Сквозь сонную дымку

Первокурсники говорили выпускающемуся из школы Маккою, что дальше будет лучше. Второкурсники говорили Маккою, что дальше будет лучше. Потом третьекурсники говорили Маккою, что дальше будет лучше. Но он учился в медицинском уже третий год подряд, и лучше не становилось! Спать хотелось так сильно, что он уронил ключи, так и не сумев подобрать нужный к замочной скважине своей квартиры. В последний месяц и правда стало чуточку проще учиться, но лишь чуточку: на этой неделе было много тестов, и бедный обросший Леонард просто не спал… кажется… уже трое суток. Он буквально уткнулся носом в дверь квартиры, смиряясь с тем, что спать придется на коврике — сейчас такая поза казалась до странного идеальной, — но из Нирваны его выдернул голос Чехова: — Эй, ты в порядке?.. Чехов Павел Андреевич был сыном русских иммигрантов, что жили на одной лестничной клетке с новоиспеченным доктором — почти — Маккоем, жизнерадостным, по-славянски красивым и действительно гордым своим происхождением учеником старших классов. Светящийся жизнью и нормальным количеством часов сна Чехов показался Маккою ангелом, спустившимся с небес к небритому замученному студенту. — Я-я помогу тебе, — чуть нервно отвел взгляд мальчишка, не дождавшись ответа от Леонарда, подобрал ключи с пола и легко открыл дверь в квартиру Маккоя, куда тот ввалился от легкого дуновения ветра, ибо заснул, лишь приложившись щекой к косяку. Такое бывало часто, наверное, с людьми, которые не спали сутками. Размышлял об этом всем Леонард уже через пятнадцать часов, когда смог оторвать лицо от постели, на которую водрузил его тело заботливый Чехов. Последнее, что он помнил, — это девяностовосьмипроцентный тест по патанатомии, а дальше сознание Маккоя будто отключилось. И лишь образ Паши пришел ему во снах, светлый и жизнерадостным. — Ох, — простонал Маккой, доставая из холодильника лед и прикладывая его к голове, — мать твою, стыдно. Он же почти не пил — нет, пил, но никогда до такой степени, чтобы заснуть на придверном коврике. А простая учеба, наверное, сделала прилежного студента-медика алкашом… в глазах соседей. Наверное. Это было жутко обидно, но эмоций у Маккоя оставалось все меньше и меньше с каждым днем, как он носил белый халат. А Паша что-то в нем предательски шевелил, потому-то, наверное, Маккою и захотелось все прояснить, когда они столкнулись в общем коридоре. — Паш, я… — без всяких «привет» начал Маккой, теребя в руках ключи, — это ты мне вчера… помог?.. Паша… Так странно было называть его Пашей, ведь его имя было Павел. Но Маккой помнил, как, когда русские только переехали в квартиру по соседству, он играл с маленьким Чеховым. Все звали в семье его Пашей, и потому Леонард тоже привык. С тех пор, казалось, Паша стал только кучерявее. Чехов потупил взор, и учебники, что не помещались в его школьную сумку, к груди прижал. — Да. Его голос был высок; Маккой кашлянул. — Спасибо. — Пожалуйста. — Мне… Я не пил вчера, — продолжил он. — Я просто… очень хотел спать. Я не алкоголик, Паш. Чехов кивнул и потом украдкой глянул на своего безнадежно сонного соседа — осторожно, словно боясь попасться в лапы медведю. — Я понимаю. Я знаю, что ты не был пьян. — Эх, хорошо, — выдохнул с облегчением Маккой. На душе стало сразу лучше, будто камень с груди свалился — и он добавил: — Я правда благодарен. Если тебе что-то нужно, — наконец поддался замок, и Маккой убрал ключ в карман своего черного пальто, — я всегда готов помочь. Конечно, это не было жестом благородства. Маккой был занятым студентом-медиком, который в морге проводил больше времени, чем за едой; но удача не была на его стороне ни вчера, ни ныне. — Если… честно, — чуть робко произнес Паша, — ты можешь помочь. И он посмотрел Маккою прямо в глаза — дальше он слышал