Это все Пенни!

«Это все Пенни, — думает Мередит. — Это все она. И Келли — зачем она привела ее сюда? Почему не догадалась? Почему не сделала ничего, чтобы все прекратить?» Мередит стоит в собственной спальне, прижавшись к двери, и старается дышать размеренно. Она хочет, чтобы в ее голове возникла хоть пара дельных мыслей. Но ничего: только гнев, и злость, и раздражение, и... — Ты обязана выгнать ее! Это Амелия. Она шла по пятам, дышала в спину и теперь стоит, схватившись за ручку — Мередит чувствует, как та дергается и поворачивается. Амелия хочет бури. Хочет выяснения отношений. Хочет, чтобы Мередит ощутила всю ее боль — но у Мередит есть своя. Чужая ей ни к чему. — Убирайся, — Мередит едва слышит свой голос, и, конечно же, Амелия не слышит его вовсе. Она продолжает дергать ручку. — Открой, Мередит. Это глупо — запираться вот так. Нам надо поговорить. Ты должна что-то сделать с этой!.. Ты должна! Она дергает, и стучит, и почти кричит, и раздражает — она одна. Другие тихо сидят внизу. Наверняка даже не смотрят друг на друга. Мередит не хочет говорить. И она никому ничего не должна — у нее умер муж, ради бога, пусть все оставят ее в покое! Разве они не видят? Разве не понимают? Почему Амелия не делает ничего, чтобы понять? Почему она тянет одеяло на себя? Иногда Мередит тоже хочется быть такой: нервной импульсивной бывшей алкоголичкой, которая решает проблемы разговорами на повышенных тонах. И как только Оуэн терпит Амелию? Или он потихоньку становится таким же? Амелия настойчива. Она не уходит, и Мередит продолжает злиться. А потом просто разворачивается и распахивает дверь — дергает на себя так, что Амелия вваливается внутрь и почти падает на Мередит. Та отступает со словами: — Что тебе нужно? Амелия восстанавливает равновесие и закрывает за собой дверь. — Ты не можешь выгнать меня, — запальчиво начинает она. — Это не я убила Деррика! Мередит вздрагивает. «Заткнись, — думает она отчаянно, — заткнись, Амелия. Не произноси его имя. Не думай о нем. Не вспоминай его. Дай ему уйти с миром...» Она не отдает себе отчета, что сама не отпускает его. И злость на Пенни — яркое тому подтверждение. Все они здесь врачи — все они теряли пациентов. Все ошибались. Их руки в крови. Но ведь так удобно сделать из Пенни козла отпущения, так удобно... Потому что на самом деле Мередит хочет злиться на себя и не может. — Мередит, — Амелия подходит ближе, и у нее такие же глаза, как у Деррика: синие и яркие. Мередит думает об этом совершенно невпопад — просто для того, чтобы отвлечься. Но кто же так отвлекается? — Уходи, — говорит она вот уже в сотый раз. — Я не хочу видеть тебя в своем доме. Почему она так злится на Амелию? Разве та виновата? Разве это вина не Пенни? Или, быть может, Мередит завидно, что сейчас Амелия гораздо ближе к Деррику, чем она сама, ведь в Амелии есть частица его и всегда будет? Навсегда. Амелия качает головой, губы ее кривятся. — Ты не смеешь, — она уже не кричит — она шипит, словно проколотая шина. — Ты не можешь прогнать меня, а ее оставить в своем доме! В доме Деррика! Она внезапно толкает Мередит, будто хочет ударить, но в последний момент передумывает. Мередит отшатывается, всплескивая руками, Амелия тут же бросается следом и подхватывает ее. Теперь в ее взгляде отчаяние и стыд. Она держит Мередит, прижимает к себе и открывает рот, чтобы сказать что-то, но Мередит перебивает ее на вдохе. — Он был моим мужем! — она кричит, не умея выплеснуть иначе свою боль. — Хватит притворяться, что тебе больнее, чем мне! Синева в глазах Амелии трещит по швам, расползается в стороны, и Мередит знает, что сделала больно. Но разве ей самой не больно? Разве это не ее нужно жалеть — здесь и сейчас? Амелия все еще держит ее за руки, не отпускает. А Мередит не пытается вырваться. Они слишком близко — хороший шанс заплакать и обняться, разделяя боль на двоих. Вот только слез нет. Что же делать? Амелия наклоняется к лицу Мередит, и та внезапно чувствует запах вина. Амелия ведь не пьет. Или это ее собственное дыхание осело на чужих губах? — Он был моим братом, — бормочет Амелия, и Мередит не успевает поймать момент, когда бормотание это обрывается в ее рту солью из слез. Мередит удивленно и неровно вздыхает. Как могла она не увидеть, что Амелия плачет? Они не говорят больше о Пенни и Деррике — они целуются, и в поцелуе сталкиваются зубами, будто подростки, никогда раньше этим не занимавшиеся. А разве занимались? Они вдвоем? Мередит знает, что должна оттолкнуть Амелию — что та творит, в самом-то деле? Она знает, что должна быть тверда и стойка, что должна выгнать всех из своего дома и запереться в нем, в одиночестве переживая горе. Но вместо этого она запутывается пальцами в волосах Амелии — таких же темных, как волосы Деррика, — приоткрывает губы и впускает внутрь себя чужое дыхание и чужой язык. Впервые ее целует женщина, и, надо признать, это не так уж странно, как думалось всегда. Мягче, быть может. Нежнее. Мередит не пьяна — тогда почему же она позволяет Амелии опрокинуть себя на кровать? Почему она позволяет ей