытством разглядывая его со всех сторон, говорит ей что-то так, что расслышать совсем нельзя, и та кивает в ответ, улыбаясь. Он проводит пальцем по аккуратному шву, скрытому пушистым мехом, и оборачивается, глядя на закрытую дверь. Чанель невольно отступает, будто его застали с поличным, слыша только, как в немой тишине лестничной клетки с кряхтящим скрипом закрывается соседская дверь.***
Солнце боязливо забирается первыми еще холодными лучами в их переулок, скользит по битой дороге и пугливо скачет вверх по отсыревшим углам до приветливо распахнутых окон. Холодный ветер предупредительно треплет светлую рваную челку, мажа по свежим ссадинам на впалой щеке, но обветренные губы только крепче сжимают фильтр недокуренной сигареты. Дым обжигает треснувшую ранку в уголке губ, заставляя поморщить покрасневший нос и тут же вновь вдохнуть полной грудью теплую горечь. Одеревеневшие от холода пальцы стрясают пепел вниз со второго этажа, но резкий порыв ветра не дает им опуститься на землю, подхватывая и унося вместе с новой порцией дыма далеко отсюда. Пустой взгляд бездонных карих глаз становится заинтересованным, когда замечает только что завернувшего в переулок одинокого прохожего. В не застегнутом пальто с полупрозрачным пакетом из супермаркета за пару кварталов отсюда на левом запястье. До фильтра остается еще чуть меньше дюйма. Чанель останавливается, невольно отступая назад, когда на асфальт приземляется тлеющий окурок, почти коснувшись носка его ботинка. Он сдерживает в себе желание вдавить его в землю и поднимает голову, замечая повисшую в окне знакомую выжженную макушку. Мальчишка смотрит на него с пару мгновений, будто проверяет, узнал ли, а после улыбается, махая ладонью. Чанель оборачивается в поисках того, кого так радостно приветствует этот паренек, но оказывается единственной живой душой в мрачном безлюдном переулке. Он улыбается, обращая взгляд к открытому настежь окну второго этажа, но не находит там никого, кроме куска пожелтевшей со временем занавески, вырванной наружу ветром-освободителем. Чанель преодолевает по меньшей мере два десятка ступенек, прежде чем поднимается на второй этаж, не считая четырех осевших каменных выступов крыльца вечно открытого подъезда. Он не доходит до двери своей квартиры пары шагов, когда соседняя дверь с грохотом раскрывается, и подошва чьих-то стоптанных кед звонко шлепает по плитке лестничной клетки. — Сколько раз я тебе говорила! — Надорванный голос эхом разбивается об исписанные стены. Чанель оборачивается, провожая взглядом белобрысый затылок. Мальчишка наспех натягивает на худые плечи куртку и чуть было не спотыкается о собственные ноги, уворачиваясь от летящей в его сторону домашней обуви. На пороге появляется растрепанная женщина. Чанелю кажется, что она должна выглядеть молодой, но торчащие во все стороны сбитые волосы, залегшие под глазами темные синяки и ее тонкая, даже костлявая фигура в одежде, что едва прикрывает ее худые, почти такие же, как у мальчишки, плечи и колени, должно быть, говорит об обратном. — А ну вернись сейчас же, мелкий засранец! — Она натягивает спадающую с плеч кофту и полубосая выходит на лестницу, забирая кинутый в сторону мальчишки тапок. — О Сехун, если ты сейчас же не вернешься, останешься на улице кормить дворовых псов своими костями! Ты слышал, что я сказала… Но ответом ей служит только грохот захлопывающейся подъездной двери. Чанель замирает, молча разглядывая все еще сыплющую ругательствами женщину до тех пор, пока она не обращает на него внимание, прерывая поток бессвязных мыслей в его голове. — Чего уставился? — Она оценивающе оглядывает его с ног до головы и расплывается в кривой усмешке, делая шаг навстречу. Смеется с деланным кокетством и не спешит поправлять сползающую с плеча растянутую кофту. Чанель равнодушно наблюдает за ней сквозь длинную челку и пытается подавить в себе брезгливость, граничащую с жалостью, не зная, чего ему хочется больше: отступить назад, прикрывая рукавом пальто чувствительный нос, или же, сняв его с себя, укрыть ее болезненную худобу. — Дорогая! — На пороге хозяйки квартиры появляется, опираясь на косяк, невысокий мужчина. Зажав между поблескивающими золотыми коронками зубами незажженную сигарету, он шаркает по направлению к своей подруге, закидывая руку на ее плечо. Она, все еще, не отрываясь, смотрит на соседа, и ему требуется приложить усилия, чтобы, с силой дернув, сдвинуть ее с места и толкнуть по направлению к открытой двери. И прежде чем скрыться в глубине квартиры, он окидывает Чанеля презрительным взглядом и, цокнув языком, перекатывает сигарету в зубах. Когда Чанель уже поворачивает ключ в замочной скважине, дверь напротив открывается вновь, на этот раз тихо и осторожно. Соми, прижимая к груди хорошо знакомого Чанелю медведя, так же аккуратно прикрывает ее, и, держась рукой за перила, быстро сбегает по лестнице вниз. Ночью он почти не смыкает глаз, невольно прислушиваясь к каждому шороху вокруг: он больше не слышит ни единого скрипа соседской двери.***
Переулок укрывается привычной ему темнотой, угрюмо пряча под кусками облезлой штукатурки последние шорохи и звуки, когда за Чанелем закрывается подъездная дверь. Он задерживается допоздна и возвращается домой с пустыми руками, не успев зайти в супермаркет. Дверь собственной квартиры в кромешной темноте лестничной клетки он находит практически на ощупь: проводит пальцами по краю косяка, натыкаясь на замочную скважину, но ключей из глубокого кармана как всегда не застегнутого пальто так и не достает. Он осторожно касается кончиками пальцев округлой деревянной ручки и бесшумно отворяет незапертую дверь. В крохотную прихожую тянется полоска тусклого света из кухни и слышится тихая возня. Тот, кто решил без приглашения навестить его в такой час либо очень долго его ждет, либо чувствует себя как дома, готовый встретить хозяина с распростертыми объятиями. Чанель оглядывается по сторонам, замечая, что все вещи лежат на своих местах, значит, его полуночный гость вовсе не рядовой воришка, решивший заглянуть к нему на чай. Он не слышит топота чужих шагов, но чует запах недешевых сигарет, что почувствовал еще с порога, — он кажется ему знакомым. Размытый край полоски желтого света подбирается к носку его ботинка и Чанель замирает. Копошение на кухне на мгновение затихает. В дверном проеме мелькает чья-то тень и вслед за этим на деревянный стол опускаются две глубокие чашки. Чанель слышит, как закипает чайник. Он тянется к верхней полке узкого шкафа в прихожей, запуская руку в ворох старой одежды. Нечто более старое забытой привычно холодной тяжестью ложится в ладонь, так некстати напоминая Чанелю о том, для чего он до сих пор хранит его. Металл столовых приборов кротко стучит о бока чашек, и Чанель, наконец, чует запах свежей еды. Он напрягается, крепко сжимая пальцы, и задерживает дыхание, готовясь вынырнуть из-за угла в любой момент. Чанель молниеносно реагирует на шорох рядом с собой, направляя в его сторону дуло заряженного пистолета. На него смотрят в ответ широко раскрытыми глазами откуда-то снизу, и он теряется на мгновение, узнавая в низкой фигуре, стоящей в дверном проеме, растрепанную Соми. Она молчит, медленно хлопая длинными ресницами, накрытая его тенью, и крепче прижимает к себе плюшевого подопечного, будто он единственная ценность, что ей нужно беречь. — Пришел? — доносится из-за спины знакомый голос, и Чанель поспешно опускает оружие, пропуская Соми на кухню. Маленький кухонный стол, явно не предназначенный для таких пышных ужинов, едва умещает за собой троих: Чанеля, с трудом собирающего под столом свои ноги, Соми, с высоты табурета не достающую до пола даже кончиками носков, и Сехуна, сверкающего сбитыми коленками у самого подбородка. Он деловито размешивает размокшую лапшу в своей коробке, а после тянется к коробке Соми, осторожно отрывает крышку и с треском разделяет деревянные палочки, вкладывая их в маленькую детскую руку. Чанель косится на единственную чашку на столе, доверху наполненную рисом, стоящую перед ним. — Ешь, — бормочет Сехун, дуя на лапшу, но девчонка только молча перебирает палочки в руках, так и не притронувшись к еде. — Ешь, говорю! Он шлепает ее по плечу, и она, вздрогнув, все же осмеливается покачать головой. И прежде чем Сехун успевает вновь открыть рот, Чанель меняется с Соми своей чашкой. Девчонка тут же светлеет, радостно сжимая в кулаке ложку, но все еще нерешительно поглядывает в сторону Чанеля, будто не до конца веря своему счастью. Он не обращает на нее внимания, но очередную попытку Сехуна стукнуть ее пресекает на корню, хватая пальцами за тонкое запястье. Девчонка улыбается Чанелю широкой благодарной улыбкой и принимается набивать рисом обе щеки, пока Сехун, пристыжено опустив взгляд, потирает запястье. — Как ты пробрался в мой дом? — наконец, задает давно интересующий его вопрос Чанель. Сехун отвечает не сразу, только расправившись с еще горячей лапшой, шмыгает носом и, пожав плечами, кивает в сторону комнаты. Чанель замечает приоткрытую балконную дверь и сорванный край полупрозрачной занавески. Парнишка будто бы виновато улыбается, но тут же возвращается к еде, засовывая в рот очередную порцию лапши. — Второй этаж — всего ничего, — Он снова пожимает плечами. Чанель в мальчишке ни секунды не сомневается, только, с отчего-то вдруг возникшим в груди беспокойством, поглядывает на Соми, с упоением пережевывающую рис. Сехун, замечая его взгляд, тут же с усмешкой добавляет: — Открыть дверь изнутри не так уж и сложно. Чанель не спрашивает, зачем им обоим вдруг понадобилось наносить ему такой неожиданный визит, да и сам он не помнит, чтобы приглашал их к себе, но оставленный у ножки табурета Соми серый медведь красноречиво поблескивает своими глазами-пуговками о том, что они, должно быть, теперь считают его своим другом. Соми первая справляется со своим ужином. Откладывает в сторону ложку, оставляя чашку наполовину полной, и, притянув к себе на колени медведя, принимается болтать ногами. Чанель невольно гадает: то ли она ничего не разглядела в темноте, то ли посчитала это за шутку, но в любом случае он рад, что ему не придется ни в чем объясняться. Соми тянется к руке Сехуна, робко дергая за рукав растянутой кофты, Чанель делает вид, что не замечает того, как парнишка в ответ сначала шикает на нее, а после, подняв вопросительный взгляд, тяжело вздыхает, опуская голову, будто набирается смелости. — Ты… — Чанель, — наконец, называет он свое имя. — У тебя там, в комнате… — Но Сехун не спешит разговаривать с ним уважительно. — Мы смотрели, пока тебя не было, — он хмурится, вспоминая, как даже гул телевизора не мог заглушить шума в соседней квартире. — Можно ей?.. Он бросает короткий взгляд на Соми, но та не замечает этого, испытующе глядя на хозяина квартиры, замерев в предвкушении. Чанель кивает, не успев удивиться.***
Чанель не любит оставлять на ночь грязную посуду или раскидывать повсюду свои немногочисленные вещи. Сехун забирается с ногами на узкий подоконник кухонного окна и, устроив подбородок на коленях, наблюдает, как он вытирает со стола чуть влажной тряпкой, отправляет коробки из-под рамена в совершенно пустое мусорное ведро и приступает к мытью чашки, надевая резиновые перчатки и набирая в раковину воду так, будто собирается вымыть, по меньшей мере, целую гору посуды. За окном темно хоть глаз коли, в переулке ни единого фонаря, но, несмотря на тусклый желтый свет, здесь, кажется, удивительно светло. Соседняя комната озаряется отблесками телевизора, Соми, наверняка, увлечена происходящим на экране, а Чанель с завидным упорством натирает губкой бока белой чашки. — Она не разговаривает, — тихо начинает Сехун, будто бы и не пытается, чтобы его услышали. — Понимает, но за все пять с половиной лет — ни слова. Мне еще повезло, ей — нет. Чанель спускает воду, оставляя чашку на полке, и снимает перчатки. Он живет в этом доме не первый год, недавнюю встречу с хозяйкой квартиры помнит до сих пор и о причинах того, почему эти дети до сих пор находятся у него в квартире, может только догадываться. Чанель думает о том, что это все вряд ли можно назвать везением. Сехун спрыгивает с подоконника, не особо заботясь о том, слышал ли его Чанель, и проходит в комнату, опускаясь на пол рядом с Соми. Чанель находит их спящими у включенного телевизора и решает, что будет нести за них большую ответственность, если отправит их обоих домой в такое время одних. Пусть и за пару метров по неосвещенной лестничной клетке до соседней квартиры.***
Очередной стук в дверь на этот раз застает Чанеля за утренним кофе. Он не привык вставать поздно даже в выходные дни, поэтому встречает неожиданного гостя на пороге своей квартиры в весьма бодром расположении духа. Он открывает сразу, даже не взглянув в глазок, потому что готов поклясться, что абсолютно точно знает, чьему маленькому костлявому кулаку принадлежит эта пара коротких ударов. Сехун встречает его улыбкой, искрящейся в глазах-полумесяцах, и Чанель не может сдержать удивленный смешок. Если раньше мальчишка с его вечно растрепанной макушкой напоминал ему взъерошенного воробья, то теперь он скорее походил на маленького волнистого попугайчика: его темные от корней, до желтизны выжженные волосы на концах пестрели всеми цветами радуги. Его самого, казалось, ничуть не заботил этот факт, и если бы после улыбки Чанеля он не нахмурился, обиженно поджимая губы, то можно было бы усомниться в том, что он вообще в курсе того, что творится у него на голове. Вздохнув, Сехун привычным жестом вытаскивает из-за своей спины Соми и кивает в сторону Чанеля. Девчонка, неуверенно переглянувшись с ним, нерешительно запускает руку в карман своей куртки и, опустив голову, протягивает вперед разжатые ладошки. — Ей очень жаль, — бормочет Сехун, складывая руки на груди. Соми незаметно пинает его ботинок, стоит ему замолчать, и он нехотя продолжает: — Она вовсе не хотела красть. Они очень понравились ей, и она взяла их на время… Поиграть. Не волнуйтесь, она возвращает их в полной ценности и сохранности. Девчонка кивает головой, подтверждая его слова, и как только Чанель забирает из ее рук пропажу, тут же убегает, скрываясь за дверью соседней квартиры. Он никогда не носил часов, и эти — лишь подарок его старого друга, весьма бесполезный, как он считал, пусть и довольно дорогой. И если бы Соми не вернула их, он, быть может, еще совсем не скоро заметил их исчезновение. Сехун, тряхнув разноцветной челкой, в свойственной ему манере пожимает плечами, бесцеремонно проходит в квартиру и, не заботясь об обуви, скрывается в комнате. Чанель, проводив худощавую фигуру взглядом, только прикрывает входную дверь, как будто все происходящее здесь и сейчас ничуть не нарушает привычного хода вещей, к которому он давно привык. Этот день выдается на редкость солнечным и теплым, и пока Чанель решает, что такому дорогому подарку стоит найти более надежное место для хранения, Сехун свое место находит на полюбившемся ему узком балконе. Усаживается на холодный бетон, просовывая худые ноги между перилами, и достает из кармана своей темно-зеленой куртки сигарету. Облизывает пересохшие губы, прежде