Церберы

— Очень симпатично выглядишь, — усмехается Хао, проводя остроконечной гуандао по груди Рена, оставляя на матовой, кое-где изрезанной сеткой шрамов, коже длинный слабый порез от ключицы до конца рёбер. Рен знает — когда все закончится, Хао будет любовно залечивать каждую из ран. Но не сейчас, им это не нужно, — для дешёвой шлюхи, конечно. Ответом служит молчание, да и вряд ли Рену дадут возможность высказаться, поэтому он лишь исступленно мычит, подаваясь на встречу касаниям грубых мозолистых рук, что выходит на редкость паршиво: запястья стягивает тугой узел, тянет руки куда-то вверх, не давая и малейшей свободы действий; эластичная веревка огибает вокруг шеи сложными узлами и фиксирует широко разведённые ноги. Рен на периферии сознания представляет, как будет показывать Хоро ёмкую фигуру из одного пальца, на в край глупые шутки «о мальчике, что снял свои короткие штанишки», потому что отлично понимал, в каком именно состоянии будут его колени. Огненный Шаман скуп на касания, но сполна позволяет себе насладиться моментом: тянет голову Рена за волосы вверх и вгоняет член по самое основания. Тао всхлипывает, но послушно давится чужой смазкой и вдыхает душный запах жестких паховых волос, откровенно наплевав на метафорические честь и достоинство, которые сейчас совсем не к месту. Попросту, Хао нутром чувствует чужую зависимость: шипитильные огласки Рен на лицо, и не один из ментальных приёмов не дает реальной возможности этого скрыть, да и Рен не особенно старается, откровенно упиваясь ситуацией, чем доводит Хао до скорого оргазма, — без направленных касаний Король Шаманов впервые за вечер кончает Рену на лицо, пачкая густым семенем лоб, чёрную, туго затянутую ленту на глазах, и с долей удовлетворения отслеживает, как прозрачно-белые капли стекают вниз к щекам, пачкают губы. И Хао готов кончать второй раз, когда Рен довольно фыркает, слизывая горьковато-солёную сперму, которую способен собрать со своего лица кончиком языка. Мазнув головкой члена по припухшим и приоткрытым губам, Хао рванул узел на шее на себя, перекрывая подачу воздуха, и оставляя Рена на грани беспамятства, отметив только для себя с какой скоростью нездорово бледное лицо Тао разливается красным. Точно выдерживая, Хао ослабляет хватку ровно перед тем, как Рен потеряет сознание, — он дышит через раз через приоткрытый рот и упорно молчит, видимо, ожидая стоп слова. — Не противься, сладкий, ты же знаешь, как мне нравятся твои крики... — выходит именно с той интонацией, с которой и было задумано: нарочно возбуждённо, отчасти хрипло и точно выдержано пошло. Реакция Рена едва ли заметна, тому виной тугая сеть на руках и его крайне дрянной характер, на что Хао никогда не нравились молчаливые, покладистые, обычные, не то, что Рен: горячий, как вулкан, взрывной и просто невозможный. — А ты знаешь, как мне нравятся твои? — легкая усмешка касается губ Тао, он интуитивно чувствует, когда Хао оказывается с ним на одной параллели, и собрав густую слюну, плюёт в Короля Шаманов, полностью осознавая возможную реакцию, которая следует незамедлительно: пощёчина рвет томительную тишину, которая казалась еще более интимной и волнующей, оставляя за собой лишь угли тлеющего желания, которое сполна подпитывается Хао. Тот копошится, тихо матерясь на родном японском, а когда Рен чувствует его присутствие совсем рядом, то Хао небрежно мажет чем-то прохладным и жёстким по внутренней стороне бедра — стег, и шепнув что-то незначительное, или мало значимое, по крайней мере Рену так кажется, Хао без подготовки проталкивает рукоять стега в судорожно сжимающийся вход;  а ещё ему кажется, что сегодня его порвут и Хао вдоволь насладится его криками, потому что это невыносимо больно, от этого ещё более волнующе, и Рен готов взвыть от исступлённых рваных движений внутри, от утробного стона Хао на периферии надломленного сознания, от чётко выраженного диссонанса где-то внутри, когда даже не в состоянии определить, получает ли он удовольствие или искренне желает прекратить покушение на собственное достоинство. И Рен стонет, кричит, доводя