Возьми себя в руки, дочь самурая

Карин смотрит на размалеванную красавицу напротив и не знает, смеяться или плакать. Мгновение — красные губы на мелово-белом лице вздрагивают — и в тишине отчетливо слышится безумный смешок. Куросаки отворачивается от зеркала, не в силах видеть эту все еще до ужаса юную, но уже обреченную лгунью. Но затем пересиливает себя и снова поворачивается к своему отражению. Это её наказание, и она встретит его с высоко поднятой головой, хотя опухшие запястья уже свербят от веревки, пот на висках смазал аккуратно наложенные белила, и живот сворачивает от голода. *** Седзи тихонько зашуршали, и в комнате возникла девушка. Хотя скорее девочка: лицо круглое, взгляд наивный и восхищенный. Вряд ли она намного младше Карин, но та чувствовала какое-то едва заметное превосходство, хотя ситуация и не располагала. Суженные в настороженности глаза казались блестящими черными жуками, хотя может, всему причиной дорогая тушь, которой обвели веки. Куросаки ни слова не произнесла — вот еще — но всем видом говорила: «Пойди прочь, не тронь, чего ты забрела сюда, девочка?» Пришедшая яростных взглядов не понимала, только улыбнулась мягко и поставила перед заключенной поднос. — Тебе надо поесть, — кормилица говорила четко, выделяя каждый слог, словно Карин старуха или глухая какая-нибудь. Пленница в ответ только хмыкнула, настолько высокомерно, насколько могла. — Меня зовут Хинамори Момо, — голос у нее до тошноты приятный, а тон до отвращения доброжелательный. Карин старательно разглядывала себя в зеркале, отмечая, что несколько локонов выпали из варэсинобу, делая ее похожей скорее на ободранную кошку, чем на прекрасную майко, роль которой она играла этим вечером. Хотя дело было не только в прическе: нитки из воротника нижнего кимоно кое-где вылезли, одну сандалию она потеряла по дороге, а с шеи — из-за этих возмущенных разжиревших боровов, один из которых в гневе попытался её задушить — полностью сошла краска. Мучительница же была не накрашена, но ухожена и спокойна, что создавало заметный и горький контраст между ней и отчаянной неумытой девчонкой с помадой из запекшейся крови на губах. — Мы едва вытащили Вас из той заварушки, — продолжила персиковая девушка, — один почтенный господин схватил моего названного брата за руку и сказал, что Вы взбесились, словно дворовая кошка, и начали шипеть всякие оскорбления. Такого Карин стерпеть уже не могла, как ни старалась охладить свой пыл. — Не называй его «почтенным господином»! Он оскорблял само звание самурая, он… — понимающий взгляд девочки, до скручивающей желудок тошноты похожей на Юзу, ударил как пощечина. Непокорная, дерзкая, сильная Карин сжимала кулаки, зная, что потом на коже останутся бледные полумесяцы от впивающихся в подушечки ногтей. Свободная, колючая, волевая Карин держалась на самой грани, балансировала, чтобы… Несносная, грубая, сумасшедшая Карин не знала, смеяться или всё же плакать. В бархатных карих глазах незнакомой Момо, чьей-то дочери и названной сестры, отражалась не пойманная за хвост лиса, которая осмеивала мир и поплатилась за это; в них Куросаки видела светловолосых брата и сестру, так поразительно похожих на мать. Сестра — лимонное отражение айвы — укоризненно поджимала губы, а брат как обычно хмурил брови. Стоили ли шутки над глупым барсуком, притворяющимся самураем, недовольства со стороны родных? Момо кивнула самой себе и вышла, оставив её один на один с ужином. *** Все начиналось просто замечательно, пока на глаза не попался клиент, похожий на разъевшегося барсука. Стараясь не съехать на уличный жаргон, Карин, учтиво и широко улыбаясь, поведала ему и его товарищам историю о жирной старой собаке, которая жаждала обмануть глупых кроликов и притвориться лисой. Вначале мужчины не заметили сарказма и насмешки, похлопали остроумной девушке и предложили сесть рядом, чтобы рассказать еще одну забавную историю. Тогда Куросаки с отвращением отшатнулась и, не подумав дважды, выпалила, что лиса в жизни не свяжется с полудохлыми собаками. Наглая девица сразу получила по губам, что только раззадорило ту, и на взбесившихся вылилась еще одна наскоро сочиненная сказка о псах. Карин понимала, что девушке не пристало вступать в драки с пьяными самураями, но разум уже затуманился из-за запаха алкоголя и привкуса крови во рту. Воинственно размахивая зонтиком и с яростью самых злых ос она выдавала все новые и новые насмешки, чем невероятно веселила соседние столики