Страницы одной жизни

«Я знаю, это очень тяжело… Но я еще здесь. Пожалуйста, не грусти» Недавно в жизни Совергона появилось что-то еще. Или кто-то. Кто-то очень маленький, милый, с неуклюжими лапками и нежно-розовым носиком. Тогда, шесть месяцев назад, а, может, семь — то не особо неважно, маленький котенок очаровал молодого человека, с детской, но безысходной храбростью прижавшись своим худощавым, дрожащим тельцем к ногам друга Миши, к Дане. Удивленно прервав свой монолог, последний замолчал, тревожно опустив взгляд. Совергон тоже устремил вопросительный взор к ногам. И тут же его встретил такой же молчаливый ответ: голубоглазый бродяга смотрел с отчаянной преданностью, впрочем, уже не надеясь на милость больших братьев. Что-то было в этом взгляде, в этих отблесках голубого, в этих светлячках, мерцающих на холодном свете зимнего солнца. Потерянность, смирение, тревожное спокойствие… мольба. Немой стон о доброте, ответной привязанности, просьба откликнуться хоть кому-нибудь и прийти к маленькому рыжему ободранцу, принять к сердцу, согреть в своих руках, как грел он других своим теплом, как распахивал свое доверчивое сердечко каждому, даже когда в самую грудь била грубая ткань ботинка. И, сам не осознав до конца свое решение, Совергон потянулся к маленькому комочку самоотверженной любви ко всему миру, укрыв его в глубинах куртки, словно бы свое малое дитя. Тогда Рэнделл ничего не сказал. Только улыбнулся. +-+-+ Имя рыжему так и не дали. Совергону было трудно дать кому-то разумному имя, подарив ему тем самым несвободную жизнь. Ему казалось, что кот дал ему какой-то эмоциональный толчок, новую грань уже известной и размеренной жизни. Чувство, которое тот ему передал при первой встрече, навсегда въелось ему в память. Однако этому чувству не было названия. Он просто знал, что испытывает точно такое же. Потому кот и остался просто — Кот. Рыжий, Морда, Молодой человек, какой-нибудь мем… Но никак не Барсик или Дружба. +-+-+ Кот был ближе всех для Совергона. Он никогда не мяукал, не терся головой о руки, не вился мягкой змейкой в ногах, даже не мурлыкал — но он всегда умел понять. Он знал, когда надо подпортить обувь желанному гостю, чтобы тот остался чуть подольше. Знал, что чувствовал Совергон, когда задорно смеялся днем и ломал карандаши вечером в написании бесконечных записок, неизменно скомканных в конце. Понимал, что настал его черед позволить кому-то обрести счастье. +-+-+ Было очень тяжко переносить чей-то душевный груз на себя без разрешения, не имея понятия, как помочь. Кот понял это на себе. Но он неизменно искал способ. Когда после долгой передышки Рэнделл снова пришел к Совергону, Кот старался изо всех сил дать Совергону ту храбрость, которая посетила его в тот морозный зимний день. Она была отчаянной, робкой и, скорее всего, последней, как маленькая лодочка в бушующем океане, метавшаяся из стороны в сторону, готовясь зачерпнуть носом тяжелой воды и медленно пойти ко дну. Однажды он даже позволил себе соскользнуть в окно в проливной дождь, заставив Совергона бросить Рэнделла и в чем есть бежать на улицу за рыжим. Это был седьмой этаж. Коту тогда серьезно досталось, но он был по-настоящему рад; Рэнделл не оставил приболевшего из-за погоды и нервов Совергона, ухаживая за ним несколько дней. Сам он вскочил на ноги уже на следующий день, чудом оставшись целым. Быть может, тогда он отдал свою первую жизнь. Конечно, они оба вспоминали этот день много раз потом, кто-то — со стыдом, а кто-то — с нежным удовольствием. Это было всего лишь два месяца назад. +-+-+ Через пару недель установилась хорошая погода, и, как правило, сезон летних фестивалей был объявлен открытым. Совергон на многих из них бывал. Бывало с Рэнделлом, бывало и без. Однажды он пришел вечером уставший, как всегда сбросив все