***
Вспышки десятков камер заставляют Юри немного прикрыть глаза, и он наконец ощущает ту уверенность, о которой раньше мечтал. Сейчас, после полученных за выступление оценок, он может смотреть на всё ясным взглядом, не ощущая бегущих по щекам слёз. Смог, сумел. — Как себя чувствуешь? Эта прекрасная улыбка, Юри бы всё, что угодно отдал, чтобы любоваться на неё вечно. Виктор помогал ему, Виктор поддерживал. Без этого человека ничего бы не сдвинулось. Кацуки бы по-прежнему чувствовал себя бесхребетным слабаком, не умеющим принимать вещи такими, какие они есть. Изменившийся взгляд на мир это именно то, чего японец желал. Мечты сбываются, но уж не сон ли это? — Виктор? Кацуки чувствует, как чужая ладонь бережно берёт его руку и тянет к центру катка. Что происходит? — У меня к тебе разговор, Юри. Губы слегка дрожат, с головой выдавая волнение, мысли уплывают куда-то далеко-далеко, тело будто становится легче. Странное предчувствие сжимает сердце, и кровь по венам начинает циркулировать быстрее. Сотни глаз смотрят на них, ожидая дальнейших действий, и вместе со всеми, этих же действий ждёт Юри, замерев. — Знаешь, те дни, что я провёл с тобой, были самыми запоминающимися в моей жизни. Тихий, обволакивающий словно туман, голос Никифорова, проникает в самую душу, заставляя лицо японца покрыться лихорадочным румянцем. — Я очень долго думал о том, как буду говорить тебе эти слова и знаешь, давно этого желаю. Юри, я. Колено Виктора подгибается, и к пальцам Кацуки едва ощутимо прикасаются тёплые и слегка влажные губы русского фигуриста. Затем голубые глаза закрываются, и, эхом отразившись от стен, голос Никифорова с максимальной громкостью разносится по огромному залу. — Я люблю тебя, Кацуки Юри! Японец что-то отвечает, Виктор пытается прочитать по губам, что именно, но все слова заглушают крики восхищённой толпы. Брови брюнета хмурятся, губы шевелятся, а рука, которую только что поцеловали, дрожит как осиновый лист. Такая реакция Никифорова вполне устраивает, и он всё так же за руку уводит Кацуки со льда, по пути отмахиваясь от журналистов и поклонников. На улице, отдышавшись, Юри всё же задаёт вопрос, волнующий его: — Зачем ты это сделал? — Затем, глупенький Юри, что хочу показать всем свою любовь к тебе. И, притянув японца к себе Виктор, впивается в его губы требовательным поцелуем, доказывая и закрепляя сказанные им ранее слова. С неохотой разорвав поцелуй, Никифоров тянет его в сторону, всё ещё обнимая. — Куда? — Я не против, если ты хочешь к ним. Палец русского фигуриста указывает на бегущую к ним толпу папарацции. Японец нервно сглатывает и сам тащит Виктора прочь от Ледового Дворца. Но, несмотря на путающиеся мысли и на крики бегущих сзади людей, на лице самого Юри играет глупая улыбка. Теперь ему не о чем волноваться.***
— Эм, Виктор, и как ты собираешься объяснять это всё журналистам, если тебя поймают? — Что? О чём ты? — Я о твоём мне признании. — Я возьму ответственность и предложу твоим родителям стать моими родителями тоже. Юри закрыл лицо руками, представляя себе реакцию мамы и особенно отца. Хотя, может ничего такого не случится… Внимательный взгляд Виктора отвлёк японца от этих мыслей. Рука Никифорова накрыла его руку. — Боишься? Их лбы соприкоснулись, прямо как тогда, перед выступлением. И твёрдым голосом Юри произнёс то, что хотел произнести вслух уже давно: — Я теперь ничего не боюсь. — Тогда… Ты станешь моим навеки? — Разумеется. Только твоим.