и раздражала героев этих самых анекдотов. Смертельное веселье неожиданно остановилось, когда сквозь визги, крики, толкотню и потасовки к ним добрался какой-то старик, резко оторвавший мужские руки от девичьей шеи. Горло дерло нещадно, рассеченные губы болели еще больше, но Карин не могла остановить сумасшедший хохот, рвавшийся из груди. При близком осмотре старик оказался вовсе не стариком, скорее наоборот — мальчишкой. В заблуждение вводили длинные седые волосы, а глаза уже мало что могли различать. Но Карин упорно пробивалась вслед за ним, не желая потерять из виду. Когда они вышли, он резко обернулся к ней. — В тебе демон? — вопрос явно с презрением. — Вполне возможно, — Карин ехидно улыбнулась, — а ты сам-то чем докажешь, что не демон? Длинные девичьи ресницы и совсем-совсем ведьминские голубые глаза. Даже жутко немного, вкупе с седыми волосами и старческим высокомерным взглядом. Демон явно что-то хотел ответить на насмешливый вопрос девушки, но тут на улицу высыпались жаждущие крови. «Пострадавший» немедленно потребовал казни за оскорбление чести самурая — да еще от кого! — от какой-то майко, которая еще белила не научилась правильно накладывать. На это Карин немедленно ответила, что, в отличие от всяких собачек, ни разу не участвовавших в настоящих боях, в крови майко хотя бы какой-то свинец есть. Поддержки своей дерзости она не требовала, но тихий смешок седого демона, раздавшийся из-за спины, раззадоривал пуще всякого одобрения. Руки ей тут же связали невесть откуда взявшейся веревкой, в лицо плюнули, под ребра ткнули какой-то палкой, бывшей когда-то, судя по всему, ножкой от стола. Упасть не дали схватившие за плечи руки и возмущенный шепот: «Стой прямо, глупая майко, не позорь демона внутри себя!» Откуда-то сверху — грохот отворяемых ставней. Она всё задирала голову вверх, но так и не могла понять, что это за яркие пятна маячат перед глазами. Лишь потом, когда безмолвные до сих пор женщины заголосили, она с изумлением поняла, что это были взбешенные гейши и их ученицы. Обычно тихие и покорные, как и подобает всем цветочным женщинам страны восходящего солнца, сейчас они были похожи на фурий с яркими перьями. Мужчины, никогда прежде не слышавшие их голосов — настоящих, а не тех, похожих на шелест — и сами замолкли, пытаясь осознать, что произошло. Гомон стих в тот же миг, что и родился: несомненно, дочери цветов и бабочек внезапно вспомнили о грозной матушке с тяжелой в гневе рукой. Но на этот единственный миг Карин вдруг почувствовала, что мир треснул. Демон схватил её за локоть, не думая тогда о приличиях и правилах, и потянул за собой, ведя какими-то неизвестными доселе ей путями куда-то всё дальше и дальше от точки разлома. А потом комната с рисовыми стенами и большим зеркалом, из которого смотрела растрепанная незнакомая красавица, которая насмехалась надо всеми вокруг и более всего, кажется, над самой Карин. *** Назойливая персиковая девушка приходила как минимум трижды в день, чтобы её новая комнатная зверюшка с колючими глазами не умерла от голода. Карин жест не оценила — гораздо полезнее сейчас был бы кайкэн, а лодыжки и поясом связать можно было бы. Руки ей развязали, дали новую одежду, позволили умыться и дали гребень для волос, но вот кинжал, потерянный по дороге или в чайной, а, может, отобранный Момо, пока «гостья» спала, никто ей давать не собирался. — Мы Вас вроде как прячем, — однажды пояснила надзирательница, — скоро все стихнет, и Вы сможете уйти. Ведь это глупо — умирать из-за пьяного обвинения. Уверена, этот почтенный господин уже много раз раскаялся в сказанном. — Как бы не так, — хмыкнула в ответ Карин, — боюсь, он на всю жизнь меня запомнит. Я хотела выколоть ему глаз зонтиком. Она ожидала, что её охранница отшатнется с испуганным вздохом, но та неожиданно засмеялась, тут же прикрывшись кулачком и попытавшись скрыть хихиканья за кашлем. — Вы ведь не просто нищенка, притворяющаяся майко, верно? — Момо складывает пустые тарелки и собирается уходить. — Чувствуется в Вас что-то, хоть Вы и весьма искусно скрываете это за грубыми словами и мужицкими плевками. — Я вообще удивлена, что небеса не разверзлись, когда ты произнесла «мужицкими плевками», — Карин отряхивает от крошек юкату и, избегая смотреть в зеркало, принимается за чтение рукописей, принесенных заботливой девушкой из сливового рода. Его имя легко произносить по слогам, растягивая гласные. То-ши-ро. Никто не разрешал ей называть его