себя до мелкой болезненной дрожи, прокусывает губу до крови и дёргает связывающую руки веревку с такой силой, что трескается потолок, но действительного толку ноль, и только кольцо у основания члена не позволяет забыться в феерическом оргазме, потому что пока Хао этого не разрешил. Он хочет довести Рена до краев возбуждения, и вылиться за края, он отчаянно хочет, чтобы Рен сам попросил, долго и искренне, поэтому стег шумно рассекает воздух и пошло ударяется о взмокшую кожу, — Рен ощутимо вздрагивает, глотая вскрик, а Хао прихватывает кожу на его плече в том месте, где оно переходит в шею, где под кожей бешено отстукивает пульс; ещё один удар, чуть выше, где несомненно останется ярко розовый след, ещё один и ещё; Рен давится собственными стонами, криками, а то, где закачивается собственное тело и начинается чужое он уже не понимает, и почти не соображает, когда смазанный член Хао беспрепятственно входит до конца, на что Рен реагирует тяжелым вдохом. Полный контроль над Тао вызывает если не восторг, то что-то очень близкое к нему, потому что обычный вид на обнаженное молодое тела наследника китайской династии, который должен вернуть ее к былому величию, — что ему едва ли удалось, хоть и Король Шаманов пошел в бонус дарованную им же бессмертию — доводит до череды спровоцированных эрекции, что в общем-то, не проблема, но Рен предвзято относится ко всему, что выходит за рамки собственной семьи, друзей, и Хао откровенно негодует — стать любовником Короля Шаманов — большая честь, предоставленная ему, как потрясающему бойцу, лидеру, просто обладателю больно симпатичного лица, и подходящие по всем критериям вспыльчивость и решительность, что является его неотъемлемой частью, как представителя древней голубой крови, и голова Рена скорее всего пару тройку раз тяжелела от предполагаемого веса короны Короля Шаманов, но знатно переоценил свои реальные возможности. Связать Рена — лучшая идея за последнюю жизнь, в следующий раз нужно закрыть ему рот, чтобы огородить себя от плевков и укусов особенно чувствительного места. И когда кольцо с тихим грохотом падает на пол, Рен с заминкой в полсекунды кончает Хао на живот, измученно стонет и тряпичной куклой остается висеть на узлах шибари, а когда Хао остриём гуандао перерезает веревку, что тянется к потолку, Рен валится в его объятия, дыша мелкими вдохами-выдохами, и терпеливо ждет, когда его окончательно избавят от шибари. — Я хочу есть, пить, и в ванную, не обязательно в таком порядке, — гнусаво произносит Рен, когда всё же решается открыть рот и ощутить весь широкий спектр ощущений: он, наконец, может посмотреть на Хао. И нормально, если он не станет извиняться. Он ведь тоже не извиняется за все непотребства, что творит с ним. Не поддается логике то, как и зачем это происходит. Рен не пытается объяснить свой выбор, просто если есть чувства, то какой смысл противится им, когда есть возможность поддаться? Находить весомый контраргумент своим же решением — край глупости, да и зачем что-то объяснять, когда за него всё сказали действия. — Сейчас могу предложить только себя, лапуля, — Хао опускается на татами, потянув Рена за собой и удобно укладывая его у себя на груди, а Рен выглядит откровенной неблагодарной тварью, когда ударяет Огненному шаману куда-то выше паха, и его губы трогает довольная ухмылка. — Как ты хочешь сейчас, дорогой? Перегнувшись через бордюр у тебя резиденции? — Рен фыркает, и делает это настолько небрежно, что Хао становится не по себе, но он лишь плотнее прижимает тощее крепкое тело к себе и мажет губами по скуле вниз, к шее, а Рен лишь послушно откидывает голову, будучи полностью пассивным. — Поиметь тебя на столе перед легендарными Шаманами, дорогой, —  и Рен мысленно представляет реакцию старых Шаманов от такой откровенной сцены. Наверняка ни один из них не участвовал в чем-то подобным, и уж тем более с таким, как Рен, но Тао наверняка может проявить жалость, разрешив Силве и ему подобным Шаманам тихонько подрачить, пока Хао берёт его во всех позах, куда только возможно, — а теперь поднимай свой прелестный зад, и тащи