Истории про Региса

Первое ощущение было забавным, как будто его гладили маленькой мягкой щеткой. И все же, какое ни есть, это было ощущение, а значит, он потихоньку оживал. Собравшись с силами и превозмогая боль в голове, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой напряг все еще слабый слух, приоткрыл правый глаз и рот. В легкие проникла тонкая струйка сухого воздуха, в уши — тихий шелест и скрип щетки, которой его щекотали где-то в районе печени. Регис осмелел и приоткрыл также левый глаз. Над ним белесым облаком парил то ли саван, то ли балдахин, то ли чье-то почти прозрачное крыло. Возможно, крыло принадлежало неизвестному щекотуну. В таком случае, подумал Регис, рядом мог быть кто-то из его собратьев, что в одинаковой степени способно обернуться как великой удачей, так и гибелью. Ох, нет, он ведь только что завершил самый главный этап регенерации! Созерцая глянцевое марево над собой, Регис осторожно принюхался. Вампиром не пахло, пахло пылью, ветхостью и химикалиями — какими, он определить не сумел. Щекотка переместилась выше по ребрам. В слегка затуманенном поле зрения показалось женское лицо в странной шапке с намордником. В том, что лицо было женским и человеческим, Регис не сомневался. Слишком нежная кожа и пышные ресницы под большими очками. Из-под шапки не выбивалось ни волоска, но, судя по цвету бровей, это была блондинка. Отчего-то сей факт придал Регису сил. — Простите, мазель, — еле шевеля не до конца восстановившимися губами, прошелестел он, — который сейчас год? Дивные зеленые глаза за стеклами очков широко распахнулись. Из-под тканевого намордника донесся вздох. — Jezus Maria... — Прекрасная... мазель, — с трудом повторил вампир, — который сейчас... Саван взметнулся, отразив непривычно яркий белый свет. Послышались топот и громкий, нечеловеческий крик: — Pan profesor, pomo-o-ocy! Регис осторожно, на пару дюймов, повернул голову. Он даже представлять себе не хотел, как сейчас выглядит. У девушки были все основания для испуга... но работу свою она делала на совесть. Регис чувствовал, что лежит в выдолбленном гладком корыте, а сверху и с боков его ничто не сковывает. В прорехе слабо колыхавшегося савана виднелся подпертый балками потолок. Хорошо, значит, ничего не рухнет, пока он тут лежит. Для того, чтобы встать, потребуется время, еще лет пятнадцать-двадцать, не меньше. Руки и ноги в кусочках, в прямом смысле слова... Саван отлетел в сторону, рядом упал на колени мужик в такой же шапке и очках, как у зеленоглазой мазели. Регис осторожно вернул голову в прежнее положение. — Господин профессор, — медленно выговаривая слова на всеобщем языке, произнес он, — меня зовут Эмиель... Регис... Рогеллек... — Kurwa mać! — выдавил мужик и затрясся. Девушка протянула ему ребристую бутылку из прозрачного материала. Регис почуял влажную свежесть, которую не спутать ни с чем, в каком бы мире ты не находился. — Курва мать, — согласился он, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — А можно... воды? Профессор глухо охнул и аккуратно, мимо Региса, упал в обморок. Потом было много всего: света, звуков, запахов. Его собрали буквально по косточкам, вынесли на воздух, погрузили в вонючую железную телегу, куда-то повезли. Он лежал в коробке из стекла, утыканный длинными усами и присосками неорганического происхождения. Еще больше запахов, звуков и света. Он видел лекарей, и воинов, и чародеев, и даже, кажется, какого-то короля, судя по тому, как благоговейно ему кивали и уступали дорогу. Но, удивительное дело, все эти люди о нем заботились. Регис понимал это по живительной влаге, струившейся сквозь его израненное тело, по комфортной температуре, по чистоте. По улыбкам зеленоглазой девушки, которая часто приходила его навестить. Он не ошибся, она была прелестной блондинкой. Однажды она принесла цветок в горшке и поставила снаружи так, чтобы ему было видно. Днем и ночью его окружали ящики с разноцветными огоньками, пищавшие на разные лады. Днем и ночью кто-то из лекарей был подле него, за толстой стеклянной стеной. Днем и ночью Регис терпеливо ждал, пока срастутся кости, хрящи, мускулы, сухожилия, вены, артерии и нервные волокна. Постепенно он вспомнил пережитое в замке, но старался много об этом не думать, потому что тогда ящики начинали мигать красным и громко верещать, и к нему сбегалась целая туча народу. Шли драгоценные годы, обновлялась обстановка, старели люди. Иногда он видел сны — Туссент, горы под солнцем, бесконечные виноградники, друзей, — и ощущал доселе неведомой глубины одиночество. Этот мир, где он теперь оказался, менялся слишком быстро. Для него Регис был приспособлен еще хуже, чем для того, прежнего. Но, видимо, тело лучше знало, как поступить, раз не прекращало регенерационных процессов. Пару раз он силой воли пытался умереть окончательно и бесповоротно, но ничего не вышло — в него только понатыкали еще больше усов и трубок. После второй попытки зеленоглазая блондинка, уже не мазель, а приятно пополневшая дама, наклонилась над его ложем и сказала, глядя в глаза: — Регис, хватит дурить, — и заплакала. Он выучил язык, привык к постоянным новостям, к «технике», «прогрессу», «анализам» и «тестированию». Цветок в горшке давно увял, блондинка ушла куда-то и не вернулась, кто-то другой явился ей на замену. Было больно, но Регис старался относиться ко всему философски. В конце концов, раз тебе больно, значит, ты действительно жив. И, наверное, для чего-то здесь нужен.