чем обхватить ими фильтр, и бережет в ладонях слабый огонек последней зажженной спички. Сизое облако быстро тает в воздухе, пропуская ласковые солнечные лучи, и мальчишка довольно жмурится, разглядывая скудный клочок голубеющего неба, зацепившийся за антенные прутья на крышах угрюмых серых многоэтажек. — Эй! — возмущается он, когда на балконе появляется Чанель и одним четким движением вырывает у него изо рта сигарету, отправляя ее в свободный полет вниз со второго этажа до ближайшего мусорного контейнера прямо под окнами дома напротив. — Курить вредно. — Ага, — сердито отзывается Сехун и хватается за перила, поднимаясь на ноги. Он тихо ойкает, когда щиколотку обжигает короткой болью, и наклоняется, чтобы разглядеть наливающуюся кровью глубокую царапину. Он цокает языком, скривившись, и выставляет перед Чанелем раскрытую ладонь. — Это была последняя! — Если хочешь отправиться на тот свет раньше времени, я тебе в этом не помощник, — окидывая мальчишку укоризненным взглядом из-под челки, говорит Чанель. Сехун фыркает, тряхнув своей птичьей челкой, и вздыхает, засовывая руки в карманы куртки. На дне среди крошек и жженых спичек он нащупывает пару монет. — Что с твоими волосами? — интересуется Чанель, пытаясь подавить в себе улыбку, невольно трогающую его губы. — Соми не понравилось, что на ее темных волосах мелков почти не видно, — Сехун разглядывает свою челку, морща лоб, и проводит по ней рукой. Краска мешается радугой на узкой ладони. — И она решила использовать мои. Чанель все же улыбается, несмело протягивая руку к чужой макушке, но коснуться не успевает. Мальчишка морщится, вновь кидая взгляд на свою ногу. — Мне нужен пластырь, — резюмирует он. — Не хочу, чтобы мне отрезали ногу из-за какой-то царапины. Чанель припоминает, что его аптечка пустует уже давно, и на испытующий взгляд Сехуна достает из кармана штанов пару тысяч вон. — О, — усмехнувшись, удивляется мальчишка, но от денег не отказывается, поспешно пряча их в карман. — В конце концов, это твой балкон. Он снова пожимает плечами, улыбаясь, и Чанель уходит, останавливаясь посреди комнаты, когда не слышит шагов позади себя. Он возвращается на пустой балкон и замечает мальчишку внизу. Сехун отряхивает друг о друга свои ладони и весело машет ему, улыбаясь. Второй этаж — всего ничего. Сехун едва успевает отскочить в сторону, когда во двор въезжает тонированная иномарка. Он присвистывает, гадая, что эти каннамские гости могут делать здесь, в их богом забытом переулке, и из-за угла украдкой наблюдает, как машину покидают двое, и еще двое, кажется, остаются внутри. Он успевает хорошо разглядеть лицо только одного из них, оставшись незамеченным, и пожав плечами, решает, что ему до этого, впрочем, нет абсолютно никакого дела. Ближайшая аптека находится в квартале отсюда, недалеко от того магазина, где Сехуну удавалось пару раз добыть сигареты. Правда, на несколько сотен вон дороже, но это было лучше, чем украдкой шарить по карманам чужих курток нередких гостей его матери, или совсем ничего. Последняя недокуренная сигарета была выброшена Чанелем, и две купюры в кармане обжигают ладонь. Сехун задерживается у знакомых вечно раскрытых стеклянных дверей, раздумывая о чем-то своем, и, немного помедлив, все же шагает на невысокие ступеньки.***
Дверь за ним закрывается с тихим звоном, он весело спрыгивает вниз со ступенек, оглядываясь по сторонам. На щиколотке красуется разноцветный пластырь, а на языке тают сладостью цветные витамины. Сехун задирает голову к небу, щурясь от яркого солнца, и, засунув руки в карманы, шагает вниз по улице. Когда он заворачивает за угол, оказываясь в родном переулке, машина все еще стоит на том же самом месте. Он замедляет шаг, проходя мимо нее, и с опаской косится в сторону опущенных стекол. — И сколько эти недоумки там будут еще возиться? Сехуну кажется странным, что остролицый мужчина, которому принадлежал этот голос, посмотрел на окна второго этажа. Насколько он мог знать, среди его соседей не было таких, кто водил бы дружбу с такими людьми, хотя, судя по выражению их лиц, вряд ли они приехали сюда с самыми добрыми намерениями. Оказавшись внутри старого, пропахшего сыростью подъезда, Сехун медлит, прежде чем подняться наверх. Его одолевает беспричинное беспокойство, и он хмурится, нервно кусая губы. Наверное, ему просто показалось, что тот мужчина смотрел на соседские окна. Вполне возможно, что они оставили машину у их подъезда просто потому, что не хотели дальше забираться в эту глушь и те двое, которых он видел выходящими из машины, сейчас мирно попивают чай у какого-нибудь старого знакомого в одном из домов недалеко отсюда. Но когда он преодолевает лестничный пролет, останавливаясь перед последним десятком ступенек, он понимает, что те мужчины, которых он видел внизу, совершенно не случайно остановились перед этим подъездом. Ему казалось, что за эти несчетное количество лет он уже привык к постоянному шуму в их квартире, громким разговорам или даже крикам, но такого ему еще слышать не приходилось никогда за всю свою недолгую жизнь. — Сухен наш человек, и мы ему верим, — с издевкой в голосе произносит широкоплечий мужчина, сильнее стягивая тонкие запястья. — Если ты не скажешь, где ты их спрятала, мы ведь все равно найдем. До ушей доносится болезненный стон и сдавленное мычание. — Не хочешь, значит… — Мужчина зло стискивает зубы. Звук тяжелой пощечины оглушает. — Проверь девчонку. Он кивает напарнику и тот, криво усмехнувшись, присаживается на корточки рядом с забившейся в угол Соми. Она смотрит на него широко раскрытыми глазами и даже не шевелится, когда он протягивает к ней руку и касается маленького дрожащего подбородка короткими пальцами, приподнимая ее лицо. Она косится в сторону матери, но та только медленно качает головой, надеясь, что Соми поймет ее. — Не хочешь познакомить нас со своим маленьким другом? — сверкая золотыми коронками, улыбается мужчина, и девочка только сильнее вжимается в стену, крепче прижимая к себе плюшевого медведя. Он дергает игрушку, хватая за мохнатое ухо, но Соми не отдает ее, изо всех сил сжимая тонкими руками. Мучитель дергает сильнее и в мгновение звереет, когда девчонка отчаянно мотает головой, не желая отдавать медведя. — Маленькая дрянь! Сехун замирает в паре шагов от собственной двери, когда слышит чужой голос, глухой стук, а за ним отчаянный стон. Он медленно подходит ближе и… проходит мимо, не чувствуя собственных ног. Заносит немыслимо потяжелевший кулак над деревянной дверью и коротко стучит, терпеливо ожидая, когда дверь откроется и на пороге появится мрачный Чанель, недовольный тем, что он вновь нарушил покой его единственного выходного. — Долго, — сипит Сехун и ныряет под руку Чанеля, проходя в квартиру. Чанель провожает его непонимающим взглядом и в смятении прикрывает дверь. — Здесь ничего нет, похоже, Сухек обманул нас, — на площадку выходят двое, и один из них раздраженно кидает под ноги выпотрошенного плюшевого медведя. Из квартиры по-прежнему доносятся сдавленные стоны и приглушенные крики, но уже через мгновение лестничная клетка погружается в глухую тишину. — Один вопрос: нахрена?! — рявкает мужчина, замахиваясь. — Нахрена ты прихлопнул девчонку? — Я не собирался, кто ж знал, что там… — не договаривает второй, уворачиваясь от очередного удара. — Идем, здесь нам делать больше нечего. Топот каблуков дорогих туфель затихает, и на лестничной клетке вновь воцаряется тишина. Чанель оборачивается, вглядываясь в темноту прихожей. Сехуна он находит сидящим на подоконнике кухонного окна рядом с рассыпанной горстью