его в ванную, а я пока что-нибудь приготовлю. Рен послушно поднимается, бредет по знакомому коридору и включает воду, решив, что сейчас больше пойдет холодный душ, потому что напрочь не хотелось думать, в голове темнеет, мутится и Рен откровенно не понимает, почему не бросает попытки оправдаться перед собой. Вода слабым напором стекает по коже, остужая её, промывает длинные полосы после ударов и без интереса наблюдает, как неторопливо смывается с живота сперма; своя, чужая — не важно, и это помогает расслабится. Рен готов поспорить, что Хао чувствует легкий прилив злости, негодование, обиду — что-то из их числа, но упорно откладывает разговор до подходящего момента, совсем не осознавая, что любая секунда — и есть подходящий момент. Старательно имитировать верность выходит на удивление неплохо, или в Рене просто отличный актер драмы и комедии погибает; сам он не может определить, но что-то определенно именно из этого, по этому когда холодными от оттока крови пальцами он касается щеки Хао, то с завидной легкостью натягивает на лицо привычно-безразличную маску и с восторгом прослушивается к собственным ощущениям, когда тёплые ладони мажут от груди к животу и ниже... — В моей цепочки капризов и желаний ты услышал, что я собираюсь брать старт на второй заход? — Рен слабо усмехается, сбрасывая чужие мозолистые руки, что неторопливо выводят замысловатый узор на тощих рёбрах, поворачивается и смотрит только на Хао, чьи волосы намокли потемнели и потяжелели, а сам Хао выглядел просто потрясающе, что Рен инстинктивно прильнул к его руками, и вплелся в отросшие пряди где-то на загрузки, испытав настоящее удовольствие, которое ни на лону не было похоже на сексуальное разрядку, удовлетворение. И Рен многим бы пожертвовал, многое бы отдал, чтобы оказываться в таких моментах чаще, — но если ты настаиваешь, то у меня нет права отказаться от столь заманчивого предложения. — Может сначала поедим? — насмешливо интересуется Огненный Шаман. — Еду, купленную в супермаркете и разогретую в микроволновке? — скептически приподняв бровь, Рен взглянул на улыбающегося Хао, но противится не стал, находя это вполне забавным, к тому же, когда они колесили по Америке в поисках деревни Патчей, Рен и хуже дряни перепробовал, — бургеры под Green Day... Ммм, романтика. И когда в качестве еды выступает полуостывшая пицца, Рен думает, что где-то просчитался и с этим незамедлительно необходимо что-то решать. *** Физическое влечение отступает куда-то на задний план, стоит Рену щемяще-нежно улыбнуться, нарочито равно поднять голову вверх, открывая прекрасный вид на ослепительно белую кожу шеи и родинку в том месте, где шея переходит в плечо, там где под кожей бешено бьется пульс в живой вене. Вязкое, тяжелое, словно патока, возбуждение то нарастает, то сбито, нервно сходя на нет. Эйдетическая память хочет запомнить Рена таком: с запрокинутой назад головой, лихорадочно поблескивающими глазами, которые в свете ночи кажутся просто огромными, что Йо окончательно падает в бездну фрустрации и глубокого отчаяния, отказываясь верить в свою удачу. Наверное, он в прошлой жизни страну спас, раз на его чувства ответили взаимностью; наверное, он не совсем человек, раз смог, и это было что-то между зыбкой гранью между победой и поражением, обожанием и злорадством, поощрением и наказанием, потому что Йо слабо понимал, за что на него свалилось это большеглазое пронырливое счастье в лице представителя китайской буржуазии. — Ты можешь перестать меня трогать? — Рен раздражённо морщится, рывком сбрасывая со своего плеча руку Йо, а сердце Асакуры пропускает удар, затем другой и падает куда-то на тенистое дно Тихого океана. — Нет, — коротко отзывается Йо, возвращая руку на удобный изгиб чужого плеча и прощупывает большим пальцем живую жилу, — ты ведь знаешь, как мне нравится трогать тебя. — В этом и проблема, — Рен брезгливо фыркает где-то над ухом, а Йо не может содержать за зубами тихий, едва уловимый смешок, который почти в ту же секунду растворяется в целом сонме раздражающих звуков: скрипа половиц, где-то за пределами его