Грёзы Гайнэ

Стена. Всё, что у них осталось. Их убежище, их дом, их тюрьма. Их города лежали в руинах. Их корабли опускались на дно, проиграв в схватке с Большой бурей. Их земля была усеяна останками дирижаблей. Война подошла к концу; было ясно, кто победил. Без единого выстрела. Победители уже пили молодое вино и готовились праздновать Агельд. Проигравшие ожидали приговора.

Гармод начался когда-то с одной плавучей платформы и одного буксира. Теперь он представлял собой многоярусный многосекторный плавучий остров с водоизмещением в миллионы тонн. Центр острова был неподвижен и намертво сцеплен. В нём находились командные посты, лаборатории и хранилища данных. Середину составлял перегонный завод. Нижние ярусы под ним занимали резервуары для свежей нефти, верхние — для продуктов переработки. Жилые постройки, напоминавшие железные соты, ютились кольцом вокруг завода. Края Гармода постоянно изменялись: то отцеплялись, то пришвартовывались платформы, буксиры, энергостанции. Однообразная, одноцветная, монотонная жизнь корабля не менялась из года в год. Но люди — люди менялись. Мало кто выдерживал больше пары лет. Но и за этот срок на плавучем острове зарабатывались такие капиталы, что, сходя на берег, даже простые матросы строили себе прекрасные дома, покупали автомобили последних марок и спокойно обеспечивали свою семью до самой старости. Находились и те, кого однообразие затягивало. Вновь и вновь, оставляя на берегу родных и друзей, они на полгода и больше пропадали с Верфей в брюхе железного монстра. Венси уважали тех, кто любил свое дело. Гайнэ был таким. Почти таким — он не оставлял свою семью на берегу. Он не представлял, как можно разлучиться с Мединге так надолго. Задействовав все свои связи, он получил для молодой жены место в лаборатории, и теперь, вот уже второй год, они бороздили океан вдвоём. Втроём. Дочь родилась тут же. Через месяц они должны были сойти на берег, чтобы остаться там до тех пор, пока девочка не повзрослеет. Гайнэ уже размышлял, где бы его таланты могли пригодиться на суше… — Вы не можете его забрать, он же инженер, он не… Двое высоких крепких мужчин держали вырывающуюся и кричащую женщину за локти. Гайнэ подошёл и погладил Мединге по щеке: — Любимая моя. Береги нашего ребёнка, — и, развернувшись, последовал за конвоирами. Он хотел её поцеловать. Но знал, что тогда не сможет оставить. А ослушаться адмирала было равнозначно гибели. Особенно сейчас. Пятый год шла Тихая война. Мозг корабля должен был функционировать на полную мощность. И только те, у кого точно не было ни малейшего признака Дара, могли стать его частью. Только такие, как Гайнэ; и сейчас никто уже не смотрел на наличие у них семьи, друзей, обязательств. Он всё понимал, а сердце… сердце разрывалось от боли. Он будет с ними, будет ощущать их, даже видеть, сможет — он надеялся, что сможет — защитить, но никогда не поговорит, не обнимет, не отпразднует с ними наступление весны. Дверной проём опустел. Мединге перестала вырываться, заплакала и обвисла в руках солдат. Мужчины отпустили её и быстрым шагом вышли. Она упала на колени и долго ещё стояла так, приложив руки ко рту, глядя на закрывшуюся за любимым железную дверь. Он никогда больше не войдёт в неё… В соседней комнате закричал ребёнок. Пошатываясь как пьяная, Мединге медленно отправилась на этот требовательный зов. Помещение заливал мягкий ровный свет, шедший от прикрытого матовым стеклом высокого потолка. В центре из огромной шахты в потолке выходили перевития разноцветных проводов. Их было так много, что в самом верху они образовывали толстую перевитую косу. Спускаясь ниже, коса рассыпалась на сотню более тонких, а те — расплетались, и паутинная вязь тонкой проволоки пронизывала всю верхнюю часть расставленных радиально длинных сигароподобных цилиндров. В них, заполненных особым раствором, подключенные к системе, плавали тела избранных, чей разум управлял Гармодом. Раньше таких готовили с детства. Они не знали ни отца, ни матери, у них не было друзей, им были чужды человеческие чувства. Они были частью машины, огромного живого корабля, его управляющими, его навигаторами, его суперкомпьютером, равного которому просто не существовало. Их число росло с ростом самого Гармода. Сейчас их было уже тридцать. Тридцатым стал тот, кто не был выращен специально для системы. До того, как в его мозг вживили тысячи тончайших электродов, у него было имя. Это имя было единственным оставшимся у него от реальной жизни воспоминанием, не считая технических знаний об устройстве плавучего острова — корабля. Кажется, часть его памяти просто отключили от питания. А вот имя не исчезло, не померкло, не стерлось. Гайнэ. Но зачем оно было ему нужно, это имя, Гайнэ не задумывался. Он выполнял программу. Он корректировал ошибки штурманов, он отвечал за курс корабля, за точное следование маршруту, просчитывал любые отклонения, постоянно замерял глубину и рельеф дна, силу и направление течений, скорость ветра, приливы, отливы, величину загрузки Гармода, изо дня в день набивавшего брюхо вязкой чёрной нефтью. Его не интересовали люди на борту. Только цифры. Только бесконечные потоки данных. Хотя он понимал голоса и мог отвечать на запросы — тоже голосом. Своим ли — Гайнэ не знал и не интересовался. Голос шёл из динамиков в центре управления. Здесь, в комнате с матовым светящимся потолком, всегда царила тишина.