Куколка

Ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу Боль раскаленными иглами врезается в мозг, разрывает на части, лишает способности рационально мыслить. Горло перехватывает спазм, мешая вдохнуть. Кончик узкого лезвия замирает, едва коснувшись гладкой белой кожи ее шеи. Холодное черное дуло пистолета упирается прямо ему в лоб. Взгляд горящих безумием голубых глаз словно заглядывает внутрь, в самую душу — и вот-вот вывернет наизнанку. Её губы расползаются в широкой улыбке, обнажающей идеально ровные белые зубы. Только сейчас это напоминает оскал лишенного жалости хищника. — Хорошая попытка, Комаэда-кууууун, — говорит она, манерно растягивая гласные. В её звонком чарующем голосе слышны насмешливые нотки. Тонкие сильные пальцы крепко держат рукоятку пистолета. Другая рука Эношимы скользит по его лицу: взъерошив волосы, спускается ниже, проходится по щеке, останавливается у подбородка. Не дотрагивайся до меня. Парень не пытается отстраниться, отвернуться или прервать зрительный контакт. Это будет означать поражение. Он стискивает нож сильнее, но не пускает его в ход. Почему? Что его держит? Страх боли? Боязнь смерти? Нежелание заканчивать это все? Признать то, что это может доставлять удовольствие — все равно, что расписаться в собственном бессилии, в собственной ничтожности. Я же тебя ненавижу… какого черта со мной происходит? — Что бы ты ни планировала, у тебя ничего не выйдет, — спокойно говорит он, пытаясь стряхнуть гипнотическое воздействие, которое оказывает на него её давящая аура. — Надежда обязательно победит, даже если меня не будет в живых. — Тогда почему ты ничего не делаешь? — Указательный палец, лежащий на курке, чуть напрягся. Девушка чуть склонила голову набок, её убранные в два хвоста светлые волосы качнулись. — Убей меня сейчас, и все, что я строю, рассыплется, как карточный домик. — Я сделаю это рано или поздно. И ты познаешь Отчаяние, к которому так стремишься, — звучит ответ. Когда идешь по канату, натянутому над пустотой, легче всего потерять равновесие. Чем больше пытаешься удержаться, тем быстрее наступит момент падения. Оттянуть его дальше, совсем немного дальше… — Это действительно случится, пожалуй, — её тон слегка задумчив и мечтателен. — Но не ты это сделаешь. У тебя нет той силы, которая смогла бы погрузить меня туда. — Она хихикает, полуприкрыв глаза, внимательно наблюдая за ним из-под ресниц. — Ты просто боишься и ищешь себе оправдание. — Джунко усмехается и, не обратив внимания на острое лезвие, слегка оцарапавшее шею, склоняется к его уху, не отводя пистолет. — Я вижу тебя насквозь. Бедный мальчик. Как сильно ты хочешь быть значимым, как отчаянно ты желаешь быть нужным. Даже не этому миру, а хоть кому-то. Но ведь мир — такая благородная цель. Почему бы не устремить все свои желания и чаяния туда? Ты смешон. — Она издевательски смеется, и пистолет в её руках ходит ходуном. В её глазах, тем не менее, ледяное спокойствие Безумия. Он сглатывает, но сделав глубокий вдох, остаётся спокойным, принуждает себя оставаться спокойным. — Цель оправдывает средства. Я не боюсь. Я готов на все, если это хоть как-то поможет уничтожить твою извращенную вселенную Отчаяния, но, будь уверена, когда до этого дойдет, умру я на своих условиях. — Его тон спокойный, нарочито веселый и, пожалуй, даже воодушевленный. В серо-зеленых глазах пляшут отголоски её Отчаяния, её Безумия, её путеводной нити в ничто. Он верит в то, что говорит: горячо, искренне, сумасшедше и наивно. Просто потому, что ему больше не во что. Просто потому что он отчаянно хочет… Она знает это. О да, Она знает В-С-Е. — Конечно, тебе ведь нечего терять. У тебя ничего нет: ни родственников, ни друзей, ни даже приятелей. Легко убедить себя в чем угодно, когда ты изначально пуст.  