спальни, редкостно писклявый девичий голос в пределах двадцати метров, и собственное бешеное сердцебиение за рёбрами, которая мешает нормально мыслить, — ты слишком много знаешь, — заканчивает Рен на выдохе, мазнув губами по смуглой, приятной на вкус коже, чувствуя, как под руками перекатываются мускулы пресса, и закрывает глаза, обостряя для себя томительные ощущения: от Йо пахнет апельсинами, саке и чистыми вещами, а ещё мокрым деревом, как это бывает свежим росистым утром, только что наступившим рассветом и пожелтевшими листьями, — кожа Йо, казалось, насквозь пропахла запахами поздней осени. Рен непозволительно звонко выдыхает, когда Йо наклоняется, поцелуями вырисовывая на выступающих таковых косточках замысловатую паутину узоров, одновременно порхая руками, между широко разведёнными бёдрами, как неуловимая бабочка. Рен осторожно дергает за отросшие волосы и вплетается в них пальцами, ненавязчиво подталкивая Йо к действиям, а тот лишь покорно мажет губами по длинному ровному стволу, закидывая ноги Тао себе на плечи и вслушивается в его быстрые вдохи-выдохи и тяжелые грудные стоны, находясь на грани грандиозного падения, высотой в недоступное сейчас чувства метафорического достоинства. — Ну же, любовь моя, глубже, — Рен подается бёдрами навстречу, поддавшись неосознанному порыву, тянет Йо за волосы к себе и припадает к смуглой шее, прихватывая кожу губами, произноси что-то бессмысленное, что по сути не значит ничего, вообще ничего, но Йо почему-то приятно и даже больше того, он почти счастлив от этого неосознанного порыва, и тихих слов, — ну давай же, Йо, — приглушенно продолжает он, и потерся всем телом о Асакуру, умирая по аккомпанемент оглушительных ударов собственного сердца, нарастающего звона в голове и истошного скрежета где-то за лопатками, в паху и в коленях. Йо медлит около пяти секунд, стараясь запечатлеть в памяти белеющую шею, поблескивающую от испарины грудную клетку и лихорадочно искрящиеся от возбуждения, глаза. Весь широкий спектр синопсиса сопровождается скоростью, удушьем, мелкими вдохами-выдохами и сильными смуглыми руками на впалом бледным животе. Всё длится так долго, что неосознанно стирается тончайшая грань с реальностью и переливается через край, и так же неожиданно приходит к концу: Рен ломанно выгибается под руками, а густое семя разбрызгивается вязкими каплями по животу и бёдрами; и когда Йо слизал со своих пальцев соленое, словно морская вода, семя, то испытал самый сильный свой оргазм, извиваясь прямо в него в пароксизме вязкой, словно патока, страсти. Когда шелковистый язык мазнул по коже, Рен ненароком вздрогнул, приподнялся на локтях, и смог увидеть лишь каштановую макушку, но действия говорили сами за себя: Йо неосторожно, жадно слизывал с поджатого живота Тао горьковато-соленую сперму, лизал, прихватывая губами кожу, и Рен буквально задохнулся, когда он обвел кончиком острого языка вдоль ствола и осторожно оттянул бархатистую кожицу у головки; Рен бы мог попросить сделать так ещё раз, однако с губ сорвался лишь очередной низкий утробы стон, — Йо решительно провел ладонью по стволу, двигая рукой вверх-вних, и лизнул яички, вбирая одно в рот. Рен почти готов разрыдаться от щемящей в груди тяжелой истомы, но Йо возвращается к его лицу, смотря только на него и не отрываясь поглаживает большим пальцем какую-то точку внизу живота. Видимо, он решил оставить Рена неудовлетворённым, злым и голодным. — Сегодня твоя очередь мыть посуду, — выдыхает Асакура ему в губы с умным, мрачным видом, видимо, на самом деле не собираясь продолжать. Рен не может поверить, что ему действительно со стояком придется справляться подручным способом, но Йо ведь... На периферии сознания мелькает глупая, сумасбродная и в полной мере пошлая мысль. В нарочито откровенных движениях Рена много самолюбия и бахвальства, от чего они выглядят почти совершенными. Нарочно громко застонать, чтобы привлечь недостающее внимание, и Йо, как преданная зверушка, инстинктивно поворачивает голову в сторону приятного уху звука, и ловит себя на мысли, что у Рена слишком много рычагов давления