разноцветных витаминов. — Я могу остаться? — тихо спрашивает он, наблюдая за отъезжающей от подъезда машиной. Чанель кивает, запоздало понимая, что Сехун его не видит. Но мальчишка видит, чувствует или просто знает, что он не сможет ему отказать. — Спасибо, Чанель, — тихо благодарит он и, спрыгнув с подоконника, уходит в комнату, забираясь на кровать и укрываясь пледом с головой. Полиция приезжает спустя несколько часов. Чанель остается ночевать на кухне. Под утро шум за стенкой стихает. Сехуна он больше не видит. Когда он возвращается в комнату, чтобы сказать ему о том, что ему придется остаться дома одному на весь день, мальчишки уже и след простыл: холодный ветер, врывающийся в открытую балконную дверь, треплет сорванный край занавески. Чанель думает о том, что, может быть, оно и к лучшему, и Сехун найдет, куда пойти. Но вечером, когда переулок вновь окутывает темнота, прогоняемая впервые за долгое время горящим уличным фонарем, раздаются уже ставшие привычным два коротких стука в дверь. Мальчишка опускает голову, пряча глаза, и за весь вечер не произносит ни слова. Чанель ни о чем не расспрашивает: сам все прекрасно видел и слышал, но и, разрешая ему остаться на ночь, не подозревал, что дает согласие на то, чтобы оставить его у себя навсегда. — Мы можем переехать? — спрашивает Сехун так, будто просит передать ему солонку. Чанель на протяжении всего ужина пытается разглядеть его лицо, но мальчишка упрямо отворачивается от него, уткнувшись в чашку с рисом. — Ты ничего больше не хочешь мне сказать? — Чанель откладывает в сторону палочки. Он не удивляется его вопросу и даже не спрашивает, с каких пор его одинокое молчаливое «я» и «я» какого-то пестроволосого соседского мальчишки превратилось в одно странное и еще непонятное им обоим «мы». — Только что. — Сехун, наконец, поднимает голову, глядя на него в ответ так же упрямо, твердо и непоколебимо. Чанель замечает на правой щеке широкую ссадину и краснеющий синяк под глазом. — Я спросил, можем ли мы переехать? — Сехун… — Чанель никогда не замечал за собой излишней сентиментальности или сочувствия к другим. Но тот факт, что перед ним сейчас, хоть совершенно взрослым и осмысленным взглядом смотрящий на него, сидит по-прежнему все еще сущий ребенок, заставляет его хорошенько подумать, прежде чем подобрать нужные слова. — Мне очень жаль. Я понимаю, что… — Не надо! Не надо меня жалеть! Ты… Кто ты такой, чтобы беспокоиться обо мне? — вспыляет Сехун, сжимая кулаки. Чанель безмолвно наблюдает за тем, как в глазах мальчишки застывают злые слезы. — Ты мне не хренов отец, — шипит он, сморщив побитый нос. Сехун невольно вздрагивает, когда Чанель, не говоря ни слова, встает из-за стола, хватает его за шкирку и одним движением сильной руки выдергивает его из-за стола. Он тащит его, брыкающегося, по коридору, не обращая внимания на жалкие попытки вырваться и только сильнее сжимая в кулаке ворот тонкой полосатой кофты. Она задирается до самых подмышек, когда Сехун выворачивается, пытаясь освободиться, и хватается пальцами за чужую майку. — Нет! — выкрикивает мальчишка, когда Чанель щелкает дверным замком. Он так и замирает на пороге с закрытой дверью, чувствуя, как Сехун отчаянно цепляется за него, обвивая тонкими руками талию. Сырая майка прилипает к груди, и Чанель вздыхает, укрывая ладонью хрупкие дрожащие плечи.***
Сехун больше не заводит разговора о переезде, а Чанель все меньше задумывается о том, как бы избавиться от этого назойливого мальчишки, который вечно везде сует свой маленький нос. Привыкает, незаметно для себя, к тому, что вещи порой оказываются лежащими не на своих местах, к жужжанию включенного холодильника и неназойливому бормотанию телевизора, к тому, что приходится каждые выходные готовить обед, а с посудой Сехун справляется в два раза быстрее него и без всяких перчаток. Чанель видит его улыбчивым каждый раз, когда только он не пропадает где-то на улицах, продолжая игнорировать пользование дверью. Сехун перекапывает все его вещи, пока в один прекрасный день, придя вечером домой, он не находит его на кухне, сидящим за столом, на котором, вместо ужина, красуется его надежно припрятанный пистолет. — Ничего не хочешь мне объяснить? — спрашивает Сехун, деловито складывая руки на груди. Чанель мрачнеет. Все же, с появлением в его доме этого вездесущего ребенка, ему следовало позаботиться о сохранности некоторых своих вещей. — Это на случай, если… Тебя никто не учил не рыться в чужих вещах? — он проходит на кухню, усаживаясь за стол напротив Сехуна. — Все, чему меня могли научить — как правильно рассчитать дозу и найти вену у себя в паху на случай если. Ты не ответил на мой вопрос, — щурится мальчишка, опираясь на столешницу. — На копа ты не похож, да и простым механикам вроде тебя незачем прятать в шкафу пистолет. — Он ненастоящий, — бесстрастно заявляет Чанель. — Правда? — с деланным удивлением спрашивает Сехун. Он хватает его со стола и прикрывает глаз, целясь в полупрозрачный плафон кухонной люстры. Выстрел получается неожиданным и слишком громким, но довольный проделкой Сехун только улыбается, бросая оружие на стол. Чанель нервно стряхивает с пальто осколки разбитой люстры и тяжело вздыхает. — Я больше этим не занимаюсь, то, что ты нашел, это… — Правда? — снова тянет Сехун и Чанель напрягается, в очередной раз не зная, чего ожидать от этого мальчишки. — Поэтому ты хранишь у себя целый армейский арсенал? Чанель зло стискивает зубы, даже не представляя, сколько этот наглый, невыносимый, просто отвратительный ребенок успел облазить, пока его не было дома. — Чанель, послушай, — тихо начинает он. — Ты… — Нет! — тут же пресекает всякие попытки Чанель. — Но… — Что бы ни творилось в твоей маленькой глупой голове, — он наклоняется, указательным пальцем нажимая на лоб Сехуна, — мой ответ — нет. — Ты не понимаешь! — Сехун всплескивает руками. — Эта женщина… Её никогда не заботила наша судьба, она кончила тем, к чему так долго стремилась, но Соми… Это мне повезло, Чанель, понимаешь? Мне! Я должен найти тех, кто убил ее. А ты должен мне в этом помочь. Чанель медленно качает головой, понимая, что даже представить себе не может, о чем думает этот мальчишка. — Мне повезло из-за тебя, Чанель, — говорит Сехун, и это едва ли звучит как благодарность. — И теперь ты просто обязан помочь мне. — Я сказал тебе, я больше этим не занимаюсь, — непреклонно отвечает Чанель. — Если тебе приспичило кого-то пришить, найди для этого кого-нибудь другого. Чанель встает из-за стола, предусмотрительно забрав с собой пистолет, и оставляет Сехуна на кухне одного, в негодовании кусающего губы. Но мальчишка не оставляет последних попыток заставить Чанеля пробудить в себе остатки совести. Вечером следующего дня на стол вместо ужина перед ним с глухим хлопком падает сверток. Чанель недоверчиво косится в его сторону и его худшие опасения подтверждаются, когда Сехун разворачивает ткань и внутри нее оказывается прозрачный пакет с белым порошком. — Откуда это у тебя? — Чанель готов признаться, что просто не верит своим глазам, а еще ему, кажется, стоит начать опасаться этого поистине непредсказуемого ребенка. — Не я был первым, кто лишил медведя Соми всех его внутренностей, — Сехун присаживается за стол. — Но они были последними. Теперь ты понимаешь? Если бы не я, они бы не тронули Соми. Нашли бы то, что им было нужно, и ушли. А теперь я хочу забрать у них то, что они отняли у меня. Чанель вздыхает, проводя ладонью по лицу. — Этого должно хватить, — говорит Сехун, кивая на сверток. — Нет, — твердо отвечает Чанель, заворачивая пакет