***
— Чёрт побери, Юрий! Приди в себя! — его трясут за плечи, он чувствует это, но, возможно впервые в жизни, не хочет ничего с этим делать. Но кроме тряски, он не чувствует ровным счётом ничего. Пустота, размазанная тонким слоем по внутренностям, будто затягивает всё его существо внутрь себя. Автомобильная авария унесла собой сразу четыре жизни: родителей, обожаемого Юрой дедушку и не менее обожаемого сиамского кота. И теперь ему, в общем-то, не за чем было жить. Родственники? Ага, те самые, которые хотели отправить его в какой-нибудь реабилитационный центр. Катание? Да какой смысл в нём, если не для кого стараться. Соулмейт? Да какой нахер соулмейт! Юрий, видевший, как тяжело было матери с периодически напивающимся отцом, мог только посмеяться над этой неудачной задумкой природы. Да и кому сдался поломанный-переломанный мальчишка четырнадцати лет, у которого из достоинств только несколько килограмм медалей, да смазливое личико? Ответ приходил в голову так быстро, будто всегда там был. “Да никому.”***
Но оказалось, что всё же нужен. Под опеку его взял Яков, долгие месяцы провоевавший ради этого с родственниками. — Делай что хочешь, но ты станешь чемпионом, — сказал тогда тренер, решительно глядя в глаза уставшему подростку, у которого от недосыпания под глазами залегли тени. Юра тогда только усмехнулся. Ну что ж, флаг ему в руки.***
— Юр, тебе стоит сходить к специалисту, — как-то между делом говорит Мила. Плисецкий зло скалит зубы, кривит губы и натягивает перчатки на руки. — Скачу зайчиком, Мила. Я скажу тебе то же, что и две недели назад. Оно мне нахуй не сдалось, — буквально выплёвывает парень. Мила только устало качает головой и уходит в раздевалку, в очередной раз ничего не добившись.***
На самом деле, Никифоровым нельзя было не восхищаться. Его нельзя было не любить, не боготворить и не растекаться лужей под одним взглядом прекрасных льдистых глаз. Глаза. Глаза — единственное, что различал в этом человеке Плисецкий. И мрачно усмехался, пряча руки в перчатках поглубже в карманы, натягивал капюшон на лицо посильнее и шёл тренироваться. Тренироваться-тренироваться-тренироваться. Чтобы не разочаровать Якова, чтобы успеть добиться всего и сразу. А ещё чтобы отвлечься. Чтобы кататься до головокружения, чёрных точек перед глазами, обмороков, стёртых ног, синяков по всему телу и мнимого ощущения свободы. Чтобы не задумываться о том, почему глаза всё чаще цепляются за острые предметы, почему он невольно замирает у раскрытых окон и почему у Никифорова глаза его соулмейта.***
— Я обещаю тебе, — говорит Виктор, пытаясь взъерошить волосы Юрия. Плисецкий плавным, отработанным движением уходит от чужой руки. Чужим обещаниям он перестал верить примерно тогда, когда родители поехали к тёте на другой конец города, пообещав вернуться вечером.***
“Обещал он мне,” — мрачно думает Юрий, листая ленту Инстаграма, пестрящую фотографиями Виктора, из всех цветов различая только синеву неба, да блестящие глаза — “Кацуки… Юри. Ну надо же. Как охренительно мило.” Потом парень закидывает телефон в карман, берёт чемодан за ручку и выходит за двери квартирки. Кот у Милы, запасные ключи у Якова. А его ждёт такси, которое отвезёт его в аэропорт.***
— Юриооо, — тянет Виктор, хватая вырывающегося мальчишку за рукав ветровки, — Мы идём на арену. Ты с нами. Из-за плеча русского фигуриста выглядывает явно озадаченная рожа Кацуки, который не понимал, зачем им на льду нужен мелкий задира. — Иди к чёрту. Валите со свиньёй сами. Мне есть чем заняться, — не хуже своего кота шипит Юрий, с силой дёргая рукой. И не замечает того, как странно смотрит на него Никифоров. Юрий идёт на каток ночью, платит огромное количество денег охраннику и засыпает прямо на жёстких стульях ледовой арены.***