на него и он находит этот весьма и весьма эффективным, особенно, когда аккуратная бледная рука опускается на член, и большим пальцем проводит по головке, — Рен издает стон, а Йо почти давится своим. Тао с каким-то удовольствием запрокидывает голову назад, словно с рукой ему в тысячу раз приятнее, чем с Йо, и у Асакуры щемит гордость за рёбрами, но ничего не предпринимать — самое верное решение, которому и следует придерживаться, как бы не хотелось убедится в обратном, потому как Ран провокационно, точно направленно и доходчиво опускает свободную руку между ног, скользит аккуратными прохладными пальцами к испачканному спермой Йо отверстию, и с силой прикусывает губу, когда легко погружает в себя один палец. Йо глотает густую слюну ровно в тот момент, когда Рен давится своим стоном и Асакура готов поклясться, что ничего возбуждающей длинных пальцев и розовой набухшей головки он ещё не видел. — Ты достигнешь оргазма? — Йо усмехается, отступая на шаг, хоть и понимает, что нервы неторопливо, но основательно сдают, остается лишь вакуум тянущего желание где-то там в голове, и сливается ниже, к паху, заставляя поддаваться, и отказываться от соблазна нет сил, да и желания. — Когда сам с собой, — Рен изгибает губы в легкой усмешке, и сам гнется другой, разминая кончиками пальцев узлы нервов внизу живота, — неужели я плохо имитировал оргазмы, что не заслужил отсрочки от бабских дел? Хоть Йо и привык придерживаться аргумента «кто снизу, тот и баба», но говорить, или намекать на что-то подобное было равносильно самоубийству, ну или в лучшем случае ему засунут в зад гуандао, но как бы там не было, без членовредительства никак не обойтись. В общем-то, Йо даже не против поплескаться в мыльной водичке, кувыркаясь с губкой и стойкой посуды, что осталась после ужина, ближайшие двадцать минут и удовлетворить императорское либидо этой пронырливой, нарочито очаровательной персоны. Загвоздка заключалась в самом Рене — избалованный, специально нахальный, самоизбранный альфасамец в их сборище, которое все привыкли называть «команда», и Йо был полностью убежден, что с этим решительно нужно что-то делать. В идеале — отшлёпать и поставить в угол, не обязательно в таком порядке. Но долго доходящее до черепной коробки понимание намеков Йо, и Рен с завидной скоростью растолковывает их на свой лад: сухо и даже скупо предлагает себя, действуя по схеме «дело-тело», и так называемое «дело» всегда доставалось Йо, как, в общем-то, и «тело», но чуть позже. Пользоваться привилегиями Рену удается с заводной легкостью, превращая пол в шкаф, кухню в большую мусорку, тарелки бьет, видимо, на счастье, и ненавязчиво успевает трахать Асакуре мозг тренировками, китайской кухней и нервоебанием по поводу слишком холодного молока. И у Йо какая-то высокая склонность к мазохизму, раз всё это кажется если не милым, то очень близко к этому, хотя скорее всего именно это все и привыкли возвышенно называть «любовь», и Асакура надеется, что любовь — это не бардак за своим избранником убирать, сопли ему подтирать и трахаться по праздникам и в выходные. Потому что это слишком большая плата за «тело», пусть даже желанное, чертовски сексуальное и нарочно так доступно предложенное ему, ненавязчиво и аккуратно, но настойчиво — у Йо едва ли есть право отказаться от возможности и желания воспользоваться предложенной возможностью, даже не смотря на то, что это откровенная провокация. И когда Рен кончает с тихим всхлипом себе в руку, Йо подползает ближе, получая удовольствие, от — чёрт возьми! — пальцев Тао у себя во рту. Ведет языком по длинным, худым пальцам, вылизывая каждый из них, и почему-то задается вопросом: «сколько раз подряд Рен может кончать», и ставит пунктик на том, что бы как-нибудь в ближайшем будущем проверить, и подкрепить это фактами. Однако, Рен лишь улыбается, как очаровательный демон, и облизывает пересохшие зацелованные губу. — Что там с посудой? — выдыхает он над ухом Асакуры, прикусив мочку, и оттягивая мягкую кожу. И как бы хреново не было, Йо почти срывается, будучи полностью готовым яростно натирать тарелки