будто через сонную дымку, впрочем, учитывая, сколько бедняга не доспал за новое полугодие, это и правда могла быть она. — У меня большие проблемы с биологией. Я боюсь, что… не сдам выпускной экзамен, — осекся Чехов, и костяшки пальцев его, сжимающих учебник, побелели, — а ты… врач. Можешь помочь мне с биологией? Брови Маккоя медленно, ибо сонно, поползли вверх, и Чехов поспешно добавил: — Я-я заплачу! Для студента фраза «заплачу» всегда являлась спусковым крючком, так что Маккой даже не стал слишком долго уговариваться: после «Гм, ну, думаю, я могу найти пару часов в неделю», он согласился. Чехов был чудом… Чудом родом из России, как он сам любил напоминать. Он был жизнерадостный, а Маккой был угрюмый; он был веселый, а Маккой был брюзгой; он был ангелом во плоти, а вот Маккой в худшие свои дни больше походил на Цербера у врат царства мертвых. Казалось, Маккой всегда был таким — и, наверное, потому они стали меньше общаться, когда ему стукнуло восемнадцать. Дело было не в том, что с Пашей стало скучно тогда уже взрослому Леонарду, нет, просто… Сложно было оставаться в традиционно плохом расположении духа, когда рядом бегал кто-то настолько яркий. Если долго живешь в тени, солнце начинает ослеплять — так и Маккою рядом с Пашей хотелось зажмуриться. Но он все реже ощущал тепло этого солнца все эти три года. В каждый из дней. А тут солнце само к нему потянулось, и впервые это произошло в субботу. — Так, Паша, — мягко произнес Маккой, смотря на школьника по другую сторону стола от себя, — давай начнем с простого. Строение клетки знаешь? — бросил он взгляд в тетради Чехова, что пестрили исправлениями учителя. — Ну… вроде… Не уверен… — тут же стушевался Чехов, и солнышко что-то стало греть меньше. Маккой склонил голову, а пальцы его медленно прокрутили ручку, пока он смотрел на Чехова. Внимательно. — Функция пероксисом? — Э-э-э, — стал еще больше похожим на восьмиклассника Чехов, осунувшись, — синтез белка? Маккой вздохнул. Да, действительно, с такими познаниями экзамен по биологии Чехову не грозил: его бы просто не допустили до него. — Ты… не путаешь с пероксисомы с полисомами? — попытался намекнуть ему Леонард. Подросток виновато поджал губы и опустил взгляд на свои коленки. Когда он начинал нервничать, он запускал пальцы в свои кучерявые волосы — так было и на этот раз, и именно поэтому Маккой верил, что он правда не мог вспомнить… А не придуривался. — Путаю… Следующий вечер прошел у них без унижений, но с крепкой борьбой Маккоя со своим желанием воскликнуть «Как можно этого не знать?!» После трех — почти — лет в медицинском он свыкся с тем, что школьная база биологии — это простая истина. Как дважды два — четыре. Но Чехов Павел Андреевич не хотел быть врачом. Он грезил о звездах — это Маккой и помнил из его детства, и видел сейчас на стенах, обклеенных плакатами с фотографиями созвездий. Паше биология была нужна, чтобы получить аттестат — а дальше он хотел быть астрономом. Он и сам был как звезда для Маккоя. Он и раньше пил не много — так, за компанию с учебной группой, — но теперь перестал вообще. Паша не хотел знать биологию, казалось, его сознание подсознательно отторгало эту науку. И с этим самым подсознанием Леонард Маккой пытался бороться каждую субботу. — Что ты знаешь о дарвинизме? — Это про обезьян… — Умеешь решать задачки по генетике? — Нет, я думаю. — Слышал когда-нибудь про аллостерический центр? — Эластический?.. Каждый вопрос Маккоя сопровождался печальным ответом Паши, и все старания студента, без того занятого, шли на пользу. Бороться с Чеховым, который не очень хотел, но в то же время нуждался в знаниях, было сложно; он правда пытался, и Маккой видел это. Если бы Паша не начал заниматься, внимательно следя за словами, руками, губами Маккоя, он бы бросил