Даже если я умру, я знаю: ты найдешь меня

Очнувшись, он обнаружил трупы нескольких военных из спецназа и доктора Вернике. Доктору Вернике и так уже давно сулила смерть с его-то прикованностью к инвалидной коляске, так что Майлзу его даже не было жаль. Он осмотрел свои руки, состоящие сплошь из нанитов, его прозрачные и нематериальные руки теперь были полностью здоровы, и раннее отрубленные пальцы вновь исправно двигались. Больше не было боли, Майлз больше ничего не чувствовал, став новым хозяином нечеловеческого проекта «Меркоф» под названием Вальридер. Рация одного из военных зашипела, передавая сообщение, что подмога уже идет к ним навырочку. Майлз поднял в воздух рацию и бросил ее в стену, разломав на куски. Как же ему теперь жить в таком виде, имея эту чудовищную силу? Он опустился на пол и, собрав все кружащие вокруг него наниты воедино, принял более человеческую форму. Поправил свою любимую куртку и пошел вперед, собираясь разрушить эту лечебницу к чертям. И сжечь. Сжечь, чтобы не осталось и следа. Под своими ногами он увидел свою старую добрую камеру. Подняв ее и осмотрев, он понял, что теперь камеру не спасти, как и материалы, с таким трудом записанные на ней. Шагая по тюремному блоку, он вспоминал, как бегал от этих безумцев, которые сейчас в страхе убегают от него. Майлз не трогал заключенных, он знал, что в скором времени подойдет спецназ, уничтожающий всех, кто подает признаки жизни. Он видел изуродованные лица, встречавшиеся ему на том пути, и смеялся в них. Несколько раз проходил мимо братьев-близнецов, и они не могли его тронуть и забрать себе его язык и печень, как хотели. – Черт, черт, черт, – Майлз обернулся на голос и – забавно – увидел человека в синем деловом костюме, единственного не умалишенного человека. Кажется, такое впервые. Даже смешно видеть его в лечебнице. Мужчина быстрым шагом преодолевал тюрьму, будто зная ее наизусть, избегая пациентов. Майлз решил его не трогать, но и помогать тоже не собирался. Тот все равно отсюда живым не выберется. Осматривая новую местность, где Апшер раньше не имел чести побывать, он заметил секретный документ на какого-то ученого и его эксперименты. Раньше эти важные материалы закрывали в надежных местах, а сейчас они, ненужные, разбросаны по всему зданию. А раз они все равно никому не нужны, Майлз забирал их себе, деловито почитывая, пока остальные бежали прочь. Зачитывая документ, он сел на первый попавшийся стул в каком-то странном помещении с проектором. Под ногой что-то зашелестело, Майлз осмотрел находку. Какая-то бумажка, написанная от руки. Он и сам писал такие, пока был здесь. «Я облажался. О Боже. Где я? Наверное, прошли часы. Или даже недели. Мозг набит электричеством, они заставили меня смотреть на… двигатель морфогенетического кондиционирования. Мне нужна помощь. Лиза, прости меня. Даже если я умру, я знаю: ты найдешь меня. Я знаю, что ты не успокоишься, пока не отыщешь мое тело. Надеюсь, ты найдешь эту камеру вместе с моим телом. Надеюсь, информация сделает то, что я не мог – раскроет правду. Лиза, дорогая, прости меня. Я облажался. Я думал, что делаю все правильно. Но я тупо облажался.» Майлз заинтересованно отложил документ и перечитал заметку еще раз. От какого-то пациента? Даже если он и пациент, у него есть камера и, возможно, он тоже заснял все эти ужасы. Если так, то было бы неплохо найти его вместе с камерой. Конечно, теперь Майлз вряд ли мог передать видеозаписи своему агентству, но вот этот человек, писавший это, он сможет. Если жив еще, конечно. Бумажку он забрал себе и положил вместе со своим блокнотом. Искал административный блок, а попал на кухню. Но что ж, и здесь вроде неплохо. Майлз обратил внимание на включенную плиту и на то, что варилось в кастрюле. В большой кастрюле закипала вода с отрезанной рукой. У кого-то будет славный ужин. Через минуту Апшер обнаружил и повара. Обезумевший каннибал набросился на него и хотел сожрать его руку прямо в таком виде, но до того не доходило, что Майлз не человек. Каннибал пилой разрубал его на части, на деле – просто рубил воздух. В таком вот виде его и нашли военные и застрелили. В зажатой руке каннибала Майлз нашел еще одну записку. Почерк тот же. «████████████████████████████ Этот человек ест человеческую плоть. Он смотрит на меня, и я вижу гнев. Немного желания. Но больше всего – голод. Пожалуйста, не ██████████████» Бумага, на которой писалось послание, вся залита кровью, также перечеркнута первая половина заметки. На столе рядом с разделанным болгаркой трупом лежал документ. Вероятно, это про каннибала. «Психиатрические Исследования Меркоф Проект «Вальридер» Лечебница «Маунт-Мессив» Дело №209 Пациент: Фрэнк Антонио Манера. (…) Рекомендовать принудительное питание для мистера Манеры, если мы не сможем найти что-нибудь, что он любит есть» Майлз посмотрел на обглоданный труп и варящуюся руку в кастрюле. Нашлась-таки управа на Фрэнка. В этом отделении нашлись следы человека, писавшего эти письма, а значит, он выбрался отсюда живым. Это немного радует. Через небольшое время блуждания по тюремному блоку, Майлз выбрел на лифт. Помнится, этот лифт больше не может двигаться из-за небольшого препятствия – застрявшего между этажами тела Трагера. Однако лифт работал, в нем перемещались военные. Кто-то удосужился вытащить его тело? Апшер влетел в лифтовую кабину вместе со спецназом. Так как его не замечали обычные люди, спецназ его, конечно, не волновал. Дверцы лифта открылись как раз на том самом этаже, где Майлзу когда-то чокнутый Трагер отрубил пальцы. А вон и его раздавленное тело лежит на полу. Люди в форме произнесли молитву рядом с его трупом. А за окном горела церковь. Майлз вписался в ряд вместе с военными и просмотрел свои записи в блокноте. «Трагер. Больной ублюдок отрезал мне пальцы! Он пытал и калечил пациентов десятками! Я видел, как он взял и убил одного – и ничего не могу с этим сделать! Разговаривает как белый воротничок – эдакий мудак из высшей школы бизнеса, с набором клюшек для гольфа в багажнике его «Ауди». Я бы поспорил на оставшиеся пальцы, что он был заправилой в «Меркоф» - пока не коснулось то, что здесь произошло. Хочу отсюда выбраться. Хочу обратно свои пальцы. Хочу, чтобы Трагер сдох.» Апшер красноречиво глянул на труп доктора. Хорошо, когда мечты сбываются. Он перевернул листок блокнота. «Я уже говорил, но: к чертям это место! У меня еще осталось несколько пальцев.» Сейчас все его пальцы на месте и Майлз несказанно рад. Однако это не вычеркивает того факта, что в кармане фартука Трагера лежат два отрубленных пальца: указательный и безымянный. Когда спецназовцы договорились и разошлись, Майлз забрал свои пальцы, как и хотел. Он пошел в противоположную сторону от спецназовцев, пройдя через закрытую дверь. Вышел в темный коридор с окнами, открывающие прекрасный вид на церковь, объятую нещадным пламенем. И этот огонь давал свет в темном коридоре, по которому Майлз ориентировался. Здесь он тоже пока не проходил, кажется. Пока что в это отделение не пробрался спецназ и было жутко тихо. И темно. Окна заколочены и огонь церкви больше не добирается до сюда. Каким-то образом Майлз все равно все видел с силой Вальридера. Даже камера ночного видения не требовалась. Нашлись очередные записи человека, которого Майлз разыскивал. На одной из швейных машинок. «Все еще без изменений. Я здесь, Лиза. Это все еще я. Он… Он пытался сделать меня своей невестой. Разрезать меня. Может быть я был не прав. Рассказав миру, я только привлеку всех сюда. Нужно чтобы это место умерло и гнилось здесь? Я не открою это миру, если это будет обозначать распространение инфекции. Пусть оно умрет в одиночестве, пускай же оно гниет.» Апшер не совсем понял про кого он писал. Однако скоро нашелся документ под названием «Дело №196», когда Майлз рассматривал свадебные платья, аккуратно сложенные на полке. «Дело №196 Пациент: Эдди Глускин (…) Когда я показал ему фотографии, сделанные его отцом и дядей, его реакцией была смесь смеха и злость. Он отказывался обсуждать свои жертвы. Когда я показал ему рисунки убитых женщин, он не признавал, что они были мертвы или изувечены. Он утверждает, что есть продвижение в программе морфогенетического кондиционирования, которого он просто еще не достиг. Говорит, что может ясно слышать голос Вальридера, закрыв глаза. Очевидно, он все еще пытается снискать благосклонность своих врачей. Не буду строить догадки о том, что он ожидает получить от этого.» Майлз продолжил рассматривать красиво сшитые костюмы. Сразу видно, что швея, обитавшая здесь, знает свое дело. Правда, дальше нашлись некоторые записи о том, что человеком, сшившим все эти костюмы и платья, был некто иной как сам пациент Глускин. Наверное, это было его хобби, как у Криса было интересное занятие собирать отрубленные головы. Только оставалось неясным, зачем столько свадебного реквизита. Набрел на еще одну столовую. Нашлись две заметки. «Лиза, прости, писать уже нет сил. Правая нога нещадно ноет, я не могу нормально бегать. Я устал. Лиза, я знаю где-то там…может, прямо подо мною ищет своего спасения репортер, которого я привел сюда. Не могу успокоиться. Не могу свыкнуться с тем, что сейчас он меня, наверное, проклинает. Я не желал ему такой участи. Надеюсь, он жив. Помолись за