Тащили вниз и наружу

Иногда мне казалось, что в жизни не бывает счастья, по крайней мере в моей. Счастье было у друзей семьи, у одногруппников, и всех тех людей, с кем я была не в самых доверительных отношениях. Чужие люди, говорящие о прекрасной жизни, взаимной любви и отсутствии бессониц по ночам. Что ж, либо они врали, либо неудачницей по жизни была только я. Но голос Алекс на другом конце трубки дрожал, и мне впервые стало ясно, что не только мне бывает больно и плохо. Или Алекс не врала. Алекс была похожа на брошенного ребенка, попавшего под ливень. Она не плакала, но в ее глазах четко отражалась одна вещь – она потеряла что-то в своей жизни, и это что было ей слишком дорого. Слишком бледная, лохматая, она была словно призрак той девушки, которую я привыкла видеть на протяжении пяти лет рядом с собой. Мне не было ее жаль. Я понимала, что все так и должно было быть. Мне не было ее жаль, только потому что на меня из зеркала смотрела точно так же бледная копия, которая заменила меня восемь недель назад. Я не видела ее в тот момент, но мне ясно виделся ее образ. Слишком давно я знаю ее. И слишком давно я познала то, что в этот раз довелось познать ей. Алекс много курила и молчала, повторяя несвязанные слова, сжимая кулаки и ожидая от меня хоть какой-то реакции. Но, мне не было ее жалко. Жалость делает из людей слабых слизней, уносящих все их достоинства прочь. Алекс и не нуждалась в моей жалости. Ей нужен был человек, способны понять и выслушать ее. Ей не нужно было утешение, но я не привыкла по-другому. И поэтому послушно слушала и подтверждала ее слова. Пытаясь утешить Алекс, я отчетливо поняла, что мои повязки на груди пропитались кровью, и дышать стало чуть труднее. Алекс в ответ смотрела на меня с таким же пониманием, и мы были с ней как две вдовы, потерявшие мужей во время чумы. Алекс не было рядом со мной в момент моей гибели, меня не было и тогда, когда ее смертельно ранили и она истекала кровью. Но мы легко заменяли зрительный контакт телефонными звонками, и так было лучше. Представлять ее, разбитую и поломанную было все же легче, чем действительно видеть ее такой, такой непривычной и искалеченной, какой я вижу себя. Она была слишком близким мне человеком, чтобы спокойно переносить ее моральную инвалидность. Мне не было бы ее жаль. Мне бы было жаль себя, потому что привязываться к любому человеку так, чтобы испытать его боль вместе с ним, есть высшее проявление глупости и слабости. Но я могла позволить себе быть слабой рядом с ей. Я могла бы быть даже жалкой при ней. Но допустить ей такого унижения я не смогла бы никогда. Поэтому я просто стояла на холодном балконе и слушала ее, пытаясь остановить свое кровотечение и хоть как-то помочь ей. Алекс была умнее меня, но и она допустила мою ошибку, разве что в меньшей мере. Мы начали играть с ней в игры взрослых детей, не понимая, что вместе с этим начинаем быть частью взрослого мира, пути обратно из которого уже никогда не будет. По крайней мере, с возможностью еще раз сделать вдох после этого. Алекс была умнее меня, и поэтому мне точно не было ее жаль. Алекс сама пошла по этому пути. А я шла по параллельному пути, иногда протягивая ей руку, чтобы удержаться на тонком канате, но в итоге рухнула, как подкошенная, лежа на дне и ожидая ее падения, потому что только лежа на две, мои глаза увидели, что ни у одной из нас не было ничего в конце этой тонкой веревки, и все, что у нас было – два фатальных видения. Мне не было ее жаль, потому что я видела, как она соскальзывает с каната, и как летит ко мне в пропасть. И я не знаю, когда именно умрет надежда, когда она провалится в ту пропасть, в какую нас загнала эта двуличная сука, но я чувствую, что моя уже практически не дышит, осталось только найти пороху на контрольный выстрел в ее голову, но когда человек, который нужен тебе, а ты ему нет, стоит рядом, однако спиной к тебе, эта тварь начинает дышать быстрее, и пытаться вогнать в мое тело еще один кинжал. Алекс ловит ее руки, и втыкает ножи в нее саму, но лишь потому что надежда находится во мне, кинжал снова пропарывает мою грудь. Алекс меня не жаль. Убить надежду Алекс у меня не получается. Она ее слишком умело прячет, говоря, что на самом деле там нет ничего. Но мне слишком знакомы эти чувства, чтобы поверить ей. Алекс врет мне. Или, это я неудачница. Из зеркала на меня смотрит безликая тень. Тень меня, доверившейся трем проклятым сестрам, и размечтавшись, что впервые за долгое время они захотели поиграть со мной. Алекс превращается в такую же, стирая свое лицо, и мне хочется убить ее, потому что лучше не дышать, тем ощущать то, что я испытываю сейчас. Мне хочется убить серого кардинала, вырвать его сердце и принести ей, чтобы заделать ту дыру, что сейчас в ней. Нет, мне не жаль Алекс. Это уже вендетта.