эту затею, а субботние вечера вновь бы стал проводить в баре. Вместо этого Чехов накапливал знания, держал их в плошке, стараясь не разлить ни капли, и у него получалось. Вечер за вечером, суббота за субботой — Маккой все больше радовался тому, что же у него получалось сделать. До одного дня, когда Маккой пришел с пар очень уставший и, почти засыпая, рассказал Чехову про дрейф генов, а домой ушел, забыв забрать деньги. Слава богу, дом его был в соседней квартире. Или же… это было не к добру?.. Уже почти упав лицом в подушку — от чего Маккоя остановила только необходимость раздеться, — он услышал дребезжащий звонок. Чехов стоял под его дверью и всматривался в глазок, будто сам надеялся увидеть Леонарда по ту сторону. Маккой вздохнул и открыл дверь. У него слипались глаза, а сознание было таким заторможенным, что он даже не был уверен, что не спит, что это не снится ему. — Что такое? — пробормотал он, стараясь не зевать. — Ты… Ты забыл деньги, — коротко ответил Паша и потупил взгляд. Маккой протянул руку, Паша протянул ему пятьдесят долларов — а потом одернулся, пробормотав: — Через порог передавать — плохая примета. «Разве что в России», — подумалось Маккою, но у него просто не было сил перечить Чехову. Он сделал шаг в сторону, и Чехов зашел внутрь. Посмотрел на Маккоя и снова протянул деньги, тот взял чуть дрожащей от недосыпа рукой. — Спасибо, — пробормотал тот, потирая тыльной стороной ладони глаза, — я просто очень устал. Мне… нужно думать не только об учебе, — отложил он пять десятидолларовых купюр на полочку у стены. — Да, ты сегодня был очень сонный, — согласился Чехов, чуть голову опустив. Маккой поднял было руку, но, как поднял, так и опустил молча. Он лишь надеялся, что не заснул прямо у Паши дома… Кажется, он не помнил такого. — Прости еще раз, — повторил он, — в следующую… субботу позанимаемся побольше. У меня… Все самое сложно прошло уже, дальше будет проще… — еле ворочая языком, продолжил Маккой. Взгляд Пашиных глаз стал таким проникновенным, каким Леонард его еще не видел. Сонливость, усталость и многое другое не дали Маккою не то что выставить руку перед собой — даже заподозрить неладное до того самого мига, как Пашины руки обвились вокруг его шеи, к себе притягивая, а его губы коснулись губ студента. Чехов стоял на мысочках, чтобы просто дотянуться, а Маккой уже давно устал следить за осанкой — и потому претворить в жизнь это все для Паши было проще, чем могло бы. А у Маккоя просто не было сил сопротивляться. Он снова поймал взгляд Чехова — чуть испуганный, но в то же время отчего-то счастливый, — и мальчишка прошептал ему в губы: — Тебе п-правда нужно отвлекаться. Он ушел, оставив Маккоя с его мыслями наедине, и они не виделись до следующей субботы. Вероятно, потому, что Маккой всегда следил, не появился ли Чехов в общем коридоре — и лишь потом выскакивал из квартиры, продолжая подбадривать себя тем, что он такой правильный и взрослый, что не делает ничего особенного из-за… всего. Эта неделя и правда стала в разы проще. Хоть где-то старшекурсники не соврали, и к субботе Маккой был почти полон сил — но почти. — Итак, мы остановились на дрейфе генов, — произнес он, зевая в сторону, а потом снова посмотрел на Пашу по тот край стола. Чехов опять смотрел на свои коленки, а не на Маккоя или тетрадь, куда странным почерком записывал все, что диктовал ему студент-медик на их еженедельных встречах. — Паша, — окликнул его Маккой, чтобы вернуть его внимание. — Павел Андреевич! — почти с трудом произнес он. Чехов поднял кучерявую голову, и в комнате будто стало чуть теплее. Маккой выдохнул. — Ты же продолжишь со мной заниматься?.. Пожалуйста, — пробормотал Паша, и в голосе его послышалось немного отчаяния. У Маккоя ком встал в горле. Пятьдесят долларов лишними