Нарисуй меня

      Он устало шел по темному коридору, задумчиво скользя пальцами по деревянным, искусно сделанным, рамам картин. От угла до угла, по тонкой резьбе и лаку. Всегда удивляясь отсутствию пыли.       Он не любил картины. Не свои.       Считал это простой тратой времени и минутной слабостью.       До двери в его комнату оставалось пару шагов, и он, замешкавшись у самой ручки, открыл ее. Яркий солнечный свет неожиданно ослепил. Мужчине пришлось зажмуриться, недовольно прикрыв рукой глаза. Привыкнув к свету, его взгляд пробежался по их спальне, цепляясь за картины и останавливаясь на мольберте.       В несколько шагов он пересек комнату и опустился на стульчик возле него. Он вспомнил, как впервые привел Белль в свой дом. Румпель никогда не говорил о своем увлечении, рисование ему казалось чем-то постыдным. Городское чудовище не должно было прикасаться к чему-то красивому и, тем более, создавать это. Но красота полюбила его. Белль влюбилась в него, и он с трудом мог поверить в свое счастье.       Он вспомнил, как она, замерев на пороге его спальни, удивленно смотрела на одиноко стоящий мольберт в углу комнаты. В тот момент, Румпель занервничал и виновато отступил на шаг назад, в ту же секунду пожалев о том, что не спрятал мольберт в подвал.       Он совершенно не ожидал, что Белль завалит его вопросами, и ошарашенно открыл рот, когда она попросила его показать рисунки. Наверное, так он нервничал впервые.       Достав холст и удобнее устроив его на мольберте, он провел кончиками пальцев по ткани.       А ведь до момента встречи мольберта с Белль, он рисовал лишь карандашами. Румпель вспомнил, как смущенно блеял, пытаясь отговорить Белль от идеи показать ей свои рисунки. Но устоять перед ее взглядом, улыбками и поцелуями не мог. Когда он, ползая на коленях в кладовке, вытаскивал ящики рисунков, Румпель жалел о многом. Начиная с момента, как взял карандаш в руки, заканчивая тем, что привел Белль к себе. Он нервно открыл первую коробку, бросая настороженные, смущенные взгляды на горящую энтузиазмом Белль. Его руки мучительно медленно перебирали бумагу, оттягивая неминуемый момент.       Румпель усмехнулся, доставая кисточки и подготавливая краску для картины. А ведь он тогда испуганно взвизгнул, когда Белль, не дождавшись, выхватила рисунки из его рук. Бумага была местами мятая, иногда пачканная грифелем. Он не считал свои наброски талантом, но у Белль были другие мысли на этот счет.       С тех пор прошло два года.       В их комнате всегда стоял мольберт и, порой, отвратительно пахло красками, но она была против переносить его куда-то в другое место. Ей нравилось, как он, вставая из их постели вдохновленно садился за мольберт и начинал быстро что-то писать. Она куталась в одеяло и, скрыв улыбку, завороженно наблюдала за его движениями.       Белль смогла переубедить его в отношении к своим рисункам. Поначалу карандаш, потом воск и, наконец, краски. Жители города стали чаще оборачиваться, когда городское чудовище неожиданно редко стало оставлять за собой шлейф дорогого парфюма, уступая краскам.       А он рисовал, рисовал и забывался. Ему нравилось видеть восхищенные взгляды Белль. Он любил ее радовать.       Взгляд скользнул вновь по стенам, задерживаясь на картинах, украшающих комнату. Она всегда хотела, чтобы его картины висели в доме, но он до последнего сопротивлялся этой идеи.       Расстегнув пару пуговиц рубашки и закатив рукава, он задумчиво взглянул в окно.       Уже весна. Природа оживала, а фонтан за большим, во всю стену, окном, впервые заработал после долгой зимы. Было красиво, умиротворенно и возвращало к воспоминаниям.       Рука с кистью на мгновение зависла над холстом, словно Румпель решался с чего ему начать и, бросив еще один взгляд на фонтан, мазнул краской по ткани.       