обратно в ткань. — Что? Но… — Сехун растерянно смотрит, как сверток исчезает в глубоком кармане пальто Чанеля. — Этого хватит, этого больше, чем достаточно! Но забудь об этом, Сехун, забудь! Это не детские игрушки. То, о чем ты просишь меня… — Но я не прошу тебя убивать их, — отчаявшись, подскакивает Сехун. — Помоги мне найти их, и я… Я сделаю все сам, я… — Сам, — усмехается Чанель. — Сколько тебе лет, Сехун? В твоем возрасте дети ходят в школу, а не мечтают о том, чтобы… — К черту школу! — Сехун ударяет сжатым кулаком по столу. — Чанель, просто научи, научи меня всему, что знаешь сам, и тебе не придется ничего делать. Я больше никогда не стану тебя ни о чем просить, я уеду, уеду, и ты больше никогда меня не увидишь, только прошу, Чанель, помоги мне. — Подрасти немного, Сехун, подожди несколько лет и, может быть, ты сам всему научишься. И сможешь подстрелить что-то побольше кухонной люстры, — качая головой, говорит Чанель. — У меня нет времени ждать! Если они найдут меня раньше, клянусь, Чанель, я отправлюсь вслед за Соми. Чанель. Пожалуйста. — Отправляйся спать, Сехун, разговор окончен. Сехун вскакивает из-за стола, опрокидывая табурет, и, к удивлению, не спешит на балкон, а забирается на кровать и, укрывшись пледом с головой, забивается в угол. Чанель не слышит ни всхлипов, ни ругательств, только упрямое копошение, которое, с наступлением ночи, затихает, уступая место тихому сопению. Чанель ловит себя на мысли о том, что не имеет совершенно никакого понятия, чего от Сехуна стоит ожидать дальше. И совершенно не был бы удивлен, если бы он стянул у него пистолет и добровольно оказался в самом эпицентре какой-нибудь перестрелки. Чем бы это все закончилось, Чанелю, вопреки всему, думать не хотелось. Но не думать совсем он не мог: он проводит эту ночь, сидя в кресле напротив спящего мальчишки, и к утру, наконец, сдается.***
Сехуну никогда до этого не приходилось бывать в китайском квартале, впрочем, обстановка вокруг здесь мало отличалась от того, что ему приходилось видеть обычно, разве что людей вокруг было больше, но они не обращали на него абсолютно никакого внимания. Чанель оставил его на улице, а сам зашел в один из многочисленных маленьких магазинчиков. И пока Сехун томился в ожидании, слоняясь туда-сюда по узкому тротуару, он успел завести короткое знакомство с одним из местных обитателей — парнишкой примерно его возраста, который великодушно согласился одолжить ему сигарету. Закурить он не успевает: на горизонте появляется Чанель, и Сехун вприпрыжку двигается за ним, едва поспевая за его широким шагом. — Ну, — начинает он, — теперь у меня есть деньги. Ты собираешься взяться за мое дело? — Нет, — не сбавляя шаг, говорит Чанель, и Сехун тут же мрачнеет. — Но… — Но кто-то должен платить за твое обучение, — вздыхает Чанель, останавливаясь посреди улицы. — Обучение… Чанель, ты… — Сехун сияет. — Спасибо, Чанель! Я готов! Когда начнем? — Прямо сейчас, — Чанель ступает к мальчишке, доставая из-за его уха сигарету, и разламывает ее двумя пальцами у него на глазах. — Об этом можешь забыть навсегда. Запах привлекает к тебе намного больше внимания, чем ты думаешь. Сехун нехотя кивает, соглашаясь. Первый урок он усваивает хорошо.***
Чанель, устав, наконец, бороться с разбитой кухонной люстрой, внимает немым просьбам Сехуна. Они переезжают в другой конец города, почти под крышу одной из многочисленных многоэтажек, среди которых легко затеряться. Сехуну приходится запомнить четыре цифры кодового замка, с пятнадцатого этажа вниз сигануть не так-то просто, зато до крыши рукой подать. Ему не терпится взять в руки оружие, но Чанель не спешит доверять ему что-то серьезнее холостых патронов и двухцветной мишени. Сехун быстро учится, упорства ему не занимать, и Чанель, который первое время не оставлял надежды на то, что ему это быстро надоест и он обо всем забудет, понимает, что мальчишка от своего не отступится. Сехун кажется себе хладнокровным убийцей, когда без колебаний делает подряд несколько точных выстрелов по мишени. Ему кажется, будто окажись все четверо сейчас перед ним, он бы прикончил их тут же, ни секунды не сомневаясь. От Чанеля похвалы не дождешься, да и не учит он, скорее направляет, помогает не понять — почувствовать, ту самую долю секунды, когда палец одним быстрым движением спускает курок. — Нет никакого толка бить холостыми по мишени, — Чанель наклоняется, поравнявшись с Сехуном, и удерживает его за запястье, помогая держать прицел. — Потому что это никогда не научит тебя с таким же хладнокровием держать на мушке живого человека. Сехун отводит взгляд от мишени. Чанель никогда не выглядел так, будто он мог это сделать. Мог, не задумываясь, прикончить пару десятков, а, может быть, и сотен живых человек. Высокий, странный и угрюмый, Сехуну всегда казалось, что под длинной челкой он прятал свой невозможно мягкий взгляд. Его руки с длинными узловатыми пальцами, умытые не в одной луже крови, не только уверенно справлялись с оружием, но и могли крепко держать чужую ладонь. — Ты видишь его, — Чанель совсем близко: продрогший на сквозняке Сехун ощущает его теплый голос. — Чувствуешь — здесь. Он касается двумя пальцами его виска. Сехун пропускает все мимо ушей, разглядывая его профиль. — Никогда не позволяй ему, — Чанель прикладывает ладонь к его груди, — брать над собой контроль. Сехун гадает: чувствует ли Чанель, как оно берет над ним контроль прямо сейчас? — Иначе… Сехун прикрывает глаза и задерживает дыхание, касаясь сухими губами его обветренной щеки. Ему кажется, будто мгновение длится целую вечность, но когда он открывает глаза, Чанель продолжает, как ни в чем не бывало, о чем-то говорить. — …не получится, и… — Чанель, — окликает он его, но он отзывается не сразу, предпочитая сначала закончить начатую мысль. Вероятно, о чем-то очень важном, что Сехун, как всегда, прослушал. — Чанель. — Да, — наконец, отвечает он. — Я только что поцеловал тебя. — Новый порыв ветра остужает жар на щеках мальчишки. Чанель выпрямляется, отпуская его запястье, и Сехуну приходится задрать голову, чтобы увидеть его лицо. Он выглядит невозмутимым, но Сехун замечает сжатые в карманах пальто кулаки. Чанель не говорит ни слова, оставляя его одного на крыше, решив, что не произнесенный вопрос не стоит его ответа.***
Они обедают в тишине, пока Сехун, наконец, не решает заговорить о том, что волнует его все это время. Он набирается смелости и, отложив в сторону палочки, поднимает на Чанеля неуверенный взгляд. — То, что произошло на крыше… Чанель, я… — Тебе не стоило этого делать. — Тебе не понравилось? — растерянно спрашивает мальчишка. — Ты не усвоил урок, — строго говорит Чанель. Ему не нравится этот разговор, не нравится то, какими глазами на него смотрят в ответ. — Но мне же не нужно тебя убивать! — возражает Сехун, и Чанель качает головой. — Ты никогда не знаешь, кого тебе нужно, убить. Сегодня ты ходишь в соседнюю булочную за свежими кексами, а завтра находишь в конверте фото кондитера. Ты никогда об этом не знаешь. Ты… не знаешь меня, — Чанель вновь принимается за еду. — Я никогда не смогу убить тебя, — твердо отвечает Сехун. — Даже если на кону будет поставлена моя собственная жизнь, я выберу тебя. — Не говори о том, чего никогда не сможешь исполнить, — хмурится Чанель. — Не ввязывайся в то, что тебе не по силам. Не бери на себя слишком многого. Иначе потом… придется сильно об этом пожалеть.***