по имени, и обычно Куросаки серьезно относилась к таким вещам, но к седому мальчишке с по-женски длинными ресницами, голубыми глазами и морщинкой между бровями от вечного хмурого и чересчур серьезного выражения лица чувствуется близость какая-то такая… Может, потому что её старший брат точно так же хмурил брови постоянно. Может, потому что у Юзу такие же длинные ресницы. Может, потому что Хицугая Тоширо привел её в этот дом. Он не казнил Карин на месте, потому что та бешеная собака и впрямь не имела права носить звание воина. Так он ей и сказал при второй их встрече. А еще запретил употреблять бранные слова в присутствии Хинамори. Нет, она не жаловалась, она выше этого, но смущать её юный ум такими лихими сочетаниями не стоило. Черноволосая согласно кивала, про себя соглашаясь, что пачкать такой чистый источник и в самом деле недостойно. Демон чаще всего просто наблюдал за Карин, как она ест, что читает, о чем думает. Сначала девушка с истинно не женским остервенением старалась удалить того со своей территории, но вскоре привыкла, со своей стороны расспрашивая Хицугаю о его становлении самураем, его семья, родственных узах с Момо… — У Вас никогда не возникала мысль прекратить поиски чего-то там, в небе, и осесть где-нибудь? Карин не сразу расслышала вопрос, завороженно следя за ловкими пальцами персиковой девушки, сооружающей икебану. — Если когда-нибудь захочу остановиться — обязательно вернусь домой, — задумчиво произнесла она. — А ты никогда не хотела найти того, ради кого могла бы осесть? — щеки Момо залились румянцем. — Я не о Широ, а вообще. Ведь ты переходишь с места на место, притворяешься майко или мужчиной, и неважно, что за это могут казнить, я про другое. Как муж может узнать, что ты — предназначенная ему судьбой жена, если твой путь состоит из паутины обмана? Все девушки желают найти свою половинку… — Мне не нужна половинка, — резко отрезала Карин, — я родилась целой. Дочерью и сестрой самурая, и свою дорогу я вижу вот так вот. «Меня несут на своих крыльях тысяча журавлей, сложенных с любовью Юзу». За рисовыми стенами на голых ветвях айвы расцвели первые цветки. *** Карин смотрела на размалеванную красавицу напротив и не знала, смеяться или плакать. Мгновение — красные губы на мелово-белом лице вздрогнули — и в тишине отчетливо послышался безумный смешок. — Что опять с этой ведьмой? Слышишь, смеется? Точно одержима каким-то ёкаем! — Хватит трястись, дурачина, она ведь пытается тебя запугать! Раз — и исчезнет, поминай как звали. Не спускай с неё глаз. Ей хотелось закрыть уши, но это тоже было частью наказания, а потому нельзя. В зарешеченном окне — лоскуток голубого неба с белыми нитками облаков. В отражении — она сама, только в маске из белил и помады запекшейся крови на губах. Желудок крутит, но съежиться на не-своем футоне недостойно одной из Куросаки, потому она молча терпит и ждет, когда придет, наконец, её тюремщик и уведет её из пропахшей чужим потом и страхом комнатки. Слишком непокорная, дерзкая, слишком живая и грубая для своего века и своей страны. Не женщина — одержимая ёкаем, иным чужеродным демоном, своими мечтами и тысячью журавлей, сложенных когда-то на удачу. Молчащая не от покорности, а от нежелания склонять голову. Чужая в этом обществе. Поскользнувшись, Карин едва не упала на потеху публике. Кто-то всё же потянулся помочь, но она встала сама, не принимая руку. «Стой прямо, глупая майко, не позорь демона внутри себя!» Немного хочется пожалеть себя за то, что так и не нашла то, что искала; за то, что так и осталась непонятой; за то, что так и не полюбила. Хотя могла. Хотя почти. Но сама же и обрубила все белые нити на лоскутке голубого неба, однажды ночью сбежав из не-плена рисовых стен. Так что ей теперь осталось лишь достойно для дочки и сестры самурая встретить свою судьбу и свое наказание. Выпрямиться до хруста где-то внутри: то ли позвонков, то ли сердца. Силой воли проглотить ком в горле и идти вперед. Веревка немного натирает и так настрадавшуюся шею, но это на самом деле ничего. Всё будет хорошо. Главное не прятать лицо, пусть оно раскрашено и разбито. Куросаки не боятся смерти. Не боятся. Там, высоко-высоко в небе, распростерли свои крылья тысяча журавлей. Там нет бешеных псов, что пытаются загнать лису. Молодая женщина почувствовала, как затянулся узел на горле, и вскинула голову, отбрасывая длинные черные волосы и открывая упрямые глаза. Медленно доживал свои последние дни цвет айвы.