Джунко качается на пятках и быстрым движением выбивает нож из его руки, оттолкнув к стене. Парень реагирует слишком поздно и не наклоняется за ним — и эта битва проиграна. — Я действительно ничего не значу. — Его голова едва заметно опускается. Что бы Эношима не говорила, и какие бы чувства не прятались в поглощающей его день за днем тьме безумия, он не позволит себе выйти из-под контроля. Он не позволит ЕЙ управлять ЕГО душой. — Но это не исключает того, что я не могу принести пользу. Потому я готов на все. — Ты так пугающе прекрасен, когда говоришь это. Ты живешь в своем идеальном мире Надежды. — Джунко сама поднимает нож и, бросив пистолет на стол, подходит к нему, запускает пальцы в его волосы. — Или хотел бы там жить. Строить воздушные замки настолько приятно? Комаэда не отвечает, его рука сжимает её запястье до боли, но девушка только улыбается шире и бьёт его коленом в живот, заставляя выпустить ее руку. Парень делает шаг назад и сгибается от боли. Дыхание перехватывает. — Что и требовалось доказать, — скучающе говорит девушка. В её позе, в её взгляде, в её выражении лица, в её манерах и жестах читается превосходство. — Ты слабак, неспособный закончить начатое. И пока ты это не поймешь, ты всегда будешь оставаться позади. Ах да, я забыла. Ты не позади, ты всегда вне дороги. Ты даже не можешь выбрать верное направление. Ты пустышка, сосуд без эмоций и идей. Чтобы идти хоть куда-то, ты выдумал себе свою сказочку. Лишь бы не оставаться наедине со своим Отчаянием. Ты и понятия не имеешь, к чему стремишься. Ты ничего не знаешь о Надежде, которую так воспеваешь. Это для тебя Идея, светлый Идеал, абстрактная абсолютная величина. Точно также ты мог бы стремиться к Отчаянию. Оно хотя бы тебе доступно. И меня безумно забавляет твоя Одержимость, которая противоречит твоей сути. Как может стремиться к Надежде тот, кто никогда ее ощущал? Он кашляет, пытается отдышаться. На мгновение перед глазами появляется чернота, мир пляшет, будто сумасшедший. Как бы не хотелось отстраниться, его слуха достигает каждое сказанное ею слово. — Я… ощущал её… с ними, — выдыхает парень, уже отчаянно желая сказать хоть что-нибудь. Хуже всего то, что она права. Сколько раз… сколько раз он пытался ее убить, но всегда терпел неудачу. Эношима видит его насквозь, и каждый раз после победы находит ту чувствительную точку, которую он хотел бы от нее скрыть. — Нет. Ты ее видел, но она не принадлежала тебе, — отзывается Джунко беззаботно. — Ты можешь только смотреть со стороны, в полной неспособности ощутить. И тебе прекрасно известна собственная ущербность; все, на что ты способен — бежать прочь, а после возвращаться, крутиться рядом, словно мотылек, влекомый обманчивым ярким светом огня. Он молчит, обескураженный, раздавленный и пустой. Снова. Это произошло снова. Раз за разом она легко и непринужденно разрушает его, равняет с землей недавно сокрушенную тараном её Безумия крепость его Рассудка. — Но не расстраивайся. У меня есть кое-что для тебя. Парень ощущает, как девушка дотрагивается до его шеи, но все еще слишком дезориентирован ее словами, чтобы дать отпор. Кожи касается неприятный холод. Что-то негромко звякает, и этот звук отдается в ушах, словно колокол. Джунко ловко затягивает на его шее ошейник, защелкивает хитрый замок, чтобы он не мог снять его сам, хватает за край цепи и резко дергает на себя. Комаэда падает на колени. Утихшая боль отзывается на резкое движение. Он поднимает взгляд и смотрит ей в глаза. Кажется, девушка понимает всю глубину его безумия: он смотрит в глаза собственному отражению. Как же он её ненавидит. Как же хочет, чтобы она сдохла, медленно и мучительно. Как же мечтает увидеть, как хрустят ее кости, как её внутренности вываливаются наружу… — Это твое место. — Она смотрит на него сверху вниз с видом глумливого превосходства. Хотя, кажется, ей безумно весело. — Ты ничтожество, Комаэда. Отвергаемый миром и всеми, даже своими д-р-у-з-ь-я-м-и, или кем ты там считал свой обожаемый класс? И чем скорее ты это примешь, тем быстрее тебе станет проще жить. — А что, если я откажусь? — спрашивает он с милой улыбкой, чуть прищурившись. Хотелось бы ему на самом деле быть несерьезным. Хотелось бы бороться с липким удушающим страхом, который он ненавидит едва ли не сильнее, чем ЕЕ. Хотелось бы возразить