Питомец

Уже третий раз за день работники Антейку резко вздрагивают, когда из общего зала раздается вскрик, за которым следуют бесчисленные «Извините! Извините! Мне очень жаль!» Кома с ехидной улыбкой глядит на нее, и Тоука обреченно вздыхает. Почему опять? Она хватает полотенце, мочит его холодной водой и грубо сует в руки Канеки. — Паровой кран предназначен для молока, — язвительно напоминает ему Тоука, — а не для твоей руки. — Спасибо, — Канеки смущенно улыбается. Тоука идет в подсобку за пластырем, но когда, возвращаясь, видит, что он в ее отсутствие умудрился обжечься еще раз, чувствует, что ее терпение на пределе. И ладно бы на этом ее проблемы заканчивались. Его капучино абсолютно безвкусный. Латте-арт у него постоянно выходит кривым и неопрятным. Когда он готовит мокко, то пачкает руки в шоколаде и неосознанно слизывает его. Угадайте, кому приходится похлопывать его по спине, когда несколько секунд спустя он блюет в туалете? И несмотря на то, что под конец дня у него есть по пластырю на каждом пальце рук кроме одного, он покидает кафе с застенчивой, но счастливой улыбкой. Тоука рада, что это все закончилось, ровно до того момента, как она открывает холодильник в подсобке, чтобы забрать свой пакет с едой на неделю, и замечает, что точно такой же, но помеченный именем Канеки все еще лежит на своем месте. Она прислоняется головой к стене и позволяет себе несколько жестких ругательств в адрес парня, прежде чем броситься за ним вдогонку с пакетом его еды в руке. Он аккуратно тянет на себя ручку фильтра и даже без инцидентов делает пену с помощью парового крана, но Тоука все еще упорно не подпускает его к кофемолке. На всякий случай. Спустя десять минут пристального контроля она решает, что может отойти в подсобку и устроить себе небольшой перерыв. На столе лежит журнал с говорящим названием «Жизнь в маленькой квартире», Тоука берет его в руки и начинает листать. Она с удивлением обнаруживает, что целый раздел там посвящен домашним животным, и, конечно же, она не в силах пройти мимо фото маленького кролика, который ест морковку в пару раз больше себя. Щеки Тоуки покрывает румянец. Он милый. Он такой милый. Она неосознанно представляет, как этот кролик смотрелся бы в ее квартире, как он восторженно терся бы о ее ноги, когда она приходила домой, и брал морковку из ее рук… Кто-то стучит в дверь — от неожиданности Тоука резко выпрямляется и бросает журнал на стол, как будто она держала в руках что-то постыдное. — Оу, — это Канеки. — Извини, Тоука-чан. — Все в порядке, — отвечает она, прочищая горло. — Что случилось? Там внизу не хватает рук? — Эм, нет… Канеки нервно переминается с ноги на ногу, а затем поднимает одну свою руку вверх. На том единственном пальце, на котором еще не было пластыря, розовый ожог от пара. Тоука устало потирает виски, прежде чем встать со своего диванчика и достать аптечку. Она жестом указывает Канеки сесть и аккуратно смазывает палец охлаждающей мазью, а затем достает пластырь. — Спасибо, — Канеки застенчиво чешет щеку, но вскрикивает от боли, случайно задевая другой ожог. — Не за что, — бубнит себе под нос Тоука. — Надеюсь, ты не перейдешь теперь на пальцы ног. Потому что они тебе понадобятся, чтобы убегать от меня, если ты еще раз забудешь свою еду. — Ахах… да… конечно. Я постараюсь, — Канеки рассеянно смотрит по сторонам и внезапно замечает на столе журнал, все еще открытый на фотографии с кроликом. — О, ты собираешься завести кролика? — спрашивает он как раз в тот момент, когда Тоука заканчивает с его ожогом. Она бросает быстрый взгляд на журнал. — Я думал, заботиться о них очень сложно, — говорит Канеки, и она резко понимает, что кролика придется воспитывать, лечить его, если он заболеет, следить, чтобы ему не было грустно… — Ага, — она тяжело вздыхает. — Мне и одного питомца хватает. — В смысле? Разве у тебя уже есть какое-то домашнее животное? — Забей. Просто мысли вслух.