Его движения были отточенными, словно заученными. Ни единой ошибки, ни единого ненужного мазка. Меж бровей залегла сосредоточенная морщинка, а глаза невидяще смотрели на холст.       — Я всегда знаю, где тебя искать, — улыбнувшись, произнесла Белль, несколько минут наблюдая за его работой. Он вздрогнул, едва не выронив кисть, но не обернулся.       — Ты меня напугала, — мягко произнес он, пытаясь скрыть за упреком улыбку.       — Ты всегда так говоришь, Румпель, — она прошла в комнату, оставив едва уловимый поцелуй на его щеке, и подошла к окну.       — И ты всегда делаешь все по-своему, — пробормотал он, немного отклонившись, чтобы увидеть фонтан.       — Признайся, ты любишь это, — с улыбкой произнесла она, делая шаг в сторону и полностью загораживая вид из окна.       — Не не люблю, — с улыбкой произнес он. — Ты же знаешь, что я рисую с головы, — устало произнес он, проиграно утыкаясь в холст и сосредоточенно, заученно, рисуя линии.       — Нарисуй меня, — неожиданно произносит Белль, спустя несколько долгих молчаливых минут. Она так часто просила его это сделать. Каждый день, каждый час, каждый миг.       — Нет, Белль, — виновато произнес он, бросив на нее мимолетный взгляд. Как часто он спорил с ней по этому поводу? Как часто она обижалась и дулась? Он уже не мог вспомнить. Иногда они ссорились, иногда вопрос висел в воздухе, не требуя ответа. Все зависело от Белль. Она хотела знать, какой он видел ее, как представлял. Румпель отнекивался и упрямо поджимал губы, говоря, что не умеет рисовать портреты и хочет видеть ее живую красоту, а не свои жалкие попытки запечатлеть ее на бумаге.       — Тогда что ты пишешь в этот раз? — наигранно нахмурившись, спросила она.       — Это… секрет, — бросив настороженный взгляд, ответил он.       — Да, брось! Я все равно же узнаю, — она сделала несколько шагов в его сторону. Он нехотя повернул мольберт чуть в бок, скрывая рисунок от ее взгляда.       — Ну, Румпель!       Он улыбнулся, дразня ее. Его взгляд был прикован к ее лицу, а рука сама бегала по холсту, оставляя штрихи и превращая их в картину.       — Ты все равно меня нарисуешь, — мягко произнесла она.       — Я знаю, — сглотнув, произнес он, взглянув на почти законченную картину.       — Теперь я могу взглянуть? — приподняв бровь и игриво закусив губу, спросила Белль.       — Конечно, любимая. Всегда, — ответил он, вытирая руки о ткань.       Отойдя от окна, Белль, танцуя, покружилась и медленно двинулась к задумавшемуся Румпелю.       Он вздрогнул, когда ее рука коснулась его плеча.       — Ты снова солгал мне, — с любовью произнесла она, сжимая его худое плечо. Он прикрыл глаза, с жадностью впитывая это мгновение.       — Прости меня, — глухо и отчаянно произнес он. — Прости... — он поднял подрагивающую, испачканную краской руку, желая коснуться ее руки. Пальцы накрыли свое плечо, цепляясь ногтями за ткань, оставляя цветные разводы.       Румпель резко обернулся. Никого не было. Уже давно.       Закрыв глаза и глубоко вдохнув, он повернулся к мольберту.       С холста на него смотрела улыбающаяся Белль. Такой он запомнил ее в тот день. В их последний день. Он провел кончиками пальцев по ее скуле, касаясь губ. И рвано выдохнул, вспомнив, что затаил дыхание. Картина поплыла перед глазами и он, сморгнув слезы, поднялся на ноги, отбрасывая грязную тряпку на пол. Осторожно, с любовью, он взял картину и подошел к стене, повесив ее на одиноко торчащий гвоздь.       Отступив на пару шагов, он огляделся, цепляясь взглядом за увешанные в комнате картины, с которых на него смотрела Белль. Улыбающаяся, нежная, милая, игривая и всегда счастливая и радостная.       Вскоре в этом доме не осталось ни единой пустой стены.