Тяжёлая форма одиночества

— Ты опять здесь? Я же просил! Открывать глаза дико не хочется, Стрэндж устал, вымотался за день, но чужое присутствие он чувствовал, как никогда сильно. Взгляд Ванды давил на него многотонной плитой, он ощущал его кожей, ментальным телом, всем, чем можно. Не дождавшись ответа, Стивен открыл глаза, несколько раз моргнул, привыкая к темноте, и приподнялся на локтях. Ванда сидела у его ног, глаза её тускло светились изнутри, но даже этого хватило, чтобы Стрэндж отвернулся, на миг ослепнув. Будто кто-то запихал Ванде в глазницы два фонарика на батарейках. Она не моргала, было жутко. — Ванда, вернись обратно в своё тело. Незачем пугать монахов. Девушка помотала головой, отказываясь от предложения, и Стивен тяжко вздохнул, откидываясь на подушки. Она уже несколько недель кряду приходила в его комнату по ночам, сидела на кровати, льнула к его телу, молчала, освещая глазами-прожекторами потолок. Стивен пытался от неё избавиться, не понимал, что происходит, настойчиво просил вернуться в свою комнату, смущаясь, краснел, когда она забиралась к нему под одеяло, прижимаясь холодными босыми ступнями к его ногам. Однажды он схватил её за руки, грубо и больно, выволок прочь из своей спальни как маленькую нашкодившую девочку, отвёл её в свою комнату и замер у дверей. Ванда уже спала в своей кровати, примерно сложив руки на животе и грудь её тихо вздымалась под пижамой. Другая Ванда, стоявшая рядом, проливала бледный свет на своё спящее лицо. Чёрные тени плясали на подушке. Стрэндж отпустил неимоверно холодную руку из своих пальцев и в ужасе отпрянул. На следующее утро Ванда ничего не помнила, уверяла Стивена, что ей уже давным-давно ничего не снится, и с трудом поверила в то, что приходит к нему по ночам. Усмехнулась кривой улыбкой, нахмурилась. И продолжила каждую ночь приходить к нему. Чего он только не перепробовал: и заклинания читал, и спящую Ванду будил, и пытался разговорить её астральную проекцию, — безрезультатно. Если нынешняя Ванда возвращаться в тело не хотела — он был бессилен. Буди её — не буди, хоть на барабане сыграй над её ухом — не проснётся. — Почему ты приходишь ко мне? — поинтересовался Стрэндж, наверное, раз в сотый за эти недели, но Ванда как всегда молчала. Она потянула одеяло на себя, и оно сползло с груди Стивена, тот зябко поёжился, пытаясь вцепиться в край. Ванда скомкала одеяло на своих коленях, моргнула, мгновенно осветив комнату розоватым светом капилляров век, и пожала плечами. У Стрэнджа была теория, хлипкая, держащаяся на одних соплях, но другой у него не было. Он предполагал, что Ванда расщепила своё сознание на части, вложив в астральную проекцию всю темноту своей души. Всё самое порочное, страшное, невысказанные мысли и эмоции, переживания и сомнения. То, чем делиться жутко не хотелось. Теория трещала по швам, как новое платье на невероятно толстом слоне, но вполне имела право на жизнь. — Ты влюблена в меня? Ванда не ответила, но уголок её губы вздёрнулся в насмешке, и Стивену показалось, что она смутилась. — Ты любишь меня, поэтому приходишь по ночам. Боишься признаться мне в этом в реальности? Боишься, что я отвергну тебя, посмеюсь над твоими чувствами? Девушка повторно пожала плечами, отказываясь отвечать на вопрос, и медленно стала приближаться к лицу Стивена, нависая. Ему казалось, что над ним пролетают огромные фонари, настолько был оглушающим свет из глаз Ванды. — Ты боишься своих чувств в реальности, поэтому берёшь всё, что тебе бы хотелось, во сне? Ну, и чёрт с ней, — злобно подумалось Стрэнджу. Странно было разговаривать с той, кто ему никогда не ответит. Несколько недель прошло, а он всё также смущался и чувствовал неловкость, когда Ванда опускала прохладные руки ему на грудь и улыбалась. Улыбалась вроде бы и добро, без задней мысли, но в темноте её лицо выглядело зловеще порочно. Жутко. Он никак не мог привыкнуть к тому, что именно от него требовалось каждую ночь. Дыхание у астральной проекции было обжигающе горячим, словно Стрэндж держал лицо над кипящим чайником. Она оставляла ожоги на шее, там, где тонкой ниткой бился пульс. Дышать было неимоверно трудно, то ли от сидевшей на груди Ванды, то ли от страха, то ли от возбуждения. Стивен лишь предполагал, не зная наверняка, что Ванде на самом деле настолько одиноко, что она приходит к нему, ища любви. Нет, это так точно не называется. То, что они делали, скорее можно назвать потаканием тёмному желанию Ванды. Вся инициатива исходила от неё, от этой истосковавшейся по мужской ласке, да что уж, по настоящей любви и поддержке, девушки. А Стивен в первое время чувствовал себя использованным, угнетённым. Шарахался от каждого слова Ванды, настоящей Ванды, которая с ним разговаривала, интересовалась его мыслями, которая улыбалась так искренне, но грустно. Он смотрел на неё во все глаза, давя в себе желание схватить её за плечи и