Еще один день

Триша сидит на подоконнике и болтает ногами — за окном проливной дождь, а в Кофейной Гуще, как всегда, тепло, уютно и вкусно пахнет пряностями. Сегодня Франк ушел с самого раннего утра, а куда — не сказал, только лукаво улыбнулся в усы, мол, много будешь знать — скоро состаришься. Нет, Триша вовсе не обижена — кошки не обижаются, если хозяева им вдруг не дают отчет о том, куда и на сколько они уходят. Макса, кстати, тоже нет давно. Последний раз они встречались у рынка вчера утром, он провожал ее, рассказывал какие-то занимательные истории о других мирах, смешно взмахивал руками, а потом вдруг резко замолчал, замер. Триша даже подумала, что Макс вовсе перестал дышать. А потом чмокнул ее в щеку небрежно, быстро попрощался и просто исчез. Даже не попытался уйти незаметно. Но это ничего! Макс, он такой, ему можно и не такие коленца выкидывать. Триша привыкла к его внезапным появлениям, к его переменам настроения, к тому, что временами он становится похож на призрака и бродит ночью по Кофейной Гуще и саду, бормоча себе под нос какие-то незнакомые Трише стихи. А то и вовсе пропадает надолго — на день, на два или даже на целых бесконечно долгих три дня! И не скучно вовсе ей одной сидеть — столько всего интересного происходит! Вон ночные мошки, укрывшиеся от дождя в щели оконной рамы, высовывают свои маленькие головы наружу, чтобы разведать обстановку. Щенок тумана скачет под дождем, подставив свою глупую лохматую голову льющимся сверху струям. А потом Трише придется бегать за ним с полотенцем и вытирать насухо — а то простудится еще! Сплошная морока с этими щенками! Или вот в самом конце сада — силуэт Шурфа на качелях. Качается взад и вперед. Шурф дождя совсем не боится — Триша это прекрасно помнит. И еще помнит то, что Шурф — он не щенок тумана, его вытирать полотенцем не нужно. Он просто щелкнет пальцами и сразу его длинная свободная бело-голубая одежда становится сухой. Кстати и ей, Трише, он тоже предлагал попробовать сушить щенков тумана таким образом, но Триша отказалась. И вовсе не потому, что боялась того, что у нее ничего не выйдет. На самом деле ей очень нравится бегать по мокрому саду за щенками с полотенцем, а потом, вытирая их насухо, выслушивать их визги и уворачиваться от попыток лизнуть ее в нос. Через некоторое время скрип качелей прекращается, и длинный силуэт приближается к дому. Шурф входит в Кофейную Гущу молча и сразу занимает свое кресло. Он тут уже совсем свой — у него свое персональное кресло, которое никто не смеет занимать. Кроме Макса, конечно. Максу все можно. Еще у Шурфа есть своя чашка и ложка — и всем известно, где стоят коробочки с его любимым зеленым чаем. Кстати, чай Шурф себе заваривает тоже сам. Трише нравится наблюдать за его точными движениями — ничего лишнего, как будто его руки танцуют балет вокруг чайной чашки — отмеряют, насыпают, заливают. На руках у него какие-то черные значки — словно буквы неизвестного Трише алфавита. Нет, Триша вовсе не стесняется спросить, просто не хочет. Пусть это будет маленькой тайной для нее — так жить намного интереснее. А если все секреты раскрывать, то и мир через какое-то время станет плоским и скучным, как послеобеденный сон пожилого фермера. Некоторое время Триша и Шурф сидят молча. Потом еще некоторое время они снова ни о чем не разговаривают. И еще несколько бесконечно-вечных мгновений они сидят в тишине. Вот только шум дождя за окном слышно вперемешку с радостным лаем заигравшегося щенка тумана. А потом дверь внезапно распахивается и на порог вваливается мокрый как речная рыба Макс. Мокрый, но веселый. Триша успевает заметить, как загораются его глаза в тот момент, когда он видит Шурфа на своем привычном месте. Макс дежурно взъерошивает Тришины волосы и, как был в мокрых джинсах, так и садится к Шурфу на колени. А тот только вздыхает, не печально, а как будто снисходительно, щелкает пальцами и высушивает мокрого Макса. Тот тут же целует его в губы — безо всякого уважения к солидности Шурфа — и тут же выпивает его чай. — Пить хочется! — комментирует он. — Странно это слышать от человека, который только что попал под проливной ливень. — отзывается Шурф. Потом он внимательно смотрит на Макса, вглядывается в его глаза, считает мимические морщинки на лбу пальцем — ищет отличия. Макс же все время приходит домой другим — и чем дольше он отсутствует, тем сильнее меняется. Шурф пытается почувствовать, где сегодня был Макс, в каких мирах и вселенных он пропадал. Наконец взгляд его падает на футболку. Триша знает ее — Макс всегда ходит в ней по дому, когда Шурф отсутствует. Там портрет самого Шурфа, точнее, не его, а какого-то известного Максу музыканта, как две капли воды на Шурфа похожего. Макс объяснял ей, рассказывал неоднократно — что это за музыкант такой. Даже один раз взял Тришины кастрюльки, перевернул вверх дном и долго молотил по ним половником. Но Триша все равно уже забыла, что это за музыкант, при чем тут кастрюльки и половник и, самое главное, почему этот музыкант так похож на Шурфа. — Я ее не видел раньше. Это я или