Невский проспект

– Нет ничего лучше Невского проспекта! – всегда твердил Арсений, пытаясь вложить в друга свою трепетную любовь к этому месту. Антон прочувствовал его сразу, только вот злополучный проспект, на котором он стоит сейчас, как на распутье, или Арсения – он до сих пор не разобрался… Сейчас он - всего лишь осколок чьей-то истории, затерявшийся в чужом городе. Петербург становился гостеприимным для Шастуна только когда рядом стоял и шутил его коллега, который, кажется, предпочел стереть из памяти свою настоящую родину, оградившись ото всех названной, гордо звенящей в ушах – Петербург… Новый вдох вредных паров, музыку в наушниках - громче, пачка - на исходе, но сегодня не время тратить время на бессмысленное долго растянутое самоубийство. Сегодня Антона посетило желание, и имя ему – Гоголь. Странный выбор парня двадцати пяти лет, но никто не знает Невский проспект лучше, чем Николай Васильевич… и Он. Парень ни слова не сказал Ему о том, что приедет в Питер. Почему – вопрос риторический. Когда всё встало на отметке «Так больше продолжаться не может», Попов думал, что Шастун шутил, но, увы, первый ошибался. Парень слишком устал – скрываться, думать на десять шагов вперед, прежде чем рискнуть взять его за руку в гримерке, устал списывать косые взгляды Позова и Матвиенко на паранойю, и ставить немыслимые пароли на телефоне, чтобы Макаров или Дима случайно не нашли того, чего не должны. В Москве он сказал, что ему нужно время, Арсений возражать не стал, но, предприняв попытку позвать его с собой в Петербург, и получив отказ, просто взял сумку и уехал на вокзал. Но не прошло и пары дней – и вот Шастун, с сумкой наперевес, кучей мыслей в голове и бешеным сердцебиением стоит на перроне – как ему самому кажется, ровно на том же месте, что и Попов два дня назад, когда прибыл домой… Двадцать минут, нестерпимый запах бензина, две сигареты в запасе - и вот уже открывает дверь съёмной квартиры ключом, входя внутрь и доставая из-за пазухи библиотечный экземпляр повестей Гоголя. Паршивая погода и настроение под стать ей – как раз то, что нужно для чтения. На автомате включив чайник, парень с блаженным выдохом падает на диван, держа в руках книгу. Найдя в содержании искомое, он направляется в путешествие по страницам записей этого странного писателя, по ведомым только ему указателям. Чётко со второго раза открыв книгу на правильном месте, он чуть дольше обычного моргает, привыкая к приглушенному свету в комнате. Первая фраза ставит его в ступор: «Нет ничего лучше Невского проспекта!» Первая фраза, сказанная Арсением, когда они впервые оказались в Петербурге. Первое что он запомнил о нём – о проспекте или Арсении – он до сих пор не разобрался. «Сколько вытерпит он перемен в течение одних суток!» - бегло читает строки Антон, кажется, с первого абзаца погруженный в таинственный мир Николая Гоголя… или же потаенный мир коллеги? «Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте!» Что бы не говорили о Попове другие – определенная притягательность в нем присутствовала. - Творческая личность, – отмахивались одни. - Забей, он просто странный, – твердили другие. Шастун не слушал ни тех, ни других. Он старался понять всё сам. Старался увидеть потёмки, но натыкался лишь на свет; старался увидеть странность, но видел лишь открытые мысли и желания. И либо Арсений очень хорошо скрывался по природе своей, либо он научился этому у Невского проспекта. Научился не показывать, как бывает больно, научился в меру радоваться победам, в меру общаться, в меру пить, в меру улыбаться за пределами телеэкрана. Антона тянуло к этому неординарному и в_чертову_меру_везде_идеальному другу. Было плевать. Просто тянуло. «Сердце его билось, и он невольно ускорял шаг свой. Он не смел и думать о том, чтобы получить какое-нибудь право на внимание» Казалось, всё, вроде бы, в рамках понятного: Антона влечет к Арсению, последний ни о чем не