никогда не были, как и… «отвлечение» от учебы, которое сжигало мозг бедного Леонарда изнутри уже третий год. Но он не стал озвучивать эти мысли. Он положил руки на стол, сжав пальцы в кулаки, и внимательно посмотрел на Чехова. — Да, — не кивая, произнес он. — Но если тебе это действительно нужно. — В см-смысле?.. — вздрогнул Чехов, тоже тонкие руки на стол кладя. — Ты… — попытался связать свои мысли воедино Маккой, — у тебя правда все плохо с биологией? Или ты просто хотел быть ближе ко мне? Ему отчего-то стало сложно выдерживать полный нежности и вины взгляд Чехова, и он сам опустил взгляд. Чехов моргнул — раз, два, — и прикусил бескровную губу. — Это… было удачным сочетанием обстоятельств. Маккой покачал головой, и Чехов дернулся вперед, почти хватая его за руки, но в последний миг остановился, заговорив больше, быстрее: — Так… сложилось. Я правда плох в биологии, и мне нужно сдать экзамен, а ты ее знаешь… — Я же медик? — Да, ты же медик, — кивнул Паша. — И когда ты сказал, что можешь помочь, я подумал, что это может быть хорошей идеей. Ты сам говорил, что тебе нужно отвлечься — и ты отвлекался, разве нет? А остальное… Он притих на секунду. — Просто посмотри на наши занятия с моей стороны, — тише добавил он. Повисло молчание. — Ну да, — спустя пару долгих минут выдал Маккой, — тебе же семнадцать. — Не только поэтому. Просто ты — это ты. Чехов должен был потупить взгляд, но Маккой лишь увидел, как сизые глаза устремлены на него. Павел выглядел серьезным — и он был серьезен, похоже. С этим Леонард ничего не мог поделать. — Это такое отвлечение ты мне предлагаешь? — наконец смог Маккой произнести вслух то, что вертелось в его голове всю неделю. — Да. Уже потом Чехов рассказал Маккою, что однажды встретил его друга Кирка. Тот пришел к Маккою, а его не было дома, так что Чехов пустил его к себе и выслушал чуть пьяного Джима. Про то, что Маккой говорил, что у его несовершеннолетнего соседа красивый голос, невероятной глубины глаза и милые волосы. Про то, что он кажется ему нежным и милым. И про то, что у Маккоя просто нет времени и сил на новую девушку, которая его выматывает… Которая в итоге его бросила спустя три месяца. В следующий раз Маккой встретил Кирка кулаком в лицо. — Ты растрепал Чехову все, что я тебе говорил! — почти крикнул он, а бармен, у стойки которого они находились, покосился на двух не самых обычных приятелей. — Не помню такого, — честно ответил Кирк, прижимая ладонь к щеке. — В любом случае… не за что. Сказать, что Маккой был возмущен такой реакцией, — это ничего не сказать. Потому что он помнил, как сам писал сообщения Кирку недавно, причем содержания примерно «Этот мальчишка слишком молодой, а я даже не могу сейчас выпить». Потому что он сам прекрасно понимал, почему его взгляд то и дело задерживается на губах, глазах, волосах и руках Паши, на его улыбке, его словах и каждой его неловкой попытке сморозить ту или иную глупость в ответ на вопрос самого Маккоя. Чай, не семнадцать Леонарду было, чтобы осознавать такое. Только вот, похоже, и в семнадцать можно было иметь голову на плечах — потому что Чехов тоже заметил это… между ними. Очевидно, он чувствовал каждый взгляд Маккоя, когда писал за ним под диктовку что-то. Как и все, сказанное с хоть малым подтекстом, понимал слишком правильно. Теперь Маккой знал это. И ему становилось неловко. А Паша Чехов, видя эту неловкость, понял, что Леонард Маккой, сонный и усталый студент, у него в руках. Потому что самым усталым всегда нужно больше всего ласки. Пока Маккой в очередной раз бубнил что-то про филогенез, его глаза закрывались. Когда открылись — Паша был уже слишком близко, совсем как в прошлый раз; поцелуй его был уже не таким пуганым, быстрым, рваным и безысходным. Потому что Чехов Павел Андреевич, конечно