***
Я снова в горизонтальном мире, пытаюсь тренировками отвлечь буйну голову от жарких мыслей. На самом деле, всё прошло даже лучше, чем я мог предполагать. Даже такая упрямица, как Татцуки начала понимать, что связи между нами тремя куда как крепче, чем она думала. И почему связь между нею и мной, должна обрывать связь между ею же и Орихиме? Странно звучит, словно фраза. А почему бы и нет, фраза и есть, нужно будет запомнить, чувствую, в скором будущем мне пригодится всё моё красноречие… надеюсь, на это. Я, кстати, не один. Молчаливую компанию мне на этот раз составляет не Зангетцу и даже не дух квинси, имени которого я так и не узнал. Моим безмолвным наблюдателем сегодня является Курогекумо. По субъективному времени я уже часа четыре оттачиваю свой главный приём: Гетсугу. В защите, в нападении, с раскрученного лезвия, с брошенного лезвия. Работать есть над чем. Эта на первый взгляд примитивная способность имеет множество достоинств. И самое главное из них — чудовищная эффективность. Если говорить о коэффициенте полезного действия, мощности разрушающего эффекта в соотношении к затраченной энергии, я пока встречал лишь один аналог Гетцуге: крики Бенихиме. Да, Серо можно выполнить с гораздо большим размахом, но лишь в силу колоссальных затрат реацу. На то могучее Серо, что я применил, разрывая Бакудо Айзена, энергии ушло столько, что можно было бы часами изображать пусковую установку залпового огня, если использовать способность моего Дзанпакто. За всё это время Курогекумо не проронила ни слова, и я уж думал, что так оно и останется, но дроу всё же нарушает молчание: — Разве не должен ты сейчас пытаться обрести Банкай? Ведь ты понимаешь, что покуда не достигнешь силы сопоставимой, — она делает паузу, выделяя слово, но не поясняя с чем именно нужно сравнивать, — не сможешь обладать в полной мере, и контролировать себя не сможешь тоже. Капитаны все достигли этого уровня. Двенадцать их, Капитанов, владеющих силой неподвластной тебе, и все они не смогли остановить одного. Странно, но в её голосе я не слышу ни иронии, ни издёвки, словно ей и впрямь небезразлично моё будущее… чертовски непривычно слышать подобные интонации в её голосе. Не дождавшись моего ответа, дроу продолжает свой спич: — И Экзекуцию, к слову, двенадцать Капитанов, также остановить оказались не в состоянии, Экзекуцию, что обретается менее чем в десяти километрах от тебя, Экзекуции главу, которой ты так боишься. — Я не могу материализовать Зангетцу, и ты это знаешь. Это не то, чего можно достичь лишь с помощью грубой силы. — Не можешь, верно, — дроу оскалилась, — и не сможешь ещё очень долго. — Тогда к чему этот разговор? — я не знаю к чему она клонит в данный момент, но некоторое время назад появились у меня кое-какие доводы. С самого начала я полагал, что дроу получила доступ к моей памяти. Однако, позже я встретил Зангетцу, и он ничего не знал о моём прошлом, пока я сам не пустил его в свои воспоминания. Это очень сильно помогло нам понять друг друга, заменило годы и годы совместных тренировок, но сейчас не об этом. Помимо прочего, у меня появилось подозрение, что первые догадки об осведомлённости дроу оказались ложными и прямо сейчас я либо получу им подтверждение, либо вопросов враз станет больше. — Что если есть способ достичь Банкая быстрее, обойти правило? Способ, о котором не знаешь ты, но, — она улыбается, зло, — знаю я. — Материализовать Зангетцу не своими силами, а при помощи другого устройства… — начинаю я, но осекаюсь. Лицо Курогекумо искажается, её буквально передёргивает: рот искривляется, а ноздри трепещут от гнева. — Устройства? — шипит дроу, с силой выпуская воздух из лёгких. Мысли мои мечутся быстрее, чем когда-либо, выстраивая логическую цепочку: она разозлилась, разозлилась, когда я упомянул устройство Урахары, не удивилась, а именно разозлилась! Что из этого следует? Из этого следует два факта: Во-первых, она не имела ввиду куклу, созданную Киске. Во-вторых, она даже не знает о