до блеска. Для Рена это само собой разумеющееся, логичная и единственно правильная реакция, и у Йо как бы то ни было, нет выбора, — Эй, Асакура, неужели обиделся? Да брось, рядом с тобой я имитирую лишь любовь к человечеству и токийской кухне. Я ведь знаю, как они тебе нравятся. Надуваться на манер воздушного шара не благородно, но Асакуре действительно почти обидно. И подумав о том, что всё же не быть ему персональным принцем Рена Тао, Йо решает не отказывать себе в удовольствии потешить его раздутое, до внеземных цивилизаций, эго, потому что принцев на всех не хватает, а Рену на удивление не повезло встретить слишком выходящего за пределы привычных рамок избранника. Да и он сам виноват, у него был выбор и даже сейчас есть, как бы Йо не пытался доказать себе обратное.  Асакура обиженно хмурится, но всё таки сдается — натирать тарелки до блеска под пристальным изучающим взглядом Рена одно удовольствие и Йо готов поклясться, что с удовольствием будет кропотливо сдавать пылинки с каждого предмета мебели, если Рен пообещает смотреть так пассивно-агрессивно в его сторону. С такими, как Рен ходят в кино, парки и угощают мороженным; с такими, как Рен смотрят боевики с Брюсом Ли и комментируют каждую удавшуюся сцену; с такими, как Рен занимаются любовью с ночи до рассвета, — никак иначе, потому что будет совсем не правильно. Камень преткновения — обоюдные оскорбления, но это как раз из числа полюбовного, потому что Йо, а Рен уж тем более, никогда не пытались выразить всю глубину чувств в словах, отдавая предпочтение действиям — лёгким касаниям в случае Йо, и тихому сопению над ухом Рена. *** — Хао, я... — Рен явно не мастак строить сложные предложения, поэтому заканчивает коротко: — извини меня, ладно? — За что же? — Огненный Шаман тянет его за запястье к себе и легко целует в плечо, — знай, что бы там ни было, я тебя прощаю, — Хао нарочито слащаво кривит голос, и Рену это не нравится, потому что он не воспринимает слова Тао всерьез. — Я бы с радостью тебе поверил, но нет, ты ведь не знаешь, что я хочу тебе сказать... — Мне? — Хао изгибает бровь, —  неужто это может быть важнее того, что наконец наступает мир во всем Мире? Рен не знает, именно ожидает от своих чувств, и настойчиво отказывается признавать то, что может произойти, если правда станет доступна. Близнецы Асакура — большая-пребольшая проблема для его больной головы, но отрицать не собирается, что априори не желает отказывается от обоих, и ни одна из причин не рассчитываются, как действительно значимые и имеющие возможность. —  Мне не дают и единой возможности выговориться, — всё же соглашается Рен, откладывая разговор на далекое «потом». — И пока мы наслаждаемся единением с природой, то сейчас ты можешь выбрать любое место, где мы будем жить. — Харбин? — ответ следует с заминкой в две секунды. — Ты можешь выбрать любой континент, любую страну и город, но выбираешь Харбин? — Ну да, а почему бы и нет? А действительно, почему бы и нет? Почему бы не бросить всё, и не поселится где-то на отшибе промёрзлого насквозь Харбина? Ответ приходит сам собой — Йо, потому что его тогда из этой цепочки придется исключить, и Рен не позволит этому произойти. Сузить круг возможных предложенных вариантов не выходит, потому Рен одобрительно кивает и вплетается холодными пальцами в длинные ровные пряди, зарывается носом, и отлично понимает, что это все не верно, но глупый орган настойчиво продолжает. В его сердце двое: Йо и Хао; лёд и пламя, которые вливается в Рена, и у него нет реальной возможности принять решение. У Хао запястья смуглые, крепкие и Рен неосознанно сочетает их с собственными, наслаждаясь контрастом своей белоснежной кожи, и тёмной — его; у Йо тело крепкое, тяжелое, рельефное и Рен находит весьма привлекательным чувствовать себя откровенно беспомощным под ним. Рен готов поклясться, что любит их одинаково сильно, но никогда не скажет, ни одному из них или каждому по отдельности. Рен уходит спустя полчаса, вдоволь наигравшись с волосами и, изрядно уставший, он просит прийти пораньше, и если останется время, купить молока. Хао