Когда на крыше становится невозможным оставаться дольше нескольких минут из-за нещадно палящего солнца, Чанель вновь наведывается в китайский квартал, на этот раз один. Он оставляет Сехуна дома под предлогом того, что ему не стоит пока светиться в таких местах, и мальчишка с ним покорно соглашается. — Тебе точно нечего мне рассказать? — круглолицый мужчина, хитро сощурившись, добродушно смеется. Чанель тряхнув челкой, отрицательно качает головой. — Что с тобой, Цаньле*? Сначала ты приносишь мне пачку чистейшего кокса, а теперь спрашиваешь, есть ли у меня для тебя дело. Ты же уже лет пять, как завязал с этим? — Обстоятельства. Одному моему другу нужна помощь, — Чанель берет в руки бумажный конверт, и, поклонившись, встает из-за стола. — Уж не тот ли это друг, который отплатил тебе за работу такой пачкой денег? — усмехается мужчина. — С каких пор ты вообще заводишь друзей? — С тех пор, как познакомился с тобой, гэгэ, — улыбается Чанель, позволяя обнять себя и похлопать по плечу. — Будь осторожен, Цаньле. Уж не знаю, где ты его взял, но тем товаром уже кое-кто интересовался. Они сказали, что были бы очень рады, если бы им удалось познакомиться с поставщиком. Я, конечно, не сказал им ничего о тебе, но и ты будь на чеку, — мужчина встревожено сжимает пальцами плечо Чанеля. — Не стоит ввязываться в то, что тебе не по силам. — Спасибо, гэгэ, — кивает Чанель и покидает магазинчик, оборачиваясь в дверях. — Сегодня обещали дождь, — улыбается мужчина. Чанель машет на прощание и скрывается в разношерстной толпе прохожих.***
Сехун слоняется по дому без дела почти весь день. Он с нетерпением ждет известий от Чанеля, но как только слышит писк кодового замка, тут же усаживается за стол и со скучающим видом постукивает по столешнице, будто это — единственное, чем он был занят все это время. Чанель оставляет свое пальто, которое он, кажется, не снимает даже в такую лютую жару, на крючке в прихожей, заходит в комнату для того, чтобы, не говоря ни слова, швырнуть бумажный пакет на стол и так же молча покинуть ее, оставив Сехуна один на один с его любопытством. Он раскрывает его, когда Чанель скрывается в ванной, и с интересом рассматривает несколько фотографий. Он не находит ни на одной из них знакомого лица, и ему не терпится узнать, когда они собираются отправиться на его первое дело. Когда шум воды в ванной стихает, Сехун отправляется канючить под дверь. — Чанель? — тихо стучится он, и дверь неожиданно открывается, являя ему застывшего на пороге полуодетого Чанеля с ножницами в руках.***
— Не шевелись, — говорит Сехун и сосредоточенно высовывает кончик языка. Чанель покорно складывает руки на коленях, чувствуя, как возле самого уха клацают ножницы. Наверное, ему не стоило доверять мальчишке такую работу, но он со знанием дела уверил его, что все будет в порядке. — Как думаешь, кто все это время стриг Соми? Если я смог справиться с пятилетним ребенком, то с тобой справлюсь в два счета, — цокнул он, усаживая его на стул посреди комнаты. Клочки волос падают на плечи, на пол, Сехуна это не особо заботит, он увлеченно продолжает мелькать лезвиями ножниц над головой Чанеля, борясь с желанием спросить, когда он в последний раз был в парикмахерской. Его собственные волосы, впрочем, тоже давно не мешало бы привести в порядок: высветленные концы пожелтели, и темные корни отросли больше чем наполовину, постепенно возвращая ему природный цвет. Сехун касается тонкими пальцами подбородка Чанеля, приподнимая его голову, и критическим взглядом осматривает свое творение. Получается весьма сносно, но когда Чанель, наконец, открывает глаза, и Сехун видит его взгляд, полный смятения и недоверия, он невольно улыбается. — Что? — спрашивает Чанель, хмурясь, и Сехун, не сдержавшись, прыскает от смеха. Он сгибается пополам, громко смеясь, когда Чанель подскакивает со стула, спеша к зеркалу, и выражение ужаса на его лице сменяется пониманием того, что этот несносный мальчишка его обманул. Он гоняется за ним по дому с мокрым полотенцем в руках, но Сехун успевает увернуться от него, звонко смеясь и показывая глупому, неповоротливому Чанелю язык.***
К вечеру погода действительно портится. На улице быстро темнеет, хотя до захода солнца должно оставаться еще не меньше пары часов, и до нужного места они добираются под покровом холодной тени затянутого серыми тучами неба. Район оказывается тихим, и даже полупустые улицы встречают их весьма приветливо, но Чанель знает, что в таких местах только ткнуть палкой, поворошить, и вся дрянь тут же вылезет наружу. До четвертого этажа они поднимаются по лестнице: Чанель лифтом не пользуется, только безмолвно кивает в нужную сторону, поправляя пуговицы застегнутого пальто, и Сехун понимает его, выискивая взглядом нужный номер квартиры. Стучать в дверь им не приходится: она оказывается приоткрытой, хотя на пороге их неожиданно встречает один из хозяев, и Чанель спешит представиться, знакомя его лоб с дулом своего пистолета. — Идем, — говорит он, и Сехун, поморщившись, переступает через бездыханное тело. В квартире оказывается шумно и накурено, из-за приоткрытых дверей комнат доносятся звуки громкой музыки, перемешиваясь с чужими грязными стонами и женским смехом, отчего Сехуну хочется первое время зажать уши, но он быстро забывает об этом. Чанель заглядывает в одну дверь за другой, в дыме алкогольной эйфории на него никто не обращает внимания, и Сехун медленно следует за ним, достав из-за пояса коротких брюк пистолет, доверенный ему. Он несколько раз натыкается взглядом на то, чего глаза его не хотели бы видеть никогда, но возле одной, распахнутой почти настежь двери замирает. До боли знакомое лицо кажется ему еще более отвратительным, когда он видит, как мужчина, что-то бормоча во сне, ближе притягивает к себе обнаженную длинноволосую девицу. Она улыбается, открывая глаза, и потягивается, прогоняя потревоженный сон. Присаживается на постели, прикрывая наготу куском простыни из дешевого шелка, и вскрикивает, когда видит в дверях мальчишку, крепко сжимающего бледными пальцами направленный в их сторону пистолет. — Сухек, — она хватается дрожащими руками за руку спящего мужчины, пытаясь его разбудить, — С-сухек-шши! Крякнув спросонья, он, наконец, разлепляет глаза, силясь замахнуться на так не вовремя разбудившую его девчонку, и только видя ее испуганный взгляд, наконец, оборачивается в сторону двери. Они смотрят друг на друга с мгновение, и через долю секунды раздается оглушающий визг. Приторно-розовые простыни окрашиваются алым, мужчина застывает в неестественной позе с широко раскрытыми глазами, а бьющаяся в истерике девчонка падает с низкой постели и отползает в угол. До Сехуна как сквозь толщу воды доносится голос Чанеля, останавливающегося у него за спиной. Он узнает это лицо, которое видел лишь единожды. Он хорошо запомнил гадкую ухмылку и презрительный взгляд этих пустых отныне глаз. — Идем отсюда, Сехун, идем, — Чанель берет мальчишку под локоть, уводя за собой. Они добираются до дома на автобусе, Сехун прилипает лбом к холодному стеклу, провожая взглядом дождевые капли, а Чанель всю дорогу думает о том, что действительно ошибался в нем. Сехун выглядит как скучающий уставший ребенок, когда кладет свою стриженную темную макушку ему на плечо, но никак не как тот, кто часом ранее без всяких сомнений парой выстрелов прикончил какого-то ублюдка.***
