Вор

Ночи в августе особенно жаркие. Стив ворочается, пока не устраивается на животе на краю кровати. Простыня жесткая от дешевого мыла, пахнет едва заметно терпким одеколоном Баки. В доме Барнсов всегда держат в комоде с постельным бельем носовые платки, смоченные одеколоном для свежести. В их квартире на двоих Баки делает так же, и Стив засыпает и просыпается с его запахом. Он въелся в его кожу и волосы, и Стив в любое время может сделать глубокий жадный вдох, чтобы почувствовать, как пахнет Баки. Дело за полночь, но Стив не спит. Ждет. — Эй, Стиви. Стив, ты спишь? Наконец-то. Стив не отвечает, затаившись голодным зверем в засаде. Облизывает губы в предвкушении. Щеки вспыхивают румянцем, но это ничего, Баки не видит его — слишком густая темнота в углу, где стоит кровать. Зато Стив может видеть его всего. Баки лежит на сброшенном на пол матрасе прямо напротив кровати. Он любит, чтобы было прохладно, и полночный воздух из открытого настежь окна щекотал босые ступни. Стив любит смотреть на Баки. Днем не позволяет себе задержать взгляд подольше, чем необходимо. А ночью... Пускай и украдкой, со сладким чувством вины и стыда, но не смотреть не может. Баки так хорош собой. Бледный свет луны, падая из окна, ложится мягким покрывалом на его лицо и обнаженную до пояса фигуру. Одна рука у него под головой, вторая расслаблено лежит на животе. Стив засматривается на эту небольшую ладонь с тонкими пальцами. Бедра скрыты под легкой простыней, но Стив может с закрытыми глазами по памяти нарисовать все изгибы тела. Иногда так и делает, нанося карандашные линии под шум крови в висках, а затем исступленно зарисовывает их толстыми штрихами до сплошной черноты, пытаясь спрятать, или рвет рисунки на крохотные кусочки, потому что даже на бумаге нельзя видеть Баки таким никому. Баки снова повторяет его имя, повернув лицо к кровати, и Стив невольно прикрывает глаза и задерживает дыхание. Слышит легкий вздох. Из-под опущенных ресниц Стив смотрит, как Баки начинает. Медленно, тягуче потягивается всем телом, мышцы перекатываются под гладкой, облитой холодным лунным светом, кожей. Напоследок взъерошив волосы, вынимает руку из-под головы, подносит к губам. Рот Стива наполняется слюной, он крепко стискивает зубы. Баки облизывает ладонь с влажным тихим звуком. Стив представляет себе, каким, должно быть, горячим и нежным этот язык ощущается кожей, смотрит, как темнеют блестящие от слюны губы. Баки скользит рукой под простыню, сгибает колени, дыхание его сбивается и тяжелеет. Он такой горячий, заводится с одного касания. Стив приподнимает собственные бедра и прижимает ладонью вставший член к животу. Баки медленно двигает рукой, закрывает глаза. Причудливо изломанные тени от ресниц кажутся Стиву хрупкими ночными бабочками на бледных щеках. Баки вздыхает, облизывает губы. Стиву так хотелось бы узнать их вкус. Он думает, что губы Баки должны быть не такими, как у тех двух девчонок, с которыми ему довелось целоваться. Наверное, они тверже и горячее. Может, грубее. Иногда Стив подносит к губам свою ладонь и ласкает губами в том нежном местечке между большим и указательным пальцами, представляя, что целует губы своего лучшего друга. Какими бы они не были, Стив уверен, что целовать их слаще, чем губы любой девчонки. В вязкой тишине комнаты первый стон срывается с губ Баки, и он запрокидывает голову, приоткрыв припухший от возбуждения рот. Стон низкий, уязвимый и требовательный одновременно. В паху у Стива пульсирует горячо и голодно. Это его самая любимая часть. Что бы там себе не представлял лучший друг, лаская себя, Стив не будет об этом думать. Ему так легко представить, как он подходит к Баки и ложится на него сверху, вжимаясь в обнаженную кожу, как в душу. Стив худой и неуклюжий, со слабым телом, но горячим сердцем, он целовал бы Баки решительно и жадно, захватывал бы его рот со всей своей страстью и нежностью. Делал бы своим. И Баки отвечал бы на поцелуи, стонал и обнимал Стива. Плавился бы под ним, повторяя его имя. — Стиииии... — стонет Баки, простыня сбивается от резких движений рукой, обнажая бедра. У Стива в ушах грохочет биение сердца, ладонь на члене увлажняется от смазки, он сжимает кулак и закусывает подушку, чтобы не выдать себя. Баки может долго, но сейчас он дрочит себе быстро и жестко, вздрагивая всем сильным телом. Он вспотел, влажные волосы курчавятся на лбу, по комнате разливается крепкий мужской запах. Белые капли летят Баки на живот, пальцы на ногах поджимаются, когда все тело прошивает удовольствием. Стив хотел бы двигаться вместе с Баки — на нем, в нем, или как угодно, чтобы только вместе. И кончить бы самому ярко и сильно, выстанывая имя во влажную кожу доверчиво открытой шеи. Он крепче сжимает зубы на краешке подушки, вдыхает запах одеколона Баки, и пока тот, успокаиваясь, дышит шумно и загнанно, доводит себя до края несколькими выверенными движениями руки. Ладонь заливает теплым, и Стива затягивает в спираль тягучего сладкого удовольствия. — Стив? Ты спишь? — хриплый тихий голос Баки разрезает тишину, и Стив вздрагивает. Молчит. Закрывает глаза. Стиву стыдно. Не потому, что подглядывает, знает о друге самое сокровенное, представляет себе такие вещи, которые не делают с лучшими друзьями, а потому что молчит. Когда-нибудь он ответит, признается. Скажет Баки правду глаза в глаза. Но пока Стив может только смотреть. Воровать то, что считает давно своим.