Жрон

      Большие часы на вокзале Кингс-Кросс показывали без пятнадцати одиннадцать, когда мы всем семейством выгрузились из батиного авто и, нагруженные вещами, направились к платформе девять и три четверти.       Ну как, нагруженные, в основном, увешанные скарбом были близнецы, я же, первым делом, с полученных денег, разжился аккуратным саквояжем с чарами расширения внутреннего пространства. Он-то сейчас приятно и оттягивал мою левую руку. Всё необходимое лежало в нём, в том числе и старые учебники за первый и второй курсы. За третий были у Джинни, но грабить сестру я не стал, мне бы с тем, что есть, разобраться.       Она тоже шла рядом, одетая в лёгкое платьице и ажурную вязаную кофточку. На сгибе локтя висела достаточно объёмистая сумочка с такими же, как у меня, чарами. С новой причёской и совсем незаметным макияжем на лице, она уже не производила впечатления замарашки, нет, это была молодая девушка, пускай ещё только вступающая в пору созревания, но обещающая стать очень и очень привлекательной дамой.       Увидев мой взгляд, она несмело улыбнулась, смутившись и опустив глаза. Я улыбнулся в ответ. Ещё раз мысленно похвалил себя, что не пожалел для младшенькой обновок и сумочки. Что-то сломалось между нами, какая-то стена отчуждения, я больше не вызывал у неё недоверия и страха.       А поход к нормальному визажисту-стилисту вообще вызвал у неё румянец и восторженный блеск глаз, и она одарила меня жарким сестринским поцелуем в щёку.       Хорошо быть богатым и щедрым, правда, к концу нашего променада по Косой Аллее, кошелёк мой показал дно. Ну да, легко пришло, легко ушло, я, признаться, и на это-то не рассчитывал.       Позаботился и о собственном обновлённом имидже. Во-первых, долой эти длинные патлы, сейчас я был подстрижен коротко и по-молодёжному. Мешковатый свитер и бесформенные брюки заменили классическая серебристо-серая рубашка, чёрные брюки со стрелочками и лёгкая кожаная куртка. Дополняли образ большие зеркальные очки.       Братья, конечно, дружно обзавидовались, но просить денежку не стали, чай, не сёстры. У них свой бизнес и финансы, с моими не пересекающиеся, да и гордость просить не позволила бы.       На платформе близнецы почти тотчас испарились с тележками, умотав куда-то к началу поезда. А я, не удержавшись, полной грудью вдохнул неуловимый аромат начинающегося волшебства. Глупая улыбка вылезла на лицо, пришлось срочно отворачиваться, пока её никто не заметил.       Лет после двадцати, может чуть раньше, я понял, что люди делятся на две категории. Большая часть практичные, деловые, приземлённые и безумно скучные люди, для которых за углом всего лишь булочная, парикмахерская и аптека. И меньшая часть, к которой я относил и себя, это те, кто даже после тридцати, а то и до самой смерти, подспудно ожидают чуда. Когда-то - детское ощущение, что стоит повернуть за угол и мир вдруг изменится и там будет не такая же улица, а что-то совсем-совсем иное, неизведанное и волнующе-интересное, не отпускает, поневоле заставляя чаще биться сердце перед каждым поворотом.       Истребить его не смогли ни армия, ни быт, ни каждодневная рутина. Может, поэтому от меня и ушла жена. Мы были слишком разными. Я не мог, не хотел загоняться в прокрустово ложе скучных серых будней. А она не понимала и не принимала моих увлечений.       С детьми как-то тоже не сложилось. Сначала было все некогда, хотелось пожить для себя, а затем как-то уже и незачем.       Вот и был я в свои чуть за тридцать гол как сокол. Пока не оказался тут.       — Рон, ты со мной? — дёрнула меня за рукав Джинни, заставляя вынырнуть из грустных воспоминаний.       — Конечно, — я кивнул. Обнял напоследок Артура и Молли, тактично отступил, давая им облобызать сестру.       Донёсся один гудок, затем второй. Народ заторопился, запрыгивая в вагоны, закидывая в тамбур чемоданы и клетки с совами.       Подхватив мелкую под локоток, приметив в какой вагон ломилось меньше всего, быстро перёсек перрон и галантно подтолкнув Джинни под нижние «девяносто», заскочил следом.       От вагонов, как и самого поезда, веяло старой доброй викторианской эпохой. Я коснулся стенки вагона, почувствовав под пальцами тёплое дерево. Подмигнул Джинни и зычным голосом обратился к устроившим толчею на выходе из тамбура ученикам:       — Господа, не соблаговолите ли нас пропустить?       Господа, среди которых не было ни одного старшекурсника, посмотрели сначала на меня, затем на мои зеркальные очки, а потом на эспандер, который я достал из кармана куртки и небрежно разминал в правой руке.       Молча сдвинувшись в угол тамбура, они посторонились, пинками отодвигая свои чемоданы с нашего пути.       Под это же молчание мы и зашли в вагон, провожаемые нечитаемыми взглядами. Джинни, гордо задрав подбородок, а я, зверски выпятив челюсть.       — Ты сильно изменился, — подумав, сообщила мне она, когда мы, закинув наши сумки на полку, вытянули ноги, вольготно разлёгшись в пустом купе. Вернее, вытянул я, разлёгшись поперёк сиденья, а мелкая, как пай-девочка, чинно сложила руки на колени.       — Тут ты права, — я наблюдал сквозь полуприкрытые веки, как мимо нашего купе мелькают какие-то силуэты. Заходить они не пробовали, а смотреть кто это там, мне было откровенно лень. — Не то слово, — губа зло дёрнулась, когда я снова вспомнил тот день. — Изменился, так изменился. Я, сестрёнка, эту лужу крови, в которой сижу, почти каждую ночь вижу.       — Прости, я не хотела, — она виновато и, с какой-то даже жалостью, посмотрела на меня.       А я покачал головой:       — Не надо меня жалеть. Я после этого всего словно лет на пять повзрослел. Многое переосмыслил и кое-что понял. Понял, что нельзя надеяться на кого-то, можно надеяться лишь на самого себя. И готовым надо быть ко всему, даже к самому худшему.       Я приподнялся на локте, вглядываясь в тонкую девичью фигурку напротив. В по-детски большие глаза, смотрящие доверчиво и прямо. Вдруг, подчиняясь минутному порыву, спросил:       — Ты действительно хочешь, чтобы Поттер стал твоим другом?       — Ой, — она покраснела, но глаз не отвела и, закусив губу, утвердительно кивнула.       — Значит, он им будет, — неожиданно убедительно, даже для самого себя, ответил я. — Не сейчас, не через час, но будет.       — Спасибо, — раскрасневшаяся, она, вдруг, стала очень милой. Не красавица, ну да какой она будет в семнадцать-восемнадцать, сложно сказать, иногда гадкие утята в таких лебедей вырастали, что диву даёшься. Но милая, и этим всё сказано.       Я упал обратно, на сложенные под голову руки, а Джинни достала учебник, спустив свою сумочку вниз, и закрывшись от меня разворотом, погрузилась в чтение.       Н-да, я поймал себя на шальной мысли, а не западаю ли я на собственную сестру?       Не, бред, тьфу-тьфу, только Гермиона, свет моих очей, огонь моих чресел. Я побыстрее выкинул крамольные мысли из головы и постарался расслабиться.       Ехать было ещё далеко.       Вот только сразу задремать мне не дали.       С шумом отъехала дверь купе и на пороге застыли двое малолеток, первый-второй курс, не больше.       Приоткрыв глаза, я с неудовольствием уставился на возню у двери, а оба пацана на меня.       Первый было открыл уже рот, но тут, вглядевшись в меня, а зеркалки я уже снял, бросив на столик у окна, вдруг попятился назад.       — Ты чего, — громко зашептал второй, не понимая такой реакции своего товарища.       