встряхнуть, спросить прямо в лицо, что за чёрт в ней сидит. Этот чёрт сейчас заставлял его губы исступлённо пульсировать, биться в судорожном желании поцеловать в ответ. Самое паршивое было в том, что он не понимал, правильно ли всё делает. С одной стороны, он дарит Ванде то, что она хочет, с другой, она сама не знала, что он делает с её астральным телом. Вряд ли даже догадывается. Вряд ли бы обрадовалась, скорее бы чувствовала себя обманутой. А может, и нет, раз это её тайное желание. А может, и не тайное, а может, и вовсе не её. Стивен мучал себя вопросами, безнадёжно пытаясь выведать правду у ночной Ванды, страшась спросить об этом у живой, настоящей. Ванда пила его до дна, заставляя губы ныть в немой попытке поймать жар. Переплетала языки узлами, проникая в самую суть, вынуждая тугой комок в животе шумно раскручиваться, разгоняя по телу волны удовольствия. Тесно льнула к нему, стягивая футболку, изголодавшаяся, жутко горячая, словно он держал пальцы в лаве. Её глаза, в которые он не мог даже взглянуть без боли и слёз, источали разврат, губы горели, красные, пухлые. У Стивена срывало голову, он переставал соображать, настолько её вид одурманивал. Он отдавался физическому удовольствию, жадно выцеловывая каждый сантиметр идеальной девичей кожи, злясь на самого себя, что хотел бы целовать не материальную проекцию, а саму Ванду, которая сейчас мирно спала в своей кровати. Понимал, что надо прекращать, что это патология, если Ванда даже не ведает, что вытворяет её сознание. Но желание завладеть ею, туго наполнить, срывая с её губ немые крики, было сильнее здравого смысла. Сердце стучало молотом по наковальне, отдаваясь эхом в ушах. Комок в животе расплетался, медленно, болезненно, нависающий над Вандой Стрэндж видел свет, пробивающийся сквозь закрытые веки, сеть капилляров под тончайшей кожей, тени ресниц. Чувствовал вину, не вовремя проснувшаяся совесть царапала изнутри. В первый раз, когда Ванда робко потянулась к его губам, он отпрянул, больно ударившись об изголовье кровати, и поспешил выпрыгнуть из постели. Девушка тогда жутко смутилась, нахмурилась, Стрэндж тогда впервые увидел, как её лицо в гневе исказилось, вызывая суеверное желание убежать. Он отправил её спать, с трудом удержавшись от того, чтобы не накричать. Дальше — больше. У ночной Ванды были цепкие пальцы и слишком много физической силы. И слишком сладкие губы, чтобы оказывать сопротивление. Настоящая же Ванда словно была замороженной. Нет, пытающейся стремительно оттаять, но слишком слабой для этого. — Тебя надо вернуть обратно. Ты неправильная, — один раз сообщил он, и проекция растерянно опустила голову, вызвав непреодолимое желание забрать слова обратно. — Ты неправильная, нестабильная, слишком… странная, — повторял он каждую ночь, когда видел её у своей кровати, но ни разу ничего не предпринял. Он, наверное, подсознательно хотел этого, хотел, чтобы Ванда к нему приходила, тёрлась кожей о его, целовала не спеша, так, как никто не целовал. И кто тут теперь изголодавшийся по ласке волк? Он хотел услышать её гортанный стон, оглохнуть от крика, отразившегося от стен, но проекция была молчалива, лишь шумно дышала, царапая его грудь острыми ноготками. Красивая, с ровной бархатистой кожей, нежной. Проведёшь пальцем — тут же ворох мурашек. Стыд и позор. Стивен захлёбывался в этом, глядя живой Ванде в лицо, видя под взметнувшейся от ветра юбкой россыпь тёмных синяков от его рук. А она молчала, вежливо улыбалась, здоровалась, не позволяла себе ничего сверх меры, не переходила границы. Стрэндж ловил жадным взглядом её движения, надеясь найти в них ответы на свои вопросы, понять, любит ли она его, видит ли в нём объект своих порочных желаний. Но то ли он ошибался, то ли Ванда умело маскировалась. Иногда ему казалось, что это он сходит с ума, что это он придумал себе образ тёмной Ванды. Думал, что хотел её так сильно, что создал для себя идеальную иллюзию. Не понимал, что правда, а что нет. Живая Ванда импонировала ему намного больше, но её проекция заполняла пустоту, образовывающуюся при каждом взгляде на неё настоящую. Стивен путался в образах, не понимал, где реальность, а где — астрал. Ему хотелось впиться жадным больным поцелуем в губы живой Ванды, но останавливала граница благоразумия. Реальная Ванда была недостижима, а проекция была тут, рядом с ним, в его объятиях, целовала его губы, водила пальцами по его искалеченным рукам, освещая шрамы тусклым светом. Она была тут, но не то, что нужно, чужая, жуткая. Неживая. Она исчезала под утро, засыпая на его плече, и Стивен трогал ладонью простынь, не ощущая на ней тепла человеческого тела. Сразу становилось холодно, он ёжился, кутаясь в одеяло, разваливался на подушках, морщась от солнечного света, пробивающегося в окно. Выходил в астрал, с трепетом наблюдая за тем, как просыпается Ванда. Ванда, в которую он влюбился как мальчишка.