Зависимый от его демонов

      Каждый раз видя восхитительное тело ученика, сердце Осаму бьется о ребра с большей силой, словно желая разбиться на осколки подбитой птицей. Это чувство нельзя уподобить простому желанию или любви, которой вовсе нет в этом прогнившем насквозь мире, полном лжи и обмана. Невозможно охарактеризовать его как тягу к прекрасному или источник вдохновения. Возможно страх и чувство ностальгии вынуждали Дазая теряться в бездне эмоций и черной радужке глаз подчиненного. А хрипы Акутагавы после продолжительного кашля и вовсе выбивали его из колеи. Он выбрал его не за внешность, а за дух, что сейчас так отвратительно сильно будоражил кровь. Разве можно так вскипеть и возбудиться лишь от мыслей о внутреннем мире человека? Это заставляло мужчину ненавидеть своего ученика все больше, при этом растворяясь в странном чувстве, подобном только лишь банальному обожанию. Осаму хотел спасти его, но лишь все сильнее затягивал в бездну черного смога и дегтя, ловко смешивающегося с воображаемой ложкой меда, которую так сладко и явно представлял себе Рюноскэ. Изнуряющие тренировки, после которых следовал колоссальный прогресс, все сильнее угнетали и побуждали Дазая на более смелые действия, ведущие к открытому сопротивлению со стороны юноши. Было слишком трудно принять тот факт, что учитель невероятно слаб, хоть и был подобен самому Богу. Разве может сильный человек вести себя настолько двойственно? Вероятно, однако этот факт настолько странный и недоказанный, что Акутагава просто напросто не может его понять. Являясь слишком покладистым и послушным учеником Рюноскэ буквально выбешивал Осаму. Бурными ночами, во время течения которых от переизбытка алкоголя в голове все смешивалось в один сплошной поток, мужчина швырял в стену не всегда пустые бутылки от сакэ, представляя на их месте голову объекта своей страсти. Изнемогая от дикого ощущения, столь незнакомого и близкого одновременно, брюнет смотрел часами в одну точку, размышляя о вещах вечных и абсолютно скоротечных. С воем он комкал собственные волосы в ладонях, только бы удержаться от глупостей, которые сам же и творил.       Разве мог Акутагава предполагать, что станет жертвой больной фантазии своего учителя? Темноволосый даже не смел думать, что однажды вечером его прижмет к стене некто иной, не имеющий даже кровной связи с Дазаем. Тем более он даже не представлял, что это будет ничто иное, как чистой воды подстава. Этим Осаму предал своего ученика и себя же самого; просто выдал рыжему мафиози местоположение ребенка, над которым имел безграничное влияние и полную власть. Не смел Рюноскэ ослушиваться его, хоть и перечил порой. Также и в тот злосчастный вечер не ушел он со своего места, продолжая поджидать лже-убийцу, о котором длинными лекциями толковал ему учитель. Он якобы убил парочку одаренных, представлявших собой немаловажные элементы следующей миссии, которую организовывал сам Мори Огай — глава Портовой мафии. Польщенный и преисполненный гордостью за себя, юноша отправился на поимку этого преступника.       Влажные от недавнего ливня улицы источали отвратительный смрад, столь неприятный для эспера лишь потому, что у него еще с самого утра невероятно сильно болела голова. Еле сдерживая себя, он морщился от каждого чересчур ярко выраженного звука или запаха, однако Акутагава все-таки старался держать себя в руках и не слишком сильно злиться по этому поводу.       Заслышав шаги брюнет мгновенно встрепенулся и призвал Расёмон, не сомневаясь в том, что это та самая цель, которую он должен был повергнуть и стереть в прах. Однако на месте, куда Рюноскэ пустил свои колючие оковы, не оказалось абсолютно никого: лишь темные следы от мокрой подошвы вытянутых ботинков оповещали о том, что на том несчастном клочке асфальта в действительности кто-то был. Подняв голову, мафиози с превеликим удивлением обнаружил знакомого человека, который сейчас недовольно щурился, стоя вверх тормашками на трубе, протянутой над их головами поперек двух зданий.       Расслабившись и напрягшись одновременно, Акутагава отступил на шаг назад, давая своему противнику место для свободного приземления обратно. Тот пренебрег данным приглашением и вопреки всей логике, которая только могла присутствовать в данной ситуации, молниеносно очутился напротив Рюноскэ и припечатал его обеими руками к стене. Благо, разницы в росте не наблюдалось, поэтому Чуя не чувствовал себя жалко или неуверенно. Однако эти действия настолько удивили темноволосого, что тот даже двигаться с места от шока не смел. — Неуклюжее дитя, ты мне нравишься. Станешь ли ты моим? — ничто не имело значения для Накахары в тот миг, когда их губы сомкнулись и его язык скользнул меж губ человека, к которому он ощущал столь явную симпатию. Но Чуя даже и предполагать не смел, что преграда из зубов юноши не разомкнется и тот с ошалевшими глазами оттолкнет его податливое тело. Шипы Расёмона взвились в воздух и наугад метнулись вперед, в итоге даже на самую малость не задевая противника. — Лишь один человек имеет значение для меня, — Рюноскэ с отвращением вытер тыльной стороной ладони свои губы и развернулся спиной к мафиози.       