него, Лиза. Помолись за нас двоих.» Апшер удивленно перечитал. Здесь говорилось о нем. Точно о нем. Как так получилось? «Я удрал. Залез в вентиляционную шахту и лежу здесь вместе со здешним охранником. Он мертв, я – пока нет. Выкладываюсь во все силы, чтобы найти отсюда выход к тебе и детям. Будет хорошо, если бы мне на пути повстречался тот репортер. Я бы хотел вернуться домой вместе с ним.» Мысленно он поблагодарил того отчаянного парня. Заблудившись в очередной комнате со швейными машинками, Майлз присел передохнуть на столе. Под столом оказалась кипа заметок. Именно под этим самым столом этот человек и писал эти заметки. Вокруг стола скопилось много крови – он пробыл здесь много времени. «Прости меня, Лиза, но я больше не могу. Да, я сдался, это прискорбно. Умоляю, не кори меня за это. Когда я спешно бежал, в поисках убежища от очередного сумасшедшего, я вышел на лифтовую шахту. «Вот оно мое спасение» - подумал тогда я и ускорился к свету из шахты. Оттуда так приветливо виднелась лестница, позади раздавались тяжелые шаги Глускина. И я ухватился за свое спасение, Лиза. Я видел в этой лестнице уже путь наружу, путь к вам. Лестница, казавшаяся такой прочной с первого взгляда, начала рушиться назад. Балки лестницы так легко рушились под моими руками, ломались, тянули меня вниз, как и все мои надежды вернуться. Сломанная лестница дала мне понять, что мне больше некуда бежать, что и я, как и она, просто сломался. Я все оставил, рухнув спиной на лифт, ногой – на нечто острое. От накатившей боли ничего не увидел, кроме внимательно осматривавшего меня с верхних этажей Глускина. Лифт двинулся наверх. Я пропустил мимо выход. Мне уже было все равно. Было так больно, что я просто хотел умереть. Но воткнуть себе в шею то, что пронзило мне ногу, мне не хватало мужества. Поэтому я смотрел наверх – там с распростертыми руками меня ждал Глускин. Хотелось бы мне верить, что эта смерть будет быстрой. Прости меня, Лиза. Прости меня за эти слезы.» «Я принял свою судьбу. И пока я жив, готов писать тебе. Эти записки отвлекают меня от мыслей о грядущем. Глускин пока оставил меня, но я знаю: ненадолго. Очередные истошные крики раздаются из соседней комнаты – он снова разделывает человека пилой. Он отрезает мужчине половой орган, резким движением лезвия делает на том месте женский. На его лице – много крови и улыбка, такая, с которой ты меня встречаешь с работы и говоришь теплые слова. Глускин старался создать желаемое, кровавая улыбка на лице – надежда. А у меня уже ничего не было. После этого он пришивал сшитые между собой куски человеческой кожи к мужской груди и набивал их чем-то. Но точно не ватой. Завидев, что мужчина перед ним больше не двигается, Глускин ласково зовет его и успокаивает нежными словами, бережно гладит лицо. Но то лицо не улыбается ему в ответ. И Эдди яростно сталкивает изуродованный труп со стола, пиная его. Шепчет что-то про любовь. Таким будет мой конец. И я его жду, боясь двинуться с места. Я забился под стол и обнял колени, слушаю крики и звуки пилы.» «Лиза, помнишь, как ты раньше читала детям добрые сказки на ночь? Они любили эти мгновения, как и я, спокойно засыпая под твой мелодичный голос. Эдди приходит ко мне, присаживается рядом и поет песню. Временами проскальзывает мысль, что он неплохой. Эта улыбка и доброе израненное лицо – мне кажутся чем-то таким же прекрасным, как и твои сказки. Но его нельзя простить за то, что он сделал, а также за то, что он сделает со мной.» «Я понимаю: я бесповоротно схожу с ума, и я хочу, чтобы и ты понимала, что даже здесь я все еще сильно тебя люблю.» Майлз услышал гром где-то недалеко. Поспешил на звук, может, тот парень еще здесь. Это привело его в большой спортивный зал. Под высоким потолком висели люди, все они были разделаны так, как было расписано в найденной заметке. Много обезображенных одним и тем же способом трупов, так много, что не видно потолка. А посреди зала – высокие колья и нанизанный на них мужчина в свадебном костюме собственного пошива. На полу, скрючившись, сидит еще один в грязной одежде местных больных. Лицо направленно вверх, глаза, полные безумия, мечутся в страхе, а рука тянется к чужой, мелко подрагивающей от боли. Еще миг – и жених умирает. Выживший остается на месте, смотря на него. Апшер посмотрел на камеру. Та была разбита вдребезги. Майлз достал все найденные заметки и бросил их в лицо парню, оставив его. Вейлон глянул на собственные записи и взял одну из них, скомкал и вытер лицо от грязи и крови. Из горла рвался нервный смех, из красных глаз лились слезы. – Я стараюсь не смеяться. О, Боже, Лиза, я клянусь, что стараюсь…