скользнуть ладонями под джемпер, нащупывая застежку лифчика? Почему она позволяет ее прохладным губам сомкнуться вокруг напрягшегося соска, а сама выгибается от таких новых и одновременно таких старых ощущений? Что ей хочется почувствовать? Кого она хочет вспомнить? Никто из них не пьян, и все же вокруг все как в тумане. Мередит не знает, закрыта ли дверь, не знает, что будет, если кто-нибудь зайдет. Зато она знает эту волнительную дрожь, что пробегает по телу всякий раз, как Амелия нажимает бедром ей между ног. Мередит хватается за плечи Амелии и зачем-то пытается оттолкнуть ее от себя. Но уже поздно. Амелия будто знает, что делать — а может быть, и правда знает? Мередит позволяет ей главенствовать, отдается без раздумий и раскидывает ноги, когда Амелия склоняется за поцелуем. Губы Мередит припухли, Амелия облизывает их и языком спускается ниже, к шее, зубами задевая чувствительное место, которое прежде было известно лишь Деррику. Мередит ахает, едва мысль о Деррике проносится под прикрытыми веками, но ничего не предпринимает. Уже действительно слишком поздно: Мередит просто хочет кончить и покончить со всем этим. Она не отрицает, что ей нравится, как Амелия касается ее, как целует, как проводит пальцами по обнаженному животу и ныряет ладонью за преграду нижнего белья, едва расстегнув джинсы. У нее все еще такие же синие глаза, как у Деррика, и Мередит смотрит прямо в них, пока Амелия доводит ее до оргазма: жестко и быстро. А потом Мередит моргает и отворачивается. Пальцы Амелии внутри нее, и Мередит напрягается, выталкивая их. Наверное, должно стать стыдно, но почему-то не становится. Они обе молчат и тяжело дышат. А потом Мередит закрывает глаза и говорит: — Ты не заменишь мне его. Никто не может заменить Деррика. Даже его сестра. Особенно его сестра! Мередит лежит и слушает, как Амелия встает, и не собирается открывать глаза. Между ног у нее неохотно стынет влага. Хорошо бы сходить в душ. — Ты не заменишь мне его, — зачем-то повторяет Мередит. — Я и не планировала его заменять! — резко отзывается Амелия и уходит, громко хлопая дверью. Мередит лежит и не двигается. Она знает. На самом деле она знает. Амелия не планировала. Ничего из этого. Совершенно ничего. И Мередит не планировала. Просто так случилось — случается многое. И это... не самое худшее. Мередит резко открывает глаза и садится. Есть кое-что, что она должна сделать прямо сейчас. Амелия где-то внизу. Может быть, ушла, а может быть, прямо сейчас пытается убить Пенни. Без разницы. Мередит достает мобильник и набирает номер. Слушает длинные гудки, а затем... — Привет, — говорит она в трубку и скребет ее ногтем. — Можешь говорить? — Привет, — отзывается трубка, и у нее голос Кристины. — Могу. Как ты? Мередит садится на пол и вытягивает ноги. Она даже не застегнулась. — Я переспала с Амелией, — сообщает она сразу, потому что нет смысла тянуть. В трубке повисает недолгое молчание. — Амелия? Сестра Деррика? Или?.. — Она, — Мередит трет переносицу. Как будто у них много Амелий. — Ого, — Кристина хмыкает. — И что я должна сказать на такое известие? Мередит качает головой. — Я не могу понять, зачем сделала это. — Ты стала лесбиянкой? Логично: после Деррика другие мужчины тебе не нужны. — Кристина... — укоризненно обрывает Мередит. Кристина смеется: — Хорошо, хорошо, а то я уже начала жалеть, что так далеко. Так, предположим... ну... она тоже Шеппард. Мередит напрягается: — Не говори так. Это неправильно. Она не будет заменять Деррика. Никем. Никогда. — А как мне говорить? — удивляется Кристина. — Ты взрослая девочка, Мер. Моя взрослая девочка, и я говорю тебе: делай все, что хочется. Плачь, рви, метай, трахайся — все, что угодно. Это нормально. Ненормально пользоваться чужим опытом и пытаться подложить себя под него. Кристина уже выдала свою долю сожалений по поводу Деррика, и Мередит знает, что не стоит сейчас ждать новой волны. Оно и к лучшему: все вокруг только и делают, что кудахчут. Стоит ли признать, что эта гиперопека немного надоела? — Может быть, — вздыхает Мередит, — но не с ней... — Почему нет? — Она — его сестра. — Но ведь не твоя. Тебя смущает только это? Мередит поджимает губы. — Наверное. — Какая ты современная! Мередит не хочет, но смеется: Кристина умеет ее рассмешить. Даже сейчас. Что-то никогда не меняется. Они внезапно начинают болтать о чем-то отвлеченном, а потом Кристина спрашивает: — Вы обе кончили? Мередит заходится в кашле и сипло говорит чуть погодя: — Нет. Только я. Неудобный вопрос — почему? Разве она когда-нибудь что-то скрывала от Кристины? — Забавно. Ты уверена, что она сделала это не для того, чтобы просто тебя заткнуть? Мередит снова смеется. — Я ни в чем не уверена, Кристина, — вздыхает она и быстро добавляет: — Ты можешь приехать? Она хочет видеть подругу. Она хочет обнять ее. Хочет сказать много больше, чем говорит сейчас. Но Кристина не дает ей ни единого шанса: — Не могу. Да я и не нужна тебе сейчас. С Амелией я тебе ничем не помогу. Мередит начинает злиться. Снова. — Мне не надо, чтобы ты помогала с ней! Помоