30 Seconds To Mars — Stay
Увидев Чанёля впервые, Ифань решает, что тот ему приснился. Чанёль входит в вестибюль и улыбается, встряхивая головой, отчего волосы его — длинные и чуть вьющиеся — падают на глаза. На нем легкое бежевое пальто и зонт цвета черной вишни в руках. Шаг у Чанёля твердый, уверенный, и сам он держится так, словно ему принадлежит весь мир. Улыбка не сходит с его лица даже тогда, когда неуклюжий разносчик почты врезается в него вместе со своей неповоротливой тележкой. Чанёль извиняется и вбегает в как раз подошедший лифт. Ифань провожает Чанёля растерянным взглядом и еще минуты две пялится в стальные двери лифта. Впервые в жизни он понимает, что значит выражение "время остановилось". В тот миг, когда Ифань увидел Чанёля, для него остановилась сама Вселенная. Увидев Чанёля во второй раз, Ифань решает, что ад и рай существуют. Он знает — уверен в этом на сто процентов, — что Чанёль родом с небес, тогда как жизнь Ифаня напоминает Чистилище. Он хочет бежать из офиса, когда понимает, что Чанёль никто иной, как новый секретарь босса. Очень красивого, богатого и — главное — холостого босса. Первую половину дня Ифань удачно прячется в своей картонной коробке, едва ли не носом вычерчивая графики и таблицы, а во время обеденного перерыва обнаруживает в себе любовь к искусственным пальмам. Он вьется вокруг одной, ощупывает пыльные листочки, пересчитывает их, даже нюхает для полноты образа. Хань и Минсок, оккупировав кофе-машину, поглядывают на него обеспокоенно, но с расспросами не суются. Ифань знает, что ведет себя неадекватно, но осознание этого ускользает от него, стоит лишь поднять глаза и увидеть, как Чанёль, перекусывая яблоком прямо за рабочим столом, отвечает на очередной звонок. Его от Ифаня отделяет добрых двадцать метров и стеклянная стена, а еще социальные барьеры, классовое неравенство и прочие, возведенные Ифанем за последние четыре часа, преграды. Ифань — для полноты образа — бьется головой об этажерку и бредет заваривать свою вермишель. Привкус мокрой бумаги и ненатуральных приправ преследует его остаток дня. Каждый последующий день начинается для Ифаня одинаково: вестибюль, дешевый кофе в одноразовом стаканчике, без пятнадцати девять на часах над стойкой администратора, Чанёль в бежевом пальто, с вишневым зонтом в руках и с самой светлой улыбкой из тех, что встречались в жизни Ифаня, на лице. Широкий шаг, звон открывшихся дверей, нерешительность Ифаня. Каждое утро он говорит себе: "Сегодня я сделаю это. Войду в лифт, встану рядом и скажу: «Привет, я Ифань. Мы работаем в одном офисе»". Чанёль обязательно ему улыбнется и, представляясь, протянет руку для рукопожатия. Тогда Ифань будто бы ненароком пошатнется и схватится за его запястье. Тонкий шрам в виде кометы, который он прячет под ремешком дешевых часов, при прикосновении хорошо прощупывается, и если у Чанёля такой же... На этой мысли Ифань обычно дает себе хорошего леща, потому что "еще чего придумал!" Встречи с соулмейтами происходят лишь в сказках и романтических киношках, на которые его водят Хань и Минсок, чтобы поржать, когда Ифань, растрогавшись, попытается украдкой утереть скупую мужскую слезу рукавом любимой фланелевой рубашки. Очень мужественной рубашки, к слову будет сказано. Но, судя по всему, мужество Ифань оставляет дома, вместе с рубашкой, а на работе превращается в пятнадцатилетнего мальчишку, который впервые влюбился. Подойти к Чанёлю, заговорить с ним, посмотреть в глаза кажется ему святотатством. Ведь Чанёль лучший из людей, которых когда-либо носила земля. Он приветлив и дружелюбен, ответственен и трудолюбив. Он не зазнается и не кичится своим положением, готов одолжить пару десяток до зарплаты и угостить кофе. Он никогда не опаздывает и всегда уходит с работы последним — Ифань дожидается его в кафе напротив офисного здания, поэтому может говорить об этом наверняка, — не пьет ничего, крепче "Английского завтрака" и не курит. Рубашки его всегда чисто выстираны и идеально выглажены, а ботинки — начищены до зеркального блеска. Чанёль идеальный, и это рушит мир совсем не идеального Ифаня. Он старается менять рубашки хотя бы через день, протирает носки ботинок специально купленной щеткой, курит на шесть сигарет меньше обычного, заменяет темное пиво безалкогольным, перестает грубить Лу Ханю (пытается, честно, пытается!) и даже делится с Минсоком своим раменом. Хань с Минсоком предполагают, что пока Ифань спал, его похитили инопланетяне и сделали ему лоботомию, после чего Ифань отбирает у Минсока свой рамен и посылает Ханя в стратегически выверенном направлении. Да, быть идеальным непросто, но у Чанёля это получается, отчего Ифань день ото дня страдает все сильнее и глубже. Конец света происходит неожиданно, и Ифань к нему совершенно не готов. Очередная пятница угрожает переработкой и затяжным дождем, и Ифань практически проходит очень сложный уровень того шутера, что ему скинул на телефон Лу Хань, когда на его рабочий стол ложится длинная лопоухая тень и бархатным баритоном говорит: — Ты Ифань? Мне нужны отчеты за август и сентября этого года. Ифань позорно роняет телефон и челюсть и полными ужаса — и обожания — глазами глядит на возвышающегося над ним Чанёля. Чанёль улыбается, но тут же ойкает и наклоняется за упавшим на пол телефоном. Ифань млеет и течет, и плевать, что где-то там он самый настоящий альфа-самец. — Надо быть аккуратней: сейчас техника такая хрупкая, — говорит Чанёль и протягивает Ифаню телефон. Ифань готов разбивать по десятку айфонов в день, если Чанёль будет улыбаться ему такой улыбкой. Ифань принимает телефон как святые мощи и с предельной осторожностью кладет его на стол. — Отчет. За август... — едва шевеля губами, говорит он и понимает, что сейчас позорно свалится в обморок. — И сентябрь, — напоминает Чанёль и смотрит на Ифань так участливо, что Ифань готов разрыдаться. — И сентябрь, да, — бормочет он и едва не визжит, когда Чанёль кладет руку ему на плечо. — С тобой все в порядке? — спрашивает он обеспокоенно. Нет, с ним однозначно не все в порядке. — Да, я в норме, — угрюмо выдает тот мудак, которого Ифань привык называть своим дурным характером. — Я все распечатаю и занесу. — Можешь переслать по почте. — Или перешлю по почте. Чанёль улыбается, легонько сжимает его плечо и уходит, оставляя после себя дымящиеся руины Ифаневой гордости и самоуважения.***
Чанёль замечательный. Он желает Ифаню доброго утра и участливо хлопает по спине, когда тот от неожиданности давится кофе. Он желает Ифаню хорошего вечера, когда они заканчивают пятничный рабочий день в одном на двоих лифте, и Ифань царапает бедра через карманы брюк, потому что находиться с Чанёлем в столь тесном замкнутом пространстве равносильно прыжку с самолета без парашюта. Чанёль замечательный, а Ифань — дурак, и это уже аксиома. — Ты меня боишься? — спрашивает Чанёль, когда Ифань доедает свой супер острый четверговый рамен. Ифань давится вермишелью и трясущейся рукой тянется к стакану с минералкой. Разливает половину по столу, выкашливает часть легких и с горем пополам делает пару соленых глотков. — Я чем-то тебя обидел? Если да, то мне искренне жаль. — Чанёль смотрит на Ифаня своими большими, чистыми, как сны младенца, глазами, и лицо его при этом выражает вселенскую скорбь и сожаление. Ему в самом деле жаль. Ифань с трудом подавляет в себе желание убиться десертным ножом. Где-то рядом Минсок и Хань делают ставки на то, через сколько секунд Ифань опозорит себя окончательно и бесповоротно. Ифань представляет друзей персонажами "Пункта назначения", а сам пытается вернуть себе голос. Он обязан убедить Чанёля, что не обижен на него и — боже упаси! — не боится. Когда он уже открывает рот, чтобы выдать что-нибудь убедительное, в дверях кухни появляется босс — красивый, богатый и холостой, — и Чанёль, извинившись, убегает. Лу Хань и Минсок разочарованно стонут, и в любой другой ситуации Ифань бы от души позлорадствовал, но его день окончательно испорчен, его жизнь напоминает ангстовый фанфик (не то чтобы Ифань их читал, но да), а в дыхательных путях, кажись, застрял весь рамен мира. Острый четверговый рамен.***
Бён Бэкхён — самый везучий гад из всех гадов, которые встречались на нелегком жизненном пути Ву Ифаня. Ему двадцать семь лет, он владелец магазинчика одежды, который пафосно именует бутиком, и по выходным занимается тем, что ходит в гости к своим многочисленным друзьям-приятелям. Без приглашения. Ифань не то чтобы сильно против, но эти самые выходные он планировал провести с большей пользой. Например, напиться и забыться, но Бэкхён, будучи вредным собой, рушит все его планы. Он выбрасывает из холодильника Ифаня всю просроченную еду, убеждается, что кроме нее там нет ничего, запихивает Ифаня в байкерскую кожанку — откуда она взялась у Ифаня, не знает даже сам Ифань — и тащит его в ближайший супермаркет. Шоппинг с Бэкхёном — пускай это лишь простой забег за блюдами быстрого приготовления — равносилен концу света. Ифань в них разбирается как никто другой, так что может заявлять авторитетно. Бэкхён с ним полностью не согласен. Он двадцать минут выбирает зеленый горошек, но в итоге вспоминает, что Ифаня от него пучит, и отправляет жестянку на полку, а затем тащит Ифаня в мясной отдел, где не может решить, что унизит гордость Ифаня сильнее: куриные ножки или крылышки. В итоге он берет грудки и несется в отдел вин и за специями: для маринада. Ифань плетется за ним тенью самого себя и предается меланхоличному созерцанию бесконечных рядов с соками и газированными напитками. Кто кого сбивает с ног — Ифань карапуза или карапуз — Ифаня, — Ифань понять не успевает. Он инстинктивно хватает упитанного мальчугана под мышки и, избежав столкновения с полками, валится на кафельный пол. Мальчуган хихикает, развалившись на Ифане морским котиком, и вставать не спешит. Ифань лежит посреди отдела напитков и чувствует себя крайне глупо. — Кенсу, я не шучу: если ты сейчас же не вернешься, я надаю тебе по жопе, — басит в конце ряда, и у Ифаня разом отнимает все конечности. Он узнает этот голос, потому что тот не выходит у него из головы двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Мальчуган — должно быть, тот самый Кенсу — перекатывается на живот и распластывается по Ифаню в позе звезды. Ифань не дышит. Во-первых, Кенсу в свои малые годы весит отнюдь не мало, во-вторых, из-за полок с соками показывается Чанёль. Руки его заняты корзинами, доверху наполненными продуктами. На плече висит рюкзак с голубыми слониками. Выглядит это безгранично мило, и Ифань тает от умиления. Стоит Чанёлю узреть композицию из двух тел на полу, как лицо его из сердитого превращается в испуганное. — Кенсу, немедленно встань с Ифаня! — вопит он. Ифань представляет, как Чанёль, приходя в ужас, прижимает ладони к щекам, и окончательно теряет связь с реальностью. Должно быть, Чанёль понимает это по-своему, потому что корзины с продуктами оказываются на полу, а сам Чанёль — рядом с Ифанем. — Да что ж ты вечно меня позоришь, — шипит Чанёль и стаскивает с Ифаня упитанную тушку. — Ты в порядке? Ифань? Ифань плывет, потому что голос Чанёля звучит по-настоящему обеспокоенно, и только имидж крутого парня не дает ему закивать болванчиком. — В полном, — выдает Ифань вместо этого и, кряхтя по-старчески, поднимается на ноги. Чанёль продолжает прижимать мальчугана к груди и во все глаза глядит на Ифаня. Ифань чудом не краснеет. — Уверен? — выдыхает Чанёль. — На сто процентов. Мы просто не заметили друг друга. Да, Кенсу-я? — Пап, я хочу забрать его домой, — деловым тоном объявляет Кенсу. — Сколько папа должен заплатить, чтобы вы стали моей мамой? Ифань роняет челюсть; Чанёль краснеет и зажимает рот Кенсу ладонью. — Кенсу, я же говорил: люди не продаются. — А баба считает иначе, — бурчит в ладонь Кенсу. — Она сказала, что любого человека можно ку... Чанёль зажимает не по годам циничный ротик посильнее, виновато улыбается Ифаню и, шепнув: "Воспитательный момент", утаскивает Кенсу прочь. Корзины с продуктами остаются стоять посреди прохода. Ифань, плохо соображая, что делает, подхватывает их и идет следом за Чанёлем. В голове вакуум, в котором плавают две мысли: "Почему людей не продают в супермаркетах?" и "У Чанёля есть сын". Чанёль краснеет и извиняется все то время, что кассирша пробивает товары. У камер хранения мнется успевший заскучать Бэкхён. Лицо его выражает нечто между "я тебе отомщу" и "так уж и быть: иди, обниму". Ифань и сам не знает, чего хочет больше: чтобы его пырнули ножом под ребра или погладили по головке, нашептывая, что все будет хорошо. С последним Ифань, конечно же, не согласен, потому что о каком хорошо может быть речь, когда у Чанёля — его идеального, милого, любимого до последнего пальчика на ногах Чанёля — есть сын, а это значит, что где-то там есть и жена, и... На этом месте Ифань незаметно для Чанёля, но очевидно для Бэкхёна, прикладывается головой об стенд со жвачками. Хочется сотворить какую-нибудь абсурдную глупость, но Ифань очень уж не любит публичных проявлений чувств, поэтому продолжает насиловать лицо равнодушием, что заставляет вконец сникшего Чанёля извиняться в разы активней. Стоящий рядом Кенсу не сводит с Ифаня изучающего, скрупулезно-придирчивого взгляда. Мальчуган настроен решительно и... В голове Ифаня лампой Ильича вспыхивает озарение. Он едва удерживает себя от того, чтобы не сгрести Кенсу в охапку и не расцеловать. Кенсу хотел, чтобы Ифань стал его мамой. Это значит, что мамы у него нет. Конечно, любой хороший человек на месте Ифаня опечалился бы и пожалел малютку, но Ифань не был хорошим человеком. Он был влюбленным и вконец отчаявшимся, и это должно было его оправдать. Ифань открывает рот, чтобы прервать поток извинений и предложить свою вполне посильную помощь, но нарисовавшийся на горизонте Бэкхён все портит. Он вешается Ифаню на шею и с самой сахарной из своих улыбок интересуется: — Ты еще долго, котик? Чанёль застывает с открытым ртом и вдруг покрасневшими щеками. Ифань и себе идет пятнами — ярости — и от возмущения не может и слова произнести. Чанёль захлопывает рот, бормочет: "Приятно было увидеться", и, выхватив у кассирши карточку, убегает, волоча за собой Кенсу и огромные пакеты. Кенсу пару раз оборачивается, чтобы наградить Бэкхёна полным ненависти и презрения взглядом. — Ну вот нахрена? — отмирает Ифань и смотрит на Бэкхёна так, что любой бы на его месте уполз под плинтус. Бэкхён же расправляет плечи и, подхватив пакет с курочкой, который оставил на столе у камер хранения, небрежно выдает: — Ты скучный. А хорошим мальчикам скуки с головой хватает. Парень же, у которого кто-то есть — особенно, если этот кто-то столь же шикарен, как я, — скучным быть не может. Ставлю сотню, что с понедельника он начнет вести себя иначе. Бэкхён оказывается прав. Поведение Чанёля и впрямь меняется. Не в лучшую для Ифаня сторону. Чанёль, как и прежде, желает ему доброго утра и приятного вечера, но делает это скомкано и поспешно. Глаз не поднимает, а когда им случается остаться наедине — стушевывается, поспешно делает свои дела и убегает. Ифань разве что не волком воет и шлет Бэкхёну гневные сообщения, на которые тот отвечает гадостными смайликами. Минсок с Ханем ходят вдоль стеночки, чтобы не попасть под горячую руку, но за спиной неизменно перемывают Ифаню косточки. Ифань впервые в жизни обнаруживает в себе тягу к внеплановой работе и остается в офисе дольше Чанёля. Тот поглядывает на него украдкой, но ничего не говорит. Ближе к концу ноября наступает переломный момент. Сначала Ифаню кажется, что его одержимость Чанёлем прошла, и он практически в этом убеждается, когда Чанёль берет неделю больничного. Но уже через семь дней, в мерзко-слякотный понедельник, пахнущий автомобильными выхлопами, суматохой и кофе из автомата, Ифань понимает, что кто-то там, на небесах, над ним жестоко посмеялся. Он пьет свой неизменный растворимый из бумажного стаканчика цвета грязной травы, когда в вестибюль входит Чанёль. На нем новое пальто — черное, с огромными пуговицами, — новые туфли и шарф, такой широкий и такой белый, что в нем можно спрятать зиму. Ифань застывает статуей самому себе и видит, как Чанёль, сбавив шаг, оглядывается по сторонам, словно выискивая кого-то. Глаза у него опухшие и усталые, и весь Чанёль такой же. У Ифаня сердце кровью обливается, он отмирает и впервые за столько месяцев идет за Чанёлем. — Привет, — говорит негромко, когда их плечи случайно — не очень — соприкасаются. Чанёль, смотрящий в это время в другую сторону, вздрагивает и оборачивается к Ифаню. Он так близко, что Ифань замечает, как стремительно расширяются его зрачки, отчего взгляд его темнеет, а глаза блестят еще ярче. — Ифань... — вздыхает Чанёль, и у Ифаня земля из-под ног уходит. Он готов поклясться, что именно его Чанёль и искал в толчее офисного вестибюля. Двери лифта услужливо открываются, но Чанёль не сходит с места. Ифань трогает его за локоть — и как осмелился? — и кивком указывает на лифт. Чанёль улыбается вымучено и шагает внутрь. Ифань идет за ним, встает рядом и нажимает нужный этаж. В кабину проскакивает молодящийся старичок и жмет на этаж ниже. Двери закрываются. Ифань смотрит на Чанёля, Чанёль смотрит на Ифаня. Оба молчат. Воздух вокруг них, кажется, вот-вот заискрится. — Как твое здоровье? — спрашивает Ифань. — Бывало и лучше, — честно отвечает Чанёль. Старичок прочищает горло и начинает мугыкать знакомый мотивчик. — Кэтти Перри, — говорит Чанёль. — Да нет, Леди Гага, — парирует Ифань. — Рианна, — бросает старичок. Лифт останавливается, двери открываются, он выходит. Чанёль опускает голову, а Ифань понимает, что все еще держит его за локоть. Разжать пальцы не получается. — Гони десятку! — орет Лу Хань, как только они выходят из лифта. Минсок качает головой и лезет в карман за бумажником.***
Они едят вторниковый рамен — с курочкой — и глядят за окно. Там первый снег — прозрачно-голубой — ложится на глянцевую чернь стекла. — Тебе не надо домой, к сыну? — спрашивает Ифань. На часах начало восьмого, в офисе только они и уборщица. — У меня сегодня день рождения, — говорит Чанёль. — Родные готовят для меня сюрприз, поэтому мне нужно пошататься где-нибудь до восьми, чтобы все не испортить. Ифань теряется на миг, а потом выдает жалкое: — Я не знал. Ну... с днем рождения? Чанёль шепчет "спасибо" и затягивает в рот очередную порцию вермишели. Молча жует и смотрит на снег, вздыхает тяжко и, колупнув кусочек курочки палочкой, спрашивает: — А у вас с тем парнем все серьезно? Ифань таращится на Чанёля так, словно тот на его глазах отрастил жабры. Ему нужно не меньше минуты, чтобы понять, о каком, черт возьми, парне он ведет речь. — О, нет-нет! — Он машет торопливо руками, отчего во все стороны летят бульонные брызги. — Бэкхён мне не парень. Совсем. Он идиот, и я вообще не понимаю, почему с ним общаюсь. — Ах... — это все, что выдает Чанёль, прежде чем вернуться к рамену. — А твоя жена?.. — осторожно спрашивает Ифань, когда понимает, что развивать тему Чанёль не собирается. — Жена? — Чанёль перестает жевать. — Ну, мать Кенсу... — А-а, нет, мы не женаты. И никогда не были. Так... — Чанёль краснеет. — Ошибки молодости. — Но вы с ней видитесь? — Нет. — Чанёль качает головой. — Она живет в Корее. Знаешь, это не самая веселая история, а у меня, все же, день рождения. — Он вымучено улыбается и всем своим видом показывает, что говорить о матери Кенсу ему неприятно. — А вы с ней... м-м... истинные? Брови Чанёля ползут вверх. — Боже упаси! — Да я так, просто... — Хочешь увидеть мою метку? — Нет! Чанёль теряется, бормочет невнятно извинения и, доев рамен, начинает торопливо собираться домой. Ифань понимает, что в очередной раз совершил глупость, и решается совершить глупость еще большую. Он бросает палочки на стол и порывисто поднимается. Чанёль хватает пальто и бежит на выход. Ифань, не мешкая, бросается за ним. — Погоди, — просит он и хватает Чанёля за руку, — я хотел лишь сказать... Знаешь, я... ну я не очень в этом хорош, в словах, то есть, поэтому... С того дня, как ты начал здесь работать, я мечтал, чтобы ты показал мне свою метку. Чтобы наши метки совпали и... Но теперь я понимаю, что это неважно. Ну, конечно, это было бы круто и все дела, но если нет, то какая разница? Чанёль поднимает на него глаза; смотрит пытливо, с надеждой и, кажется, совсем не дышит. — Я хотел сказать... если ты не против, то я мог бы стать для Кенсу мамой. Ну или вторым папой, если это не столь принципи... Договорить он не успевает: Чанёль зажимает ему рот ладонью и качает головой. Глаза его влажно и счастливо блестят. — Понял: молчу, — бормочет Ифань. Чанёль улыбается, отнимает руку и позволяет себя поцеловать. Лу Хань проигрывает Минсоку месячную зарплату и девственность, а Ифань встречает Рождество под елкой, наряженной совместными с Кенсу усилиями, и, кажется, впервые в жизни готов сказать Бэкхёну "спасибо" без сарказма. 6 ноября, 2016