догадывается. Пока треклятый алкоголь не развязывает язык, как позже оказалось, обоим. Арсений злился на простое и тихое «Ты мне нравишься, Арс…», меряя шагами кухню, «но на этом прекрасном лице и самый гнев был обворожителен» … - Шастун вздрогнул от щелчка чайника, будто выныривая из воспоминаний. Посмотрев ровно перед собой минуту, а, может, чуть дольше, он снова уткнулся в книгу. Фантомы произошедшего услужливо окутывали Антона, согревая, оставляя видимые отметины, будто ожоги… Ожог: - Антон, ты просто запутался… – Тогда, видимо, и ты тоже, или прекрати так на меня смотреть. Ожог: – Шаст, всё будет непросто, если я скажу то, что хочу сказать. – Так скажи! Ожог: Попов прижимает парня к стене, выдыхая ему в губы его собственное имя, и парень закрывает глаза и… «Так это он спал! Боже, какой сон! И зачем было просыпаться?» Шастуну до сих пор кажется, что когда Арсений позволил себе коснуться его губ, он действительно спал. Потому что всё, что было после того довольно продуктивного вечера шло в расход с продолжением, ведь «Он оживлялся только при наступлении ночи» Именно в это время суток, находясь в квартире, они могли поговорить обо всём: о том, когда всё это началось, как это будет продолжаться, есть у этого продолжение вообще; могли просто молча выпить кофе, бросая друг на друга взгляды, полные лишь невинной теплоты или же нескрываемого интереса. «Лучшего сна он еще никогда не видывал» Но утро неумолимо наступало, и Арсений, продолжая, как верил Антон, внутри оставаться таким же, надевал непроницаемую маску профессионала. Сначала всё шло как надо, пока однажды чертова_мера не покачивается, и Попов чуть не сдаёт их с головой, слишком нежно для друга обнимая Шастуна. Именно после этого, именно перед отъездом Арса в Питер, именно перед этим гребаным его предложением поехать с ним, Антона прорывает: его внутренняя дамба противоречий льет бессмысленный поток информации на брюнета; тот в ответ просто молчит, не улыбается и, кажется, даже не дышит, но внутри него словно ломаются рёбра от столь сильных слов… «Так больше продолжаться не может»… и «Он бросился вон, потерявши чувства и мысли»… Шастун на секунду закрывает книгу, пытаясь понять, где он сейчас находится. А потом встает и достает одну из оставшихся сигарет и закуривает. Он втягивает сладостный яд в свои лёгкие и вспоминает, сколько, мать его, раз он вспомнил об Арсении, пока прочёл эти долбанные двадцать страниц? Сколько незримых сравнений провёл и сколько раз запинался на цитатах, улавливая общую линию их взаимоотношений и этой чертовой, действительно, чертовой книги? Парень спешно докурил и снова взял книгу в руки, будто ведомый чем-то, и взахлеб продолжил читать её, будто кто-то вот-вот отберёт, будто сейчас у него в руках самый ценный трактат этой никчемной жизни: «Невский проспект: инструкция по применению»… «наконец выломали дверь, и нашли бездыханный труп его с перерезанным горлом. Окровавленная бритва валялась на полу.» Антон с дрожью в руках вчитывается в строки, удушающие и оглушающие одновременно, красочное описание от несдерживаемых чувств будто встает перед глазами, строчки вопят, а голос внутри истошно кричит: не верьте ! не верьте! «О, не верьте этому Невскому проспекту!» Шастун громко захлопывает книгу, еле собираясь с мыслями, и дрожащими руками, доставая последнюю сигарету, прикуривает. Чайник давно позабыт, как и сон в предстоящие несколько дней. Антона явно вело после прочитанного, и Гоголь уже не казался такой уж замечательной идеей как гид по изучению Питера. Лучше бы ей-богу, в музей сходил… как вдруг замечает, что книга на полу осталась открытой на последней странице повести… И Антон понимает – в его жизни, которую он пишет сам, Арсений и есть тот самый мрачный и многоликий Невский проспект… «Но и кроме фонаря, всё дышит обманом. Он лжёт во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать всё не в настоящем виде…»