ней, раз не поняла, что я имел ввиду. Ну и из этого можно вывести в-третьих, она не имеет, и никогда не имела, доступа к моей памяти! Так же стоит сделать вывод, что способ, который хотела предложить она, имеет к ней личное отношение, точнее, если она так разозлилась, то это может значить только одно: она приняла это на свой счёт, словно именно её я назвал вещью. — Прекрасно, значит устройство… — продолжает шипеть дроу. — О, так ты о нём даже не знаешь? — будто бы, не заметив гнева эльфийки, говорю я, — об устройстве созданном Урахарой Киске для материализации Дзанпакто? Хорошо было бы им воспользоваться, вот только никто мне его не предлагает, видимо, считают, что я итак уже слишком опасен. По мере того, как говорю я, успокаивается она. Лицо её разглаживается, и эльфийка делает вид, будто и не было ничего. — Не тот это способ, который предлагаю я, не только Урахара Киске способен силой материализовать твой клинок. Могу это сделать и я, — она смотрит мне в глаза, — и ты понимаешь, что для этого требуется сделать. — Исключено, — теперь уже моя очередь злиться, — не может быть и речи о том, чтобы ты взяла Зангетцу под контроль. Пусть ты и не вредишь мне сейчас, но твои прошлые поступки говорят сами за себя, от тебя я видел слишком много зла. Моя мама умерла из-за тебя! Под конец я едва не срываюсь на крик, но сдерживаюсь. Дроу смотрит на меня изучающе. — Зло… — задумчиво тянет она, — с твоей точки зрения, может так оно и есть. Я попробую объяснить. У нас, илитиири, не существует таких понятий, как зло и добро. Мы другая культура, мы не руководствуемся принятыми в вашем обществе моральными ценностями, для илитиири существует только личная выгода, всё остальное несущественно, и любые средства оправданы. Поразительно откровенная речь, учитывая, что она считает меня неосведомлённым о нравах, царящих среди тёмных эльфов. Тем временем дроу продолжает: — О порядках этого мира я узнала много позже. — И тем не менее, ты виновна в смерти моей матери. — Верно, для вас, людей, это значит многое, но ты ошибаешься, обвиняя во всем меня. В самом начале я была так же слаба, как и ты сам. При всём желании, я не смогла бы захватить власть над этим местом и над тобой. Моя первая попытка выйти из тени случилась много позже. Ты сам виновен в случившемся не менее моего. Ты сам не желал оставаться в сознании в беспомощном детском теле. Ты сам отказался от дара сознания, ради благости бессознательного. Ты сам создал разум, управлявший твоим же телом. Ты сам убил свою мать. — С чего бы мне тебе верить? Твои слова ничего не изменят. Дроу щурится, словно бы с довольством, словно я сказал именно то, чего она добивалась. — В качестве жеста доброй воли, я объясню тебе ещё кое-что. Ты всё твердишь, что твоя мать мертва. И ты прав… отчасти. Твоя мать и впрямь убита, сожрана Великим Удильщиком, которого позднее уничтожил ты. Но если, она мертва, то кто защитил тебя в день, когда ты обрёл силу шинигами? Разве ты не помнишь? Великий Удильщик и правда поглотил духовные силы твоей матери, но её сознание не было уничтожено, ты сам хранил его в себе все эти годы, хранишь по сей день. Оно было почти незаметно до того дня и стало ещё слабее, помешав мне, но не исчезло. Именно ей ты обязан столь легким и быстрым прогрессом в том, что называешь Полным Подчинением. Однако, духовная сущность нуждается в энергии, пока твоя реацу служит ей суррогатом. Но что насчёт её собственной духовной силы? Той что была поглощена пустым, а позже, после его уничтожения, что с ней стало?Глава следующая, продолжающая предыдущую
27 июля 2018 г. в 03:08
Выдав эту, не самую остроумную из шуток, Ичиго вызывает у Орихиме приступ звонкого смеха, а смотрит при этом на меня. На губах его улыбка, глубокая, вкрадчивая, от которой меня кроет даже сильней, чем раньше, причем до такой степени, что я жалким инстинктивным движением поправляю волосы. Я ищу защиты у фужера с шампанским, прикрываясь им, бросаю на Ичиго испуганный взгляд: не заметил ли?