новые вещи горкой на столе. Тогда был один из многих вечеров, когда он говорил с котом, благородно растянувшимся где-нибудь рядышком. Кот честно старался понять суть проблемы, но многие слова по-прежнему оставались ему непонятны. Но имя Дани так часто звучало в монологе, что проблема была яснее мясных кусочков в миске по утрам. – Куда же его позвать? – в конце концов вздохнул Совергон, совсем потерявший интерес в бесконечной череде фестов и развлечений. Кот не мог ему ответить. Не только по логике вещей, но и сам не знал. И когда разочарование окончательно захлестнуло их обоих, кот увлекся яркой картинкой сверху стопки подарков и бумажек. Мягко слетела с подарочного комикса не очень яркая, но по-своему завораживающая афиша, скользнув прямо под обессиленные руки юноши. И как кот мог судить, что-то, да было в ней, раз его Совергон поспешно стал что-то печатать на компьютере, сжав двумя пальцами приглашение. Тогда кот был очень рад, хоть и вышло все случайно. Но в тот миг он все-таки решил, что не все случайности поистине случайны. Как тогда — если бы не ранние заморозки, быть может, он бы и не выполз из своего укрытия под тентовой палаткой, брошенной торговцем, случайно обозвавшим полицейского слишком громко; не выполз бы вслед за случайностью. +-+-+ Что-то пошло не так совсем скоро. Кот перестал бродить по дому, еда простаивала сутками нетронутой. В один день Совергон пришел домой и встретила его лишь пустота темного коридора. Кота он нашел сжавшимся под кроватью, уткнувшимся горячим носом в прохладную стенку. Тогда его душу словно ударили тяжеловесным молотком, она разбилась, расщепилась на сотню кусочков и распылилась по этому миру. Он забил тревогу. Но ветеринары разводили руками. Первый, второй, третий — Совергон был готов сорваться в другой город, лишь бы нашелся тот, кто остановил бы эту маленькую струйку в теле кота, струйку уходящих жизненных сил. Глаза, так и оставшиеся с детства голубыми, переставали гореть, медленно угасали, и в них появился тот самый ужасающий нутро взгляд. Совергону было страшно встречаться с этим взглядом. Коту тоже было страшно. Очень страшно. Рэнделл пришел почти в первые дни беды. Он оставался с Совергоном, утешал его и помогал ставить уколы. У Совергона не поднималась рука это делать. +-+-+ Сегодня все наконец кончалось. Кот лежал на коленях у Совергона, в прострации обнимающего его ладонями, словно бы пытаясь согреть. Как в тот декабрьский день, когда рыжий, не веря своему счастью, шуршал одеждой и ворочался под сердцем Совергона, немного подрагивая от теплых прикосновений. Тогда ему наконец-то стало не холодно, а тепло. Сейчас холод не уходил. Кот смотрел на Совергона, иногда переводя взгляд на Рэнделла. И в этот момент, когда ему даже не хватало сил передвинуться в другое положение, он осознал, что справился. Он видел, чувствовал, осязал, как относятся друг к другу молодые люди. Пусть они еще об этом не знают… Но он-то знает. Ему можно знать, черная подруга позволяет напоследок… И в ту секунду, кот прикрыл глаза и впервые в жизни замурлыкал. Неловко, постоянно ошибаясь; мурлыканье срывалось тяжелыми вздохами, шуршало, как старая листва. Я знаю, это очень тяжело… Но я еще здесь. И всегда буду тихим дыханием между вами, невидимым ветром за окном, скрипом немного вздувшийся половицы, теплом зимнего вечера вдвоем. Потому что… потому что я есть в ваших сердцах. И тихий кошачий вздох растворился в тишине. В ту же секунду задрожавшего Мишу обнял Рэнделл. В тот день они позволили иметь место чувствам больше, чем у друзей. +-+-+ Кота похоронили просто, в пригородном леску. На том месте стоит камень, отдаленно похожий на надгробие. На нем лишь фотография, и с нее глядит с вечной любовью в глазах рыжий кот, имени у которого не было. Ни Барсик, ни Рыжик и ни Любовь.