Дорога по которой он пошел вела во тьму: непроглядную, холодную и неприятную, обжигающую легкие, но столь желанную и уютную для него в тот миг, что юноша не смел отказываться от ее манящих оков. Он стал заключенным сам того не подозревая, а надзирателем оказался наставник, сдирающий с него по три шкуры каждый день. До того дня все было более-менее спокойно относительно отношений Акутагавы и Дазая, однако после этого происшествия с Чуей Осаму будто с цепи сорвался. Удвоил нагрузку на их тренировках и смотрел с неприкрытой ненавистью, будто перед ним был не ребенок, а мусор.       Однажды вечером пьяный в стельку учитель буквально приволок в свою квартиру Рю, он толкнул того на кровать и вручил постыдную для мужчин одежду. Наблюдая за неуверенно переодевающемся Акутагавой Дазай закурил. Пару раз мафиози бросал беглый взгляд на потолок, однако быстро переводил его обратно. Руки буквально чесались и Осаму ужасно хотелось уже наконец коснуться своей жертвы. Взяв что-то со стола он включил светильник и подошел к краю постели. Нависнув над подростком тот взглянул в его спокойные глаза. Возможно Рюноскэ был немного напуган, но лишь из чувства безграничной покорности не мог уйти отсюда. Или ему так хотелось думать.       Тем временем брюнет дернул за ленту, туго стягивающую талию партнера. Каким-то образом совершенно неопытному в завязывании бантов ребенку удалось сделать один. Пожалуй в сумерках сгущающегося вечера это действие было в несколько раз сложнее совершить, но парень осилил эту задачу.       Действуя с не присущем себе терпением, взрослый аккуратно дернул за язычок молнии на ребре пестрого платья. Акутагаве явно не шли эти цвета, горе-суицидник даже успел несколько раз пожалеть о выборе палитры для него. Ярко-красные полоски словно разрезали темно-синее полотно вдоль, а поперек тянулись тонкие оранжевые нити — это плохой тон, полная безвкусица. О чем только думают дизайнеры-современники? А ведь так советовали. — Для чего это? — шепнул на ухо Осаму юноша, елозя ногами в высоких чулках по его животу. Пальцем он указал на тюбик в руках наставника. — Хочешь попробовать? — не дожидаясь ответа взрослый открутил крышку золотистого тюбика и влил содержимое в рот своего подчиненного. Глаза Рюноскэ округлились и тот в панике схватился за перебинтованную руку Дазая. Нечто острое и склизкое с привкусом приправ легко потекло в горло подростка, отчего тот закашлялся. — Что это? — сипло, прерываясь на кашель, спросил брюнет. — Масло и перец, я сам делал. Нравится? — наклонившись еще ближе (хотя куда уже), он лизнул губы ребенка и скользнул языком меж них, слизывая остатки странной субстанции. В отличие от Акутагавы Осаму даже не поморщился. Привык может быть.       Оторвавшись, он заботливо отстегнул от верхней части платья пышную рюшчатую юбку. Юноша резко свел ноги вместе, неожиданно быстро теряя уверенность в себе. — Ну-ну, что же я там не видел? — приторно-сладко промурлыкал мафиози. — Не помнишь, как я мыл тебя, когда ты был слишком сильно ранен? К чему твое стеснение сейчас? — видимо его слова прозвучали довольно убедительно, раз, немного помешкав, ученик все-таки опустил колени, слегка расслабляясь.       Дазай еще некоторое время возился с платьем Рюноскэ, но освободив его от оков столь неудобной одежды, склонился над его полуобнаженным телом и прикусил кожу на плоском животе. Нижнего словно током пробило и он вздрогнул. Сжав в ладонях покрывало, мальчик немного прогнулся, отчего все еще согнутые ноги немного съехали вниз, вытягиваясь. Осаму подхватил его под колени, а затем немного оттянул край капроновых чулков, отчего те, после того как их отпустили, с громким хлопком примостились обратно. Он мог бы еще поиграть в кошки-мышки, но его «добыча» уже нетерпеливо елозила по кровати, сгорая от переполняющих ее чувств.       Вместо подготовки Осаму вылил на Акутагаву остатки жидкости из тюбика, а затем резко вошел в него, беспощадно вымещая на ученике весь накопившийся за долгое время стресс.        Забавнее всего то, что под потолком в правом углу комнаты все это время висела камера, запись с которой потом была отправлена Чуе Дазаем.