Место, где время умерло

– Расскажи мне о Фортитьюде, – говорит Мортон, придвигаясь ближе. Он опускает руку на стойку рядом с ладонью шерифа Андерссена, и чувствует его тепло, кажущееся почти колючим, абсолютно чужим, странным, после уличного холода. – Нечего рассказывать, – пожимает тот плечами. – Это – спокойное место, в котором ничего не происходит. Время здесь остановилось. Это похоже на правду. Фортитьюд кажется спокойным – широкие улицы, белый снег, к которому не пристает грязь – но в этом спокойствии нет ничего умиротворяющего. Оно похоже на ожидание – не то праздника, не то катастрофы, наполовину здесь, наполовину там, весь город – как монета, упавшая на ребро. Мортону не нравятся неопределенность, а ее здесь слишком много, деталей слишком мало, и те, что есть, не складываются в единое целое: убийство, белые медведи, долгая дорога от Лондона, большую часть которой он вспомнить не может. Он закрывает глаза и садится в самолет, а открывает их уже здесь, в Фортитьюде. Он не знает ничего об этой земле: кто здесь живет, во что верит, за что убивает. Мортон поворачивается к Андерссену, смотрит на него, пытаясь понять, что именно происходит внутри его головы. Он выглядит честным человеком и это – хуже всего. Никогда не знаешь, чего ждать от честного человека, где внутри у него проходит разлом, за которым начинается тьма. – Сейчас по городу трудно сказать, но здесь обычно так спокойно, что некоторым кажется будто они каждое утро просыпаются в одном и том же дне. Андерссен прокатывает смешок между зубами, и, повинуясь спонтанному желанию, Мортон кладет руку на его запястье. Андерссен не отстраняется. * Аккуратные дома Фортитьюда как будто специально построены для того, чтобы хорошо смотреться на открытках и страницах туристических буклетов, но Мортон с трудом может представить себе людей, которые сюда приедут. Здесь негде кататься на лыжах, нельзя ловить рыбу, а полюбоваться северным сиянием – хотя он ни разу не видел здесь северного сияния – можно и в других, куда более удобных городах, до которых легко добраться. Бигборд у края мира сообщает, что Фортитюд – лучшее на планете место, чтобы фотографировать белых медведей. Вряд ли это распространенное хобби. Мортон помнит рейс Лондон-Осло – в основном, потому, что с ним рядом сидел молодой мужчина, которого можно было бы назвать симпатичным, если бы не уродливая жила на нижней губе, вздутая, но тонкая, фиолетово-голубоватая, она дергалась, как дождевой червь. Вряд ли вторая половина дороги была приятнее. И кто-то повторит все это – ради фотографий белых медведей? Мортон не уверен, что сюда стоило ехать хотя бы ради убийства. * – Время здесь остановилось, – повторяет Андерссен. – Есть такие города, в которые рано или поздно попадаешь, если не знаешь, куда именно идти. Мортон почти уверен, что у него есть шансы: по крайней мере, Андерссен похож на парня, который может согласиться провести вместе ночь или две, без обязательств, без свиданий, без телефонных звонков. Мортон не уверен в его невиновности, но это не кажется ему препятствием; Андерссен не какой-нибудь сумасшедший, если он совершил убийство, то у него были причины, укладывающиеся в обычные, заурядные объяснения, а значит едва ли стоит его бояться. По крайней мере, Мортон в этом почти уверен. Андерссен – его тип, и Мортон солгал бы, если бы назвал это незначительным фактором. С тех пор, как они расстался с Гарольдом прошел почти год, за который ему так и не удалось найти еще кого-нибудь, кто согласился бы мириться с привычкой Мортона проводить вечера на работе. Возможно, стоит перестать искать и ограничиться короткими связями. Вероятность причастности к убийству делает шерифа Андерссена идеально подходящим кандидатом для короткой связи. – А как ты сюда попал? – спрашивает Мортон. Он более чем уверен: Андерссен не местный. Если в Фортитьюде вообще есть местные – весь город выглядит собранным из чужеродных частей, специально для того, чтобы стать лучшим в мире местом для фотографирования белых медведей. – Просто приехал, – говорит Андерссен. – Точно так же, как ты. Дорога была долгой, но я не жалею, что оказался в Фортитьюде. На этот раз он уже сам берет Мортона за руку и тот решает, что это – подходящий момент для последнего шага вперед. Он не знает, как Андерссен относится к публичным проявлениям внимания, поэтому предпочитает делам слова: – Мы можем подняться наверх, ко мне. Андерссен улыбается ему в ответ. * Собирать по частям правду – все равно, что собирать труп погибшего в авиакатастрофе. Ты видишь разрозненные части: вот почти целая рука, вот – ступня, вот торс с темнеющей на лопатке татуировкой, вот – бедро, из которого точно вырван зубами сбоку кусок мяса, так, что видна пустая мятая трубка толстой артерии, но из этого всего не получится целого человека, сколько ни пытайся. Даже если отыщешь все части до единой. То же самое Мортон чувствует в Фортитьюде: все истории разрознены, невозможно понять, где ложь превращается в истину, но когда Андерссен склоняется к нему ближе, легко целуя в уголок рта, скидывая куртку – Мортон ощущает смутную тревогу: теперь правда близка, стоит ее знать или нет. Анжерссен стягивает свой тяжелый свитер, пахнущий мокрой шерстью, и небрежно бросает на пол. – Расскажи мне о Фортитьюде, – снова говорит Мортон. – Здесь ничего не происходит. Здесь все умерло, – медленно произносит Андерссен, и поворачивается к окну, стаскивая с себя рубашку. Шторы распахнуты, и яркий серебристый свет – скоро рождество, здесь должно быть темно, чем дальше на север, тем длиннее зимние ночи, это Мортон знает наверняка. Но здесь – двенадцать часов света сменяются двенадцатью часами тьмы и никак иначе. На груди и животе Андерссена розовеют две раны, которые Мортон сначала принимает за свежие шрамы, но потом , приглядевшись, замечает, как расходятся края, когда он резко разворачивается. – Все в порядке, – спокойно говорит Андерссен, подступая к нему ближе; края его ран влажно блестят, кожа выглядит прорезанной – неровно, грубо, как будто кто-то напал на него с тупым ножом, ударил дважды, Мортону хорошо знакомы подобные следы. – Ты поймешь. Есть такие города, в которые рано или поздно попадаешь, если не знаешь, куда именно идти.