же, все прекрасно осознал и, как любой русский, пошел в наступление, едва успев заиметь преимущество. Маккой не хотел сдаваться, но это почему-то происходило. Воздушные пузыри рыб. Малый круг кровообращения. Рецессивные мутации и полиплоидия. Все это казалось Паше достаточным поводом — а на самом деле над столом копилось напряжение, но не неприятное, а легкое, как сахарная дымка, и соблазняющая вкусить что-то сладкое. И каждый раз Маккой думал о том, что обязан это пресечь, но забывал. Лучшей идеей ему казалось продолжить рассказывать с того места, где его прерывали… На самом деле эта идея была одной из худших, наверное. Поэтому теория эволюции стала рубежом. — В синтетическую теорию эволюции входит дарвинизм и… — посмотрел он с вопросом на Чехова. — Популяционная ге… нетика, — запнулся тот почему-то, но, на удивление, ответил правильно. — Да, — кивнул Маккой, и тут дыхание его сорвалось. На сей раз Чехов переходил все границы: он невозбранно гладил Маккоя по колену, и тот даже не совсем представлял, как это возможно в такой-то плоскости. — Гхм, — кашлянул он, — Паша, пожалуйста, положи руки на стол. Чехов поджал губы и послушался, а Маккой задал еще один вопрос: — Кто является основателем популяционной генетики? — Мендель, я так полагаю? — ответил Чехов. Маккой сощурился. — Ты знаешь эту тему? — Это… единственная тема, — признался Чехов, — которую я знаю. — Это… — Маккой попытался стать тверже, но при одном взгляде на невинного Чехова его сердце плавилось медом, — это не повод трогать меня под столом, Чехов Павел Андреевич. Но взгляд сизых глаз оказался куда весомее, чем аргументы Маккоя. У него просто не было шансов, и его сознание лишь тогда забило тревогу, когда он «каким-то Макаром», как сказал бы Паша, оказался лежащим на полу с милующимся Чеховым сверху. Его поцелуи были такими сладкими, нежными и искренними — Маккой не помнил такого в свои семнадцать. Быть может, дело было в перманентном недовольстве собой, окружающими, всем миром, но именно это в Чехове и подкупало его. Отшибало память и сносило голову. Он едва смог заставить себя взяться за запястья Павла, когда тот начал расстегивать ремень его брюк. — Паша, — протянул он с трудом, — тебе семнадцать. — Ты ненамного старше, — потянулся к нему с поцелуем Паша в ответ. На Маккоя снова накатила слабость. Когда он уставал, ему хотелось одного — ласки, и Чехов был готов дать ее сполна: его сердце еще было способно отдавать любовь так чисто. Но Маккой не хотел быть причиной его дальнейших печалей. Потому что он хорошо себя знал, и то, что пытался сделать Чехов, вряд ли бы обрадовало его больше, чем сданный экзамен по биологии… Хотя, кто знает. Только шум в парадной заставил Чехова вздрогнуть и отринуть от Маккоя, резко на его бедрах садясь. — Это родители, — прошептал он, слезая с Маккоя, и тот поблагодарил судьбу, сам садясь, потом с трудом вставая с пола и усаживаясь на свой стул. Обратно. Чехов легко устроился напротив него — где и должен был находиться, и Маккой строго посмотрел на него. Он ожидал, что Чеховы-старшие заглянут, чтобы поздороваться с сыном, но нет — и в конце концов, выждав энное количество времени, Маккой чуть склонился над столом и буквально зашипел: — Паша, думай лучше об экзаменах. — А когда сдам экзамены? — невинно, но в то же время игриво улыбнулся Чехов ему. — Ну… Если я правильно помню, — уклончиво ответил ему Маккой, — после экзаменов тебе уже будет восемнадцать. Он снова взял в руки книгу и выжидающе посмотрел на только сильнее засиявшего Чехова. Мальчишка был невероятен — и потому так особенен, наверное, что Маккой все же смог добавить, губы свои облизнув. — А до тех пор, мистер Чехов, я буду ждать. И скрыл лицо за учебником, снова начиная повествовать о популяционной генетике.