освобождает от обязанностей Короля Шаманов ближе к ночи, когда на улицы опускается пелена тумана, и вместо привычной прогулки до домика Рена, решает пройтись чуть дальше, наведываясь к брату, и откровенно негодует, когда становится свидетелем лёгкого проникновения рук Йо под футболку Рена. Их отношения из числа «товарищи» неторопливо переросли в «лучшие друзья» и укоренилась на «любовники»? Скорей всего так, потому что другого объяснения Хао не находит и спустя несколько минут, в застопоренном состоянии наблюдая, как Йо судорожно стягивает с Рена футболку, кидает её на пол и прижимает тощее бледное тело к прохладной стене из темного дерева. И самое странное, ему нравится абсолютно все, что происходит в пятнадцати метрах и совсем не хочет их прерывать разбирательствами «кто с кем, и как давно». Рука тянется к члену, и до Хао наконец доходит, что он дичайшие хочет присоединиться, да и втроем веселее будет, по крайней мере Хао так считает. — И что же это? — он отбивает носком обуви ломаный ритм, с долей неприкрытого эгоизма следя за тем, как они с отчаянием отлипают друг от друга, но даже не собираются оправдывать себя, скорее всего не считая себя виноватыми, — но вы можете продол... — Останься... — перебивает его Рен и в один прыжок оказывается рядом с ним, хватаясь за рукав плаща. Рен судорожно придумывает слова, которые могли бы подойти сейчас, но в голову ничего не приходит. Хочется кричать, просить прощения, каяться, но на деле же Рен неотрывно смотрит в чужие темные глаза, и упорно молчит. — Останься... Да­вай-ка уз­на­ем, у ко­го вы­дер­жка боль­ше, и кто способен выстоять. Хао вдруг почувствовал себя диким зверем, охраняющим свою добычу, готовый вскрыть глотку зубами. От него исходила опасность, неистовая и необузданная, поэтому Рен решил, что правильнее будет разойтись, остыть и... чёрт! — Хао... — тихо позвал Короля Шаманов Рен. Его голос был едва громче шёпота. Тонкие пальцы продолжали сжимать ладонь Йо, и костяшками, казалось, он мог ощущать чужой пронзительный пульс, — пожалуйста. — прошептал он одними губами и только для него. Йо напрягся и Хао — тоже. Взгляды встречались разрядами молний, и лишь Рен был преградой для бури. — У всего есть логическое объяснение, — пояснил Рен. Хао был готов поспорить. У Тао Рена нет логического объяснения. Он несносен и непозволительно прекрасен в одно и то же время. Его внешность — поразительно идеальна, а душа с запахом горького перца. В этом Мире Хао готов объяснить все, кроме Тао Рена. — Я люблю тебя... — Рен коротко взглянул на Йо, прервал взгляд и коротко выдохнул. — И тебя я тоже люблю. — теперь же слова принадлежали Хао. Огненный Шаман неожиданно ощутил прилив злости: чистейшее отвращение к Йо, потом к себе и, возможно, к Рену. Но самую малость. Это Йо всему виной. Он его заноза в мягком месте, и сейчас тоже его вина. Рен смотрит с долей отчаяния, а Йо улыбается. Дураки, да и только. Хао хочет уйти. Просто шагать по улицам, пока они не откажут, но почему-то стоит и настойчиво чего-то ждет. Рен тоже молчит, смотрит куда-то в пол и кривит губы. Огненный Шаман собирается с мыслями, и всё же идет вдоль деревянной стены и по зеленой аллее куда-то в чашу. Он долго думает над тем, что между ними происходит и приходит к вполне логическому решению: наказания им поощряются. Хао был мог просто испепелить его своей отточенной техникой, но предпочитает действовать тонко. Поджидает Рена в его спальне и осторожно запускает руки под футболку, сжимая в ладонях бледную кожу, и обжигая кипящим дыхание шею. — Мои слова в единственном экземпляре, так что вникай, — выдыхает он, а Рен вздрагивает. Почему-то немного страшно, и горячо... — Ты мой. Только мой. Всегда мой. В любую минуту, час, день, год. Весь и полностью. Только я буду трахать твое прелестное тело, только я буду трогать тебя. Повтори. — Я твой. Только... — Рен неожиданно запнулся, словно забыв слова, которые хотел озвучить. Хао сдавил его рёбра сильнее, — твой. Всегда твой. — Хочешь узнать, что может быть, если ты будешь ещё для кого-то? — спрашивает Хао. Рен отрицательно кивает — не хочет. *** Рен в действительности не знает, что из этого получится. В крайнем случае можно просто посмотреть на шикарный бой сильнейших Шаманов, но надеется, что до этого не дойдет. Йо должен прийти вторым: он спокойнее, он уравновешеннее, он не Хао Асакура. Сам Хао почти сияет, целует Рена в тонкую ключицу, мажет губами по груди, нарочно задевая соски и сжимает пальцы на слабо оголённых бёдрах. Рен бы тоже засиял от накотившихся чувств, которые Хао пробуждает в нем, но они притупляются от чувства неминуемой опасности.  