А первый, отчаянно кося, проговорил скороговоркой:       — Это же Рон!       — Кто Жрон?! — выпятив челюсть, я начал привставать с сидений, нашаривая чего потяжелей, но молокососов словно сдуло из проёма, лишь в коридоре слышался, некоторое время, удаляющийся топот двух пар ног.       Мелкая прыснула за книжкой, а я попросил, медленно остывая:       — Слушай, можешь дверь запереть, а то я ведь не удержусь, прибью так кого-нибудь.       — Могу, — еле сдерживаясь, чтобы не прыснуть снова, она потянулась за палочкой, а я вновь улёгся, прикрывая глаза, со светлой мыслью, что наконец-то подремлю.       — Рон, Рон, проснись, — вздрогнув и открыв глаза, я увидел встревоженное лицо Джинни, склонившееся надо мной. Её рука сжимала моё плечо, волосы щекотали лоб, а приоткрытые губы были так близко…       — Бр-р-р, — я помотал головой, огляделся и спросил, силясь понять, что происходит. — Да? Что? — поезд мерно стучал колёсами, суеты и толкотни в коридоре видно не было, да и солнце было ещё высоко, а в Хогсмид, как я знал, приезжали уже затемно.       Мелкая облегчённо вздохнула, отстранилась, снова откидываясь на своё сиденье. Сказала, с легким укором:       — Ты разговаривал во сне, на незнакомом языке.       — Эм… И что я говорил? — я усиленно пытался вспомнить, не снилось ли мне чего, но в голове был сплошной туман.       — М-м-м, что-то вроде «Pizdets» и «Ja ebal», — она развела руками. — Как-то так.       — М-да, — я почесал затылок. — Действительно, странные слова.       Хмыкнул. И хоть ничего не помнил из сна, но был полностью согласен с самим собой, что всё происходящее других эпитетов и не заслуживает.       — Сколько нам ещё? — нормально сев на сиденье, я широко зевнул, спать хотелось, но, похоже, смысла уже не было.       — Часа два. Если хочешь, можешь переодеться в мантию, я не смотрю, — она с аппетитом захрустела только что выуженным из сумочки яблоком, снова уткнувшись в книгу.       — Оки, — я скинул саквояж, достав ученические одеяния, быстро переоделся. Несмотря на некоторую внешнюю громоздкость, надевалась мантия легко и сидела удобно. Поправив гриффиндорский галстук, я, вальяжно, как по моим представлениям, и должен настоящий маг, вновь расположился на сиденьях, закинув ногу на ногу.       Посмотрев оценивающе на Джинни, тоже предложил:       — Ты тоже можешь переодеться, а я посмотрю, — и растянул губы в ехидной ухмылке.       — Ага, — она поднялась, а затем до неё дошло, что моя фраза несколько отличается от её. Швырнув в меня книжкой, она упёрла руки в боки, красная словно свекла. — Рон, выйди! Как был придурком, так и остался! А я уж было понадеялась… — она фыркнула, рассержено. А я вышел от греха, подперев собою стенку меж купе.       И что со мной такое? Вроде взрослый человек. И тут до меня дошло, что я неправильно расставляю акценты, я не взрослый в подростковом теле, я, скорее, подросток с взрослым мозгом, даже нет, не так, с взрослым сознанием. А это, как говорят, теперь уже у них, в Одессе, две большие разницы.       Я поймал себя на мысли, что не воспринимаю себя старше по отношению к ровесникам роновского тела. Мудрее – да, с большим жизненным опытом – да, но не старше. И это было странно и необычно. Хотя, может это просто психологическая реакция, попытка нивелировать стресс от возрастного несоответствия тела и сознания? Кто знает.       Одно я понял из всего этого – мне как никогда было легко и свободно, словно спали какие-то скрепы с души.       Вот в таком приподнятом настроении я и прибыл в Хогсмид, последнюю остановку на пути в ожившую сказку, очевидную и невероятную Академию Чародейства и Волшебства – Хогвартс.