Юрию совсем не больно видеть, каким взглядом одаривает Виктор чёртового японца во время выступления. И ему совсем не обидно, что беспокоилась о нём только рыжая подруга Юри. А ещё ему совершенно точно плевать на то, что теперь во всех СМИ Виктор и Кацуки мелькают только вместе. Так плевать, что он покупает третий по счёту телефон за последнюю неделю.***
Когда до Гран-При остаётся неделя, то Юрий почти отказывается ото сна, а ест только потому, что, во-первых, нужны силы для катания, во-вторых, костюм должен сидеть на нём нормально, а не как на вешалке. Не хватало ещё и так опозориться перед… соулмейтом? возлюбленным? кумиром? да всё и сразу. Юрий горестно вздыхает и запихивает в себя очередную ложку супа. Мила смотрит на него с сочувствием, но решает промолчать. “Ну хоть сейчас, блять,” — устало думает Плисецкий.***
Юрий не плачет. Он спокоен до одури. Второе место. Победа. А то как же. Он смотрит на поблёскивающую голубым в свете софитов медаль и ощущает головокружительную пустоту. Он, будто в замедленной съёмке видит, как в коридоре Виктор подлетает к Юри, чуть ли не кружа его. Видит, как к нему торопятся Яков с Милой. А потом перестаёт чувствовать что-либо, на слабеющих ногах пытаясь доковылять до стены. Последнее, что он видит перед падением — встревоженные голубые глаза.***
А первое, что бросается ему в глаза по пробуждению, это обилие цветов. Белые стены больницы, зелёные листья дерева за окном, коричневый плед, которым был укрыт сам парень. А ещё тёмно-синее пальто и удивительные пепельные волосы человека, сидевшего на стуле рядом с кроватью Юрия. — Вик… тор? — беспомощно-удивлённо проговорил Плисецкий с полувопросительной интонацией. — Ты очнулся, - бледная ухмылка на бледном лице, — Ну здравствуй, соулмейт. Юрий вздрагивает. Он не верит, не хочет верить. Надеется, что его родственной душой оказался кто-то из персонала больницы, какая-нибудь милая девушка с тонкими руками, большой грудью и милым голосом. Но никак не почти тридцатилетний русский фигурист. Юрий отчаянно противится тому, что сам понял уже давно. — Я не твой соулмейт, Никифоров, очнись, — пытается улыбнуться высокомерно, но получается лишь кривая ухмылка, — Иди проспись, бледная немочь. — Я знал, что с тобой будет трудно разговаривать, Ю-ри-о, — Виктор только качает головой, — Но ты мой, а я твой. Смирись с этим. — Смириться… — Юрию кажется, что его глаза застилает багровая пелена. Теперь он точно знает, что это за цвет. И парень продолжает, даже не повысив голоса, — С чем смириться, ты, мудак? С твоими обжиманиями с Кацудоном? Или с тем, что у нас разница в возрасте десять с хуем лет? А может быть с тем, что ты мне жизнь сломал, ублюдок? Никифоров вздыхает и смотрит в пустые изумрудные глаза. Раньше там сияло солнце. — Смириться с тем, что я люблю тебя. Плисецкого охватывает что-то сродни истерике. — Ты меня любишь?! И поэтому предал, да? Именно поэтому ты был с ним, а не со мной? — блондин судорожно выдохнул и попытался успокоиться. Голова кружилась и болела от обилия цветов, они резали глаза, впивались в мозг, заставляя закрыть глаза, чтобы разноцветный калейдоскоп перестал отнимать силы. Но перед глазами всё ещё пляшут цветные пятна, голова тяжёлая и лёгкая одновременно и, даже сидя, Юрий ощущает, как земля вновь уходит из-под него. “Да правда что...” — парень не успевает додумать мысль и падает в обморок.***
Виктор задумчиво провёл кончиками пальцев по скуле мальчишки. Пусть он брыкается сейчас, но впереди у них много времени, чтобы это исправить. Никифоров скалится не хуже какого-нибудь хищника. “Русская фея” в любом случае будет принадлежать только ему. Уж он-то об этом позаботится.