ей, сорваться в истерику или дико расхохотаться, чтобы хоть на мгновение почувствовать себя легче. Почему…? Почему я не могу стать сильнее? Почему, черт побери, все всегда заканчивается её победой? Почему она всегда смотрит сверху вниз? Почему она не добьет меня наконец? Но он молчит. — Ты знаешь ответ. — Она нежно ведет ножом по его щеке, слегка надавливая на рукоятку. Парень морщится, но даже не пытается отстраниться. Три слова. Три слова как универсальный ответ на все вопросы, терзающие его. Словно она читает его мысли, предугадывает все, что он может прийти ему в голову, наперед. Он настолько предсказуем? — Твои глаза, твои нелепые движения, твое выражение лица: все выдает тебя с головой. Ты совсем не умеешь контролировать свое тело. Значит, хочешь отказаться. — Джунко давит на острое лезвие пальцем, и, когда выступает кровь, даже не морщится. Взгляд её голубых глаз, прозрачных и холодных, как горная река, кажется умиротворенным, но где-то в глубине тлеет едва заметная искра, которая удерживает от столь поспешных выводов. Это Первое предупреждение. Легкий намек на то, что, если он попытается сделать что-то еще, она разозлится. Действительно разозлится, что случается с ней очень редко. Несмотря на кажущуюся слабость, девушка прекрасно может постоять за себя и без сестренки-солдата под боком. А когда Эношима Джунко выходит из себя, последствия могут стать непредсказуемыми для того неудачника, который ее вывел. — Чего ты хочешь от меня? — наконец спрашивает Комаэда. — Я хочу… чтобы ты сгорел, — она снова хватает парня за волосы и заставляет подняться на ноги. Как бы ему ни хотелось сопротивляться, он не может сдвинуться с места, его словно парализовало. С губ девушки, казалось, не слетает ни единого звука, а слова звучали прямо в его голове. — Я хочу, чтобы ты отпустил себя. Я хочу разрушить тебя до основания, а потом собрать так, как хочется мне. Я хочу разрезать твою суть на части. Я хочу увидеть твою пустоту, Комаэда. — Теперь лезвие холодит его губы, скользит вправо, после влево, а после внутрь и упирается в зубы. — Я хочу, чтобы ты наконец-то увидел, кто ты на самом деле. Я хочу выпустить тебя. Он по-прежнему только смотрит на неё, спокойно, с легкой толикой равнодушия в пустеющих глазах. Внутри разгорается пока еще маленький огонек, пожирающий и разрушающий все, что не подходит под его стандарты. Алая яркость сияющего Отчаяния и блеклый свет Надежды; окропленная кровью земля Ненависти и выжженная пустошь Любви. Бескрайняя синева Свободы и извилистые подземные коридоры Рабства. Нельзя сдаваться. Нельзя убегать. Нельзя снова молчать и улыбаться. Нельзя прятаться за фальшивой маской. Нельзя причинять другим проблемы. Нельзя оставаться в стороне. Хотя бы раз… один-чертов- единственный раз нужно сделать что-то самому. Не плыть по течению своей Удачи, не улыбаться в лицо мучителям, не говорить «все пошло по плану». Один… раз… один… раз… Хочу, чтобы они не смотрели на меня как на досадную помеху. Хочу быть замеченным. Хочу быть нужным. Хочу верить. Хочу действительно быть полезным. Хочу улыбнуться им просто так. Хочу быть счастливым. Хочу жить. Хочу… …не прячься… не прячься… не прячься… не прячься… не прячься… не прячься… не прячься… не прячься… не прячься… не прячься Слова бьются ранеными птицами в его голове, стремятся вырваться на волю, и он уже теряется, не в силах понять, какие из них принадлежат ему, а какие слетают с губ Эношимы. Он тяжело и прерывисто дышит. Сердце стучит быстро, словно мотор, работающий на износ. Его длинные пальцы сжимают ошейник, пытаются оттянуть его в нелепой бессмысленной попытке снять. Откуда-то издалека доносится знакомый издевательский хохот и отражается звенящим эхом от бесконечного количества отражений в его душе. Мир сжимается до размеров маленькой камеры в подвале, а после идет трещинами, как старое зеркало, которое давно отслужило свой срок и подлежит разрушению. — Ну выходи же, Слуга, — нараспев произносит Джунко, касаясь своими губами его. И стекло бьется на сотни тысяч осколков.