Громкий раскат грома будит Сехуна среди ночи. Он потирает глаза, вглядываясь в пустую темноту перед собой и присаживается на постели. Короткая вспышка молнии освещает комнату на несколько коротких секунд, и мальчишка замечает, что Чанеля в ней нет. Нет на диване, там, где он обычно коротает ночь, нет на кресле, где он засыпает порой, забывшись. Сехун опускает босые ноги на паркет, стягивая за собой одеяло. С новым раскатом грома он слышит тихий скрип на кухне. Мальчишка укутывается, оставляя снаружи только взъерошенную макушку и длинный подол пуховой мантии за собой. Новый раскат грома застает его уже на кухне, погруженной во мрак, до которого не достают даже редкие всплески молнии. Глаза быстро привыкают к темноте: он видит Чанеля сидящим за столом со спрятанной в сложенных на столе руках головой. Чанель не спит, едва ощутимо вздрагивает, когда Сехун кладет на его плечо свою ладонь, но головы не поднимает, прижимая предплечья к ушам. Громыхает совсем рядом — где-то прямо над их головами. — Чанель, идем, — шепчет Сехун, касаясь холодными пальцами его руки. Тянет его за собой, и Чанель встает, шагая вслед за пуховым свертком. Сехун сажает его на постель, кладет руки на его плечи, чувствуя, как он вздрагивает снова, стоит молнии полоснуть по густой темноте вокруг, и настойчиво укладывает его на подушки. Чанель слепо подчиняется ему, чувствуя, как сверху невесомым облаком опускается одеяло, и вслед за ним Сехун забирается на постель, устраиваясь у него под боком. — Иди сюда, — говорит он, укладывая чужую голову на свое плечо. Проливной дождь барабанит по окнам, а частые раскаты грома с треском, до дребезжащих стекол, разрывают тишину. И когда яркая молния вновь прорезает себе путь сквозь завешенные окна, на глаза Чанеля ложится чужая маленькая теплая ладонь.***
Чанёль упрямо твердит ему, что он никогда не работал с напарником, но Сехун порой справляется со своей работой даже лучше него. Чанель отказывается это признавать, а Сехун, смеясь, говорит, что он просто старый. Через пару недель, среди кучи пьяных тел в очередной квартире, куда они наведываются с Чанелем, Сехун встречает еще одно знакомое лицо. Острый подбородок и ровный нос — он будто так и застыл с нетерпеливым «убирайся» на приоткрытых обескровленных губах. Сехун знает: с десяток жертв на пути к одной единственной цели оправдывают себя. Все, чьи фото приносил Чанель домой в конверте, так или иначе были связаны с теми, кого искал Сехун. Оставалось еще трое: двое тех, кого видел Сехун выходящими из машины, и третий, тот, что сидел за рулем, лицо которого Сехун так и не смог рассмотреть тогда. Им никак не удавалось выйти на них. Чанель не действовал открыто, предпочитая оставлять дело за случаем, хотя каждый раз после посещения китайского квартала понимал, что рано или поздно они сами найдут их, и тогда встреча лицом к лицу будет уже не по его заказу. Чанель всегда оставлял Сехуна дома, когда собирался с визитом к своему старому другу. Одно дело Сехун, уверенно держащий в своих худых пальцах оружие, зная, что за его спиной Чанель, готовый в любой момент поправить прицел, совсем другое — привлекать к мальчишке внимание там, где ему это было совсем не нужно. Сехун горделиво ставил себя наравне с ним, а Чанель не спешил переубеждать его в том, что он сам управляет своим трехколесным велосипедом. Но упрямого Сехуна трудно в чем-то переубедить, и когда Чанель в очередной раз со скандалом оставляет его дома, он решает, что на то, чтобы пойти с ним, ему вовсе не нужно его разрешение. Он хорошо запоминает дорогу, и поэтому ему не составляет особо труда остаться незамеченным Чанелем. Среди уличных детей Сехун выглядит как свой: в старой болоньевой куртке, стертых ботинках и худыми ногами, неизменно усеянными целым букетом синяков. Он успевает задержаться у кучки мальчишек, пинающих футбольный мяч в одном из переулков, потратить пару монеток на цветную жвачку у уличного торговца и едва ли не попадает под раздачу у овощной лавки, пока пытается поспеть за Чанелем и в то же время не попасться ему на глаза. И когда Чанель, наконец, оглянувшись по сторонам, заходит внутрь хорошо знакомого магазинчика, Сехун останавливается, прячась за углом, и, переждав несколько минут, подходит ближе. Магазин оказывается чем-то вроде закусочной в традиционном стиле — Сехун встречал такие — с дюжиной маленьких низких столиков. Чанель оказывается единственным ее посетителем в это время, он усаживается за самый дальний стол, и через несколько минут к нему выходит хозяин заведения, Сехун понимает это абсолютно точно. Они перекидываются парой фраз, прежде чем круглолицый мужчина собирается достать что-то, припрятанное под столом, но не успевает. — Нихао, дружище! — в помещение из комнаты для персонала входят несколько мужчин в костюмах. Двое из них становятся по обеим сторонам от единственного занятого стола, остальные бесцеремонно рассаживаются рядом. Сехун невольно вздрагивает, когда замечает среди них знакомые лица. И прежде чем двое из них, с которыми он знаком лучше других, садятся напротив хозяина заведения, он видит, ему не кажется, как Чанель оборачивается и смотрит прямо на него, незаметно качнув головой. Сехун понимает, что он имеет в виду, но, даже не успев подумать о том, что ему не удалось-таки остаться незамеченным, не двигается с места, продолжая украдкой наблюдать за происходящим. — Не познакомишь нас? — На плечо Чанеля опускается тяжелая рука. Мужчина широко и с деланным энтузиазмом улыбается, на лице Чанеля не мелькает ни тени улыбки. — Цаньле, племянник моей покойной жены, — натянуто улыбается хозяин. Вряд ли им известно о том, что у его жены никогда не было братьев и сестер. — О, мне очень. Очень. Очень приятно с тобой познакомиться, — нажимает мужчина, протягивая руку, но Чанель игнорирует рукопожатие. — Скажи мне, Цаньле, чем ты занимаешься? — Он безработный, — смеется хозяин, видя, как на такую вольность мужчины, Чанель только сильнее сжимает кулаки. — Обратился ко мне за помощью, чтобы я помог ему подыскать какое-нибудь место. — О, понимаю, — качает головой мужчина, похлопывая Чанеля по плечу. Ему не хватает всего пары мгновений, чтобы вывернуть ему эту руку так, чтобы он никогда больше не смог никому положить ее на плечо. — Ты знаешь, Цаньле… В дверях, ведущих на кухню, появляется мальчишка, и хозяин бросает ему что-то на китайском, кивая на входную дверь. — Был у меня один друг… — начинает мужчина, заглядывая Чанелю в лицо. — Он тоже одно время искал работу. Я по доброте душевной взял его к себе, но потом оказалось, что он меня обманул, представляешь? Я хотел найти его, только чтобы спросить, почему? Почему он предал меня? Но оказалось, что его уже кто-то нашел раньше меня! Так вот скажи мне, работая у меня, самого честного работодателя… Подтверди, подтверди! — обращается он к хозяину и тот утвердительно кивает головой. Чанель чувствует: еще немного и пистолет, припрятанный во внутреннем кармане пальто, найдет, наконец, свое применение. — Кому, кому еще он мог быть должен, а, Цаньле? — Чанель? Он проклинает все на свете, когда слышит голос Сехуна, зовущего его по имени. Этот глупый мальчишка снова наплевал на все его предупреждения и меры предосторожности. Дверь закрывается за его спиной на ключ поваренком и тот быстро скрывается на кухне. Рука с плеча Чанеля пропадает, и мужчина, сидящий рядом с ним, оживляется, подзывая мальчишку к себе. Сехун садится за стол напротив него, и тот с минуту внимательно разглядывает его лицо, а после заходится громким смехом. Его подопечные переглядываются, а Сехун успевает обменяться с Чанелем короткими взглядами. — Черт, — утирая выступившие в уголках глаз слезы, выдыхает мужчина. — Я-то думал, что та ополоумевшая шлюха солгала мне, когда сказала, что Сухека прикончил какой-то сопляк. Скажи, за что ты его так, а? Он снова смеется, хлопая ладонью по столу. — Ты представляешь, я прихожу к нему в квартиру, только