Машина наконец останавливается, мы уже в Токио у въезда в парк, о котором говорила Иноуэ. Несмотря на позднее время тут не так уж и мало людей: от самых ворот в глубь уходит дорожка пылающих огней — красивейший эффект от бумажных фонарей. Естественно, это обман: нутро их не более чем простая электронная лампа. Кто в здравом уме станет развешивать каждую ночь недолговечные живые огни?
Мы покидаем салон авто, на нас обращены взгляды прохожих, и я благодарю богов за темноту, что скрывает мой отнюдь неизысканный наряд. Мне нужно попытаться успокоится. Иноуэ, как будто не воспринимает нелогичность ситуации, она и впрямь наслаждается этим «свиданием», мне стоило бы попытаться взять с неё пример, но, в глубине души, я просто боюсь расслабиться. Я не могу доверять самой себе, своим чувствам, стоит дать им волю, и я снова окажусь в его власти. Это пугает, и, страшно признаваться в этом даже в мыслях, жутко заводит.
Мы гуляем по парку, он просто огромный, и тут, действительно, есть на что посмотреть. Особенно много храмов, посвященных всевозможным богам, они буквально на каждом углу. Здания тонут в аккуратных коллекциях кустов и живописных садах и заводях. Я начинаю воспринимать это уже просто, как безобидную прогулку по парку, и Куросаки, надо отдать ему должное, способствует тому — держит себя в руках. Даже слишком, словно бы ничего между нами и не было.
Насытившись изысканными видами, мы заходим в скромное снаружи, но обставленное со всем шиком внутри, кафе. Здесь подают, кажется, любую кухню мира: от устриц и итальянских спагетти, до будоражащего нервы своей небезопасностью фугу. Нескромно одетая, в юбочке заметно выше колен и блузке, просвечивающей темный лифчик, официантка тут же оказывается рядом. Она усаживает нас за столик у окна, неподалёку от двух болезненно худых девушек, что тянут маленькими глотками кофе и обсуждают диеты и парней. Больше в кафе никого нет.
— Детки, налить вам кофе? — спрашивает официантка, подмигивая почему-то мне.
Орихиме скромно кивнула, глядя на Ичиго, а я, признаться, несколько растерялась, нечасто знаки внимания мне оказывают другие девушки. Куросаки лишь закатил глаза.
— Один кофе черный с сахаром, один чай зелёный без сахара, а мне просто чай черный с сахаром и пару порций яблочного пирога, — перечисляет он и замирает взглядом на Иноуэ, словно спрашивая: «Что она будет к чаю?»
Я не удержалась и фыркнула в ответ, но поправлять заказ не стала: то, что Ичиго так хорошо помнит наши вкусы, вызывает чувство близости, но вместе с тем и какую-то противоречивую упёртость, мол: «не думай, что всё обо мне знаешь!» Иррациональное чувство, учитывая сколько времени мы проводили вместе, но я ничего не могу с собой поделать.
Иноуэ сначала робко заказывает сладкий десерт Моти, а затем, едва глянув в меню, добавляет к нему пасту Карбонара.