мой двойник-барабанщик из твоего мира? — Конечно, это Чарли Уоттс, но когда я ее надеваю, я считаю, что там изображен именно ты. — Мне очень льстит это. Я не могу не отметить, что это безусловно приятно, когда твой портрет носит на своей груди такой могущественный человек вроде тебя. — Ну скажешь ты иногда, Шурф. Причем тут мое могущество? Представь себе, что в этой футболке разгуливает Джуффин по Управлению Полного Порядка, — смеется Макс. — Кстати! Шурф, Триша! Я ведь не просто так ввалился к вам ночью — я вас хотел с собой позвать. Есть кое-что, чем я хотел бы с вами поделиться. Триша, услышав слово «поделиться» представила себе, как Макс достает из карманов джинсов пригоршню конфет и поровну делится с ней и с Шурфом. Но вместо этого Макс резко вскакивает, берет левой рукой руку Шурфа, правой — ее, Тришину, лапку, строгим голосом приказывает закрыть глаза и тащит куда-то к дверям. «Там же дождь!» — успевает подумать Триша. Но дождя за дверью совершенно никакого нет. Там тепло и сухо, а под закрытые веки пробивается яркий лучик солнечного света. Триша долго не решается открыть глаза, но, услышав удивленный возглас Шурфа, тут же распахивает их максимально широко и потом долго хлопает ресницами, стараясь понять, что же вокруг нее. А вокруг — много света, солнечного света, пробивающегося сквозь высокие цветные окошки. — Это витраж. — с умным видом изрекает Макс, — я нашел это место недавно. Если вам интересно, то могу сообщить, что сейчас мы находимся недалеко от того места, где я родился и вырос. А это вовсе не католический костел, а кальянная. Да-да, я понимаю, что оба этих слова вам не знакомы, но должен же я был хоть что-то сказать. Впрочем, сейчас вы сами все поймете. Триша удивленно смотрит по сторонам, пока Макс ведет ее за руку к мраморным ступенькам прямо у основания витража. Шурф же спокоен и только человек, знающий его достаточно близко, может заметить, как горит в его глазах безмерное любопытство. Макс сажает их на ступеньки, плюхается сам рядом, а после щелкает пальцами, и перед ними на полу появляется странная штука. Сосуд, такой же стеклянный и цветной, как уже упомянутый Максом витраж; из сосуда торчит длинная гибкая трубка с наконечником, который Макс быстро сжимает губами и резко вдыхает. А после, выпуская дым, сует трубку Шурфу: — Ну, попробуй же ты! Это не просто красиво, но и вкусно. Шурф согласно кивает и пробует — вдыхает сразу много, а потом сидит с ошеломлённым видом, окутанный клубами дыма. Дым обвивает его, серебристым лисом ложится на шею, спускается по плечам, в точности повторяя линии его тела. — Это мятный, — комментирует Макс, — мой самый любимый. Не всем нравится, к сожалению. Обычно люди предпочитают вишневый дым. Триша протягивает руку, берет трубку в руки и осторожно вдыхает ароматный дым. Встряхивает головой от неожиданности — дым почему-то совсем не горячий, скорее наоборот. Похоже, Триша как раз относится к тому большинству, которое не любит мятный кальян. А может быть, дело в том, что она кошка, а кошки не любят курить. Поэтому дальше она не участвует в процессе — только смотрит со стороны, как размеренно и плавно трубка кальяна путешествует от Макса к Шурфу. Как смеется Макс, ни на секунду не отрывающий взгляд от Шурфа. Как Шурф постепенно скидывает маску своего ледяного спокойствия и улыбается самыми краешками губ. Как лучи солнца, проходя через витраж и меняя свой цвет, преломляются в мозаичных стеклах кальяна и разноцветными пятнами ложатся на лица. Триша прыгает со ступеньки на ступеньку; она старается делать это очень тихо: дело чести любой кошки — двигаться бесшумно. Триша бродит по гулкой и пустой кальянной и недоумевает, почему же тут так пусто. А потом, ближе к вечеру, набирается смелости и спрашивает громко, как будто ни к кому не обращаясь: — А где же остальные люди? Макс тут же отзывается: — Сам удивляюсь! Обычно тут довольно многолюдно. Надо сказать, что народ здешний довольно колоритный... Куда все подевались? Может ты, Шурф, в курсе? — В курсе. Ты угадал, сэр Макс, — улыбается Шурф. Хорошей такой, расслабленной улыбкой: — Моего могущества вполне хватает на то, чтобы оградить нас от ненужных взглядов. Вечереет. Солнце уходит и больше не смотрит в витражные окна кальянной. По стенам зажигаются свечи — постепенно, одна за одной вспыхивают — и к аромату кальянного дыма примешивается нотка запаха горящих свечей. — У меня кружится голова, — сообщает Шурф. — Очень непривычное ощущение. — Значит, пора домой, — Макс подзывает Тришу жестом, берет за руку ее и Шурфа, приподнявшегося со ступеней, а потом выкрикивает куда-то вверх под потолок: — Домой! В Кофейную Гущу! Через мгновение они оказываются на крыльце Кофейной Гущи и на своей шкуре понимают, что ливень еще не успел закончиться. Пока Триша возится с ключами, удивляясь тому, что дверь внезапно оказалась закрыта, Макс кладет руки на плечи Шурфа и лбом прижимается к его груди: — Тебе понравилось? Шурф молчит некоторое время, а потом наклоняется и целует Макса в макушку. Триша думает, что, наверное, это значит «Да!»