поговорить, — он разводит руками, обращаясь к хозяину. — А он ждет меня! Лежа на шелковых простынях в луже собственной крови, уставившись в потолок, ждет! Не вышло у нас с ним разговора. Мужчина мрачнеет и оборачивается, устремляя свой взгляд на Сехуна. — Может быть, с вами получится, а? — Не получится, — наконец, говорит Чанель, обращая внимание на себя. Короткий щелчок — и дуло его пистолета упирается в чужой широкий лоб. Стоящие вокруг реагируют мгновенно: на него тут же направляются четыре заряженных пистолета. — Разве вы умеете разговаривать? — ухмыляется Чанель, замечая не поддельный страх в глазах напротив. Они оба знают, что даже если ему одним метким выстрелом перебьют кости на руках, он успеет спустить курок. — Даже если бы она умела говорить, вы бы не стали спрашивать ее. — И я не стану, — кривя в отвращении губы, говорит Сехун, сжимая пальцами пистолет, направленный в сторону одного из тех, чьи лица он хорошо запомнил тогда, чьи голоса звучали в его голове каждую ночь, каждый тревожный сон и по сей день. Звук выстрела оглушает, за ним слышится еще один, и еще, но Сехун не знает, он ли это спускает курок. Он теряется, оглядываясь по сторонам, но не видит ничего вокруг. Только чувствует в какой-то момент, как его крепко хватают за руку, и отчаянно пытается вырваться. — Пусти меня! Чанель!.. — выкрикивает он, оглядываясь. — Пусти, пусти! Он цепляется за пальцы на своем предплечье, пытаясь разжать мертвую хватку, упирается ногами в скользкую плитку, когда его тащат по узкому проходу кухни и бросают на пол за металлической стойкой, укрывая собой. Где-то совсем рядом пролетает очередной выстрел, и Сехун поднимает неверящий взгляд, цепляясь пальцами за полы чужого пальто. — Чанель?.. — его голоса в череде громких выстрелов почти не слышно, Сехун не чувствует, как дрожат его руки, сжимающие грубую ткань, не ощущает, как по щекам размазываются солью слезы. — Послушай, — голос Чанеля обрывается на полуслове, когда он оборачивается, чтобы выстрелить в ответ. — Послушай меня, Сехун! Уходи отсюда, сейчас же! Чанель не спрашивает, почему мальчишка не послушал его, знает, сейчас вовсе не подходящее время для упреков. Но ему впервые хочется хорошенько встряхнуть его, когда он видит, как Сехун, глотая слезы, мотает головой. — Нет! Я не могу позволить им, не могу! Чанель хватает мальчишку за шкирку, поднимая на ноги, и, прикрыв собой, прижимает к стене. — Уходи! — Я должен сдержать свое слово, Чанель! — отчаянно выкрикивает Сехун. Чанель открывает служебную дверь, оглядываясь по сторонам. Меньше чем в квартале отсюда слышен звук полицейской сирены. Переулок узкий, заваленный каким-то хламом, справа перегороженный знакомой машиной прибывших гостей, слева — грязный и темный, с скрывающимся за поворотом выходом. — Обязательно, Сехун, обязательно, — Чанель приглаживает ладонями волосы мальчишки, вытирая большими пальцами влагу со щек. — Я верю тебе. Он берет его лицо в свои широкие ладони и касается губами перепачканного лба. — Ты веришь мне? — спрашивает он, и Сехун кивает головой. — Тогда иди, иди. Я найду тебя. — Я люблю тебя, Чанель, — Сехун обвивает его талию руками, крепко прижимаясь на мгновение, и отстраняется, ступая в темноту переулка. — Я найду тебя, — говорит Чанель ему вслед, и только слыша удаляющиеся шаги мальчишки, тихо шепчет, — Я тоже, Сехун, я тоже. — А мы ведь могли просто поговорить, — раздается за его спиной. Испорченный пиджак, алеющее пятно на белой рубашке и испачканные в собственной крови пальцы, сжимающие пистолет. — Я не знаю, кто ты такой и откуда ты взялся, но ты прав, — мужчина улыбается, — даже если тебе есть, что мне сказать, я не стану тебя слушать. Сехун выбегает из переулка на улицу, окруженную полицейскими машинами. Никто не обращает на него внимания, вокруг в радиусе нескольких десятков метров ни души, а толпа самых любопытных держится подальше отсюда. Мальчишка переводит дыхание, в последний раз оборачиваясь в сторону закусочной, и спешит скрыться в толпе, но оглушающий взрыв заставляет его замереть на месте, невольно пригнувшись. Широко раскрытыми глазами он смотрит, как толстые стекла окон и дверей закусочной разлетаются на мелкие осколки, выбитые ударной волной. Проходит еще несколько секунд и Сехун, с трудом переставляя ноги, устремляется вперед. Он тихо шепчет, и, срываясь на бег, уже во все горло кричит, не слыша самого себя. — Чанель! Он отчаянно вырывается, попадая в руки полицейского, что удерживает его поперек талии, утягивая подальше от дыма и горящих стен. Сехун не видит ничего в расплывающемся полотне слез перед глазами и, кажется, срывает голос, теряя последние силы. Он не верит, не хочет верить в то, что не смог сдержать обещания, что Чанель не сдержал своего. Что одинокая высокая фигура у разбитых дверей, всего лишь мираж. — Руки за голову!.. Он роняет пистолет, падая на колени, и поднимает окровавленные руки, подчиняясь стражам порядка. Сехун видит виноватую улыбку на его лице и по губам читает ответ на давно заданный вопрос. Через заднее стекло машины Сехун смотрит на то, как на чужих запястьях застегиваются браслеты наручников, и он под дулом пистолета садится в полицейский форд.***
17 лет спустя Тяжелые ворота закрываются с пронзительным скрипом. Мелкий гравий незнакомо шуршит под ботинками, но оттого не менее приятно чувствовать его тихий шелест вместо привычного глухого отзвука утоптанной земли. Яркое солнце светит над ним точно так же как пять, десять и пятнадцать лет назад, и Чанель щурится, задирая голову. Он вдыхает полной грудью, но почему-то не чувствует того самого пресловутого особенного запаха, о котором говорит каждый, кому посчастливилось покинуть многолетний плен этих стен. Ему кажется, что прошло всего ничего, что он, задержавшись в одном из местных супермаркетов, возвращается домой по давно заученному короткому пути, туда, в объятия пустой тишины, где его никто не ждет. Он вздыхает, засовывая руки в карманы, и сворачивает направо. Невольно считает собственные шаги, смотря под ноги, и насчитывает около сотни, прежде чем остановиться. Свалявшаяся серая шерсть, поникшая круглая голова и наспех зашитая крупными стежками дыра на спине. Он смотрит на него своими безжизненными, запыленными черными глазами-пуговками, будто старый друг говорит: — Давно не виделись. Скудный огонек зажигалки бережет широкая ладонь со сбитыми костяшками. Чанель оборачивается на хриплый голос, чуя знакомый, но давно забытый запах сигарет. Выжженные до тлеющего пепла на кончике сигареты волосы, небрежно зачесанные пятерней назад, острые скулы, впалые щеки. Широкие плечи, скрытые заношенной джинсовой курткой и порванные на коленках черные штаны. Чанель, кажется, даже замечает на острой коленной чашечке желтеющий синяк. Он втягивает едкий дым, обхватывая фильтр сухими губами, и вынимает сигарету изо рта, закидывая руку на плечо Чанеля. Ему не хватает всего пары дюймов, чтобы сравняться с ним ростом. Чанель вытаскивает сигарету из чужих тонких пальцев, и парень смеется. Его глаза-полумесяцы светятся ярче полуденного солнца. — Чанель, — зовет он. — Знаешь, из тебя хреновый учитель. Чанель удивленно оборачивается. — Я до сих пор не усвоил урок, — улыбается парень, кладя свою белобрысую голову ему на плечо. Усмешка мелькает на лице Чанеля и он, вздохнув, похлопывает его по плечу. — Я тоже, Сехун, я тоже. Они оставляют его одного посреди узкой дороги у высоких каменных стен. В облаке тонкой дымки тлеющей у мохнатых лап сигареты, с белоснежной, спрятанной за грубым швом на спине пуховой душой, отданной за чужую жизнь.