Едва живые от голодания анорексички на мгновение прерывают свой суицидальный пакт и, разинув рты, смотрят на Орихиме с нескрываемым ужасом в изможденных глазах. Но Иноуэ даже не обращает на них внимания, а Ичиго просто плевать. Эти двое обладают поистине феноменальной устойчивостью к постороннему вниманию и осуждениям.
Официантка оставила нам меню, чтобы мы тоже смогли выбрать основные блюда и удалилась, демонстративно покачивая бедрами. Хочется думать, она делает это в силу привычки.
После шампанского и впрямь захотелось есть, и я с нетерпением съедаю свою порцию пирога, едва только его приносят.
Время за разговором летит незаметно. В таком ключе мы общаемся, считай, каждый день, не очень-то похоже на свидание… а каким оно должно быть? Свидание. Разве оно не подразумевает знакомство, попытку получше друг друга узнать? Именно такими я видела свидания в книгах и фильмах. Но ведь нам это всё не нужно, давно не нужно. Мы ведь и так хорошо знаем друг друга, все мы, трое. Так это, что, получается: свидание между друзьями и не свидание вовсе?
Некоторое время после кафе, или это был всё-таки ресторан, мы странствуем по тропам нашей культуры, именно таким мне видится этот парк — средоточием Японских традиций. В некоторых местах мы задерживались надолго, в других были лишь мимолётными путниками. Так мы провели всю ночь. В какой-то момент, уже засветло, мы свернули с дорожки и пошли через вычурно естественный подлесок. Это была идея Орихиме, и, кажется мне, она либо заранее знала об этом месте, либо всё дело в дизайнерском гении, что умудрился пробудить в Иноуэ желание исследовать лес, её любопытство. Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что внимание Орихиме может привлечь что угодно.
Так или иначе, повинуясь порыву подруги, мы проходим небольшой подлесок насквозь и оказываемся на краю утёса. Лес отступает от края на несколько метров, свободное место усеяно всевозможными цветами, да так, что я полностью убеждаюсь — к созданию подобной красоты точно приложил руки художник. Нам открывается вид на весь парк в тёплом свете утреннего Солнца: он многоуровневый, дорожки в нём, петляя и извиваясь, ведут гостей во многие сказки нашей культуры. Друг от друга они отделены лесом, реже аккуратными заборами, неизменно деревянными. Но самое волшебное здесь, на этой поляне, разлитый в воздухе цветочный нектар, он так насыщен и ярок, что воздух не столько вдыхается, сколько пьётся. Что мы и делаем, насыщаемся этим жидким дыханием леса.
Я чувствую у себя на талии руку Ичиго, что-то внутри меня напрягается, не столько из-за самого действия, сколько из-за того, что рядом Орихиме. Но прикосновение это безобидное, он просто прижал меня… нас, к себе обеими руками и делится своим теплом и духовной энергией. Неужели даже в его непробиваемой башке нашлось место трепету перед красотой природы? Надо же…
Я прислоняюсь к крепкому телу и кладу голову ему на плечо. И даже слов никаких не нужно.
***
Будильники только для того и нужны, чтобы мешать тем, кто ещё спит и раздражать тех, кто уже проснулся. Орихиме на своей кровати лишь крепче завернулась в одеяло, а мне пришлось с кухни возвращаться в спальню и отключать устройство.
Вторую ночь подряд я гощу у Иноуэ, и нет, Ичиго не с нами. Ему хватило такта не навязываться на ранний завтрак после того, как сонный водитель привёз нас домой. Обсудив прошедшее «свидание», поделившись впечатлениями и перемыв Ичиго все кости… на самом деле, нет, Орихиме была просто в восторге от поездки и прогулки по парку, а я… я не знаю, что и думать. В общем, мы занялись своими делами: Иноуэ легла спать, а я решила восстановить режим.
Вместо завтрака я делаю протеиновый коктейль с бананом и собираюсь на пробежку. Наверно, мне это уже не нужно. И коктейль, и пробежка. Насколько я вообще являюсь человеком? Сколько мне нужно бежать, чтобы почувствовать усталость?
Я выстраиваю маршрут так, чтобы в конечном итоге попасть в додзё. По пути обгоняю парочку парней, на вид студентов, что бегут легкой трусцой. Они было пытаются ускорится, подражая мне, но быстро отказываются от этой затеи и только свистят вслед. Между собой обсуждая вид на мой зад. Негромко, так что мне не в чём их винить, но ведь и слух у меня намного, намного острее, чем раньше.
На спортплощадке тренируются мальчишки из команды по регби. Вот ведь тоже, как будто у нас нет других видов спорта, кроме американского извращения на футбол. Есть в этом что-то болезненно-унизительное, после всего того дерьма, что вылили на нас звездно-полосатые перенимать у них спорт. Или регби появился в нашей стране ещё до войны? Чёрт, я совсем не помню. Двое рослых парней подтягиваются на перекладине. Они не только рослые, но и весьма тяжелые, потому едва вывозят по пятнадцать раз, и это несмотря на развитую мускулатуру. Я забегаю на площадку и запрыгиваю на снаряд рядом с одним из них:
— Вот как надо! — говорю я ровным голосом, с совершенно не сбитым дыханием после пробежки.
И делаю по двадцатке прямым и обратным хватом, причем первый раз так же ровно и чётко, как и последний. Могла бы и больше, намного, чёрт подери, больше, но нужно же пожалеть их самомнение, главное не до той степени, чтобы они могли списать всё на мой малый вес.
— Во даёт, — слышу я в спину, когда спортплощадка остаётся уже позади.
В додзё я делаю растяжку только для вида, всего пять минут. Тренер хмурится, но не решается что-то сказать. Хотя это и ужасно надоедает, растяжка на самом деле очень важна: мышцу растянешь или, еще хуже, порвешь, и привет: заживать будет жуть как долго, а отлеживаться вообще не вариант. Но это уже в прошлом. Я забыла, когда последний раз получала травму в зале, а на крайний случай всегда есть Орихиме и её крутейшая способность к исцелению. Но мне всё равно нужны тренировки. Без них я бы свихнулась. Особенно теперь. Тренировки позволяют сосредоточиться. Чтобы сохранять хладнокровие, нужно еще больше заниматься.
Что бы ни происходило Ичиго продолжает тянуть всё на себе. Это подкупает, но, порой, он так выбешивает, что охота врезать от всей души. Да, я люблю его, но это ведь не значит, что при этом я не могу считать его мудаком? Порой, надо заткнуться и не лезть на рожон. Но он этого просто не понимает. Никогда не понимал. Да, нельзя было оставлять всё, как есть. Рукию нужно было спасать, но Ичиго же вообще не знает границ! Поверить не могу, что всё в итоге образумилось! Нам стоит поблагодарить того предателя, он здорово помог всем найти взаимопонимание.
Я начинаю обрабатывать грушу, представляя на ней знакомые лица: некоторые шинигами, Ичиго, придурки из нашей школы, Исида, те дуры из старой школы Иноуэ, Ичиго…
Тщательно вывериваю усилие на каждый удар, не позволяю себе пользоваться реацу. Это чертовски сложно — с недавних пор, любое физическое усилие у меня подкрепляется духовной энергией, а порой и не только усилие… боже, зачем я только об этом вспомнила!
Ичиго говорит, что мне не хватает контроля и сосредоточенности. Как будто я сама этого не понимаю! Я могу зарядить так, что пойдёт волнами земля, могу наоборот выдержать удар колоссальной силы. В тот раз, это произошло по наитию: во мне бурлила сила, даже более, чем обычно, а когда тот белобрысый шинигами выстрелил своим мечом, я собрала всю свою силу в одну точку и ударила навстречу. Мой кулак тогда весил с гору, а ноги прикипели к земле, потому то он и обломился со своим стреляющим ножичком. Это было восхитительно!