Воздух превращается в кипящую смолу, когда дверь легко отъезжает, а Йо улыбается как-то по особенному глупо. Хао сжимает его запястья так сильно, что едва ли ломает кость. И тогда Рен понимает, что влип. Ему это важно, знать, что так можно. Потому что по нормальному должно быть двое, а их трое. — Я сейчас все объясню... — очищает Рен, но Хао смотрит как-то недоверчиво, но руку не расжимает, а на Йо смотрит так, что одно глупое движение и из шкуры вон. Рен трактует его взгляд как угрозу. — Постарайся, дорогой, — невозмутимо тянет Йо, подходит и тянет Рена за подбородок к себе, а между братьями искрятся мириады молний. Рен жалеет, что оказался в их эпицентре, — говори как есть. — Вы два кретина, парни. — А ты редкостная стерва, и что с этого? — резко возразил Хао. Терпение его сходило на нет. — Просто... — Рен запнулся так, если бы забыл слова, которые хотел озвучить, — это случайно получилось. Иногда людям могут нравится суши с мёдом, или груши с чесноком, а мне нравитесь вы. Это нормально, учитывая, что вы почти одинаковые внешне и такие разные характерами. Я люблю вас, правда люблю, как бы это банально не звучало и я буду либо с вами обоими, либо идите вы к чёрту. Рен давится смешком и думает, что в его словах слишком много правды. Хао молчит, и Йо молчит и он ощущает как в нем нарастает злость. Пусть просто идут к чёрту. Остается лишь уйти. Йо пихает ногой дверь прямо перед его лицом. — Куда собрался? — В сёги с Марти сыграю. — Ты меня бесишь, поэтому я буду тебя трахать. Он говорит уверенно, и Рену от этого тошно. Его прижимают лицом к стене, губы исцеловывают шею, пальцы гладят через одежду, цепляют самые чувствительные места. Рен, кажется, успел забыть, какой Йо потрясающий. Всё же хочется оттолкнуть его, показать свою гордость и сказать, что у него еще осталась честь, но первая попытка заканчивается впечатанным лицом в бамбуковую стену. Немного больно. На второй раз Йо запихивает ему в рот пальцы, царапает кожу щек и языка до мелких рубцов и не успокаивает, пока Рен не сдается, посысывая их, кусая и перебирая языком. Он не сразу замечает как добавляется еще одна пара рук, одежда снимается как-то непозволительно быстро, а братья чертовски горячи. Йо целует, а Хао мажет губами, руки, языком по всему, что удается достать, доводит до дичайшего восторга и миллион солнц под веками. Мир вокруг — иллюзия, а они — изрыгивающее похоть трехглавое существо у врат ада. Дикие звери, огненные церберы и мифические создания с тремя спинами. Рен давится спермой, в горле спирает и он лишь из последних сил остается в сознании. Йо входит плавно, особенно глубокие толчки знаменует тяжелым вдохом и сильнее насаживает его на член Хао. Рен чувствует что-то среднее между преданностью и обожанием к каждому из близнецов даже сквозь толстую пелену марли перед глазами. Тело горит и сгорает, полыхает алым пламенем и осыпается монолитными осколками от касания горячих рук: Йо царапает бёдра, кусает лопатку и тяжело дышит, а Хао входит так глубоко в глотку, что Рену на секунду кажется, что он был создан только для этого. Следующие полчаса — череда оглушительных органов. Ему почти плохо, и братья это замечают. — Тебе удобно? — зычно интересуется Хао, ослабляет руку в волосах и осторожно выходит. У Рена на губах подбородке и щеках вязкое белое семя и выглядит он просто потрясающе, — хочешь отдохнуть? Он коротко кивает, на секунду теряя связь с братьями, норовя упасть без сознания, потому что всё тело горит, каждый сантиметр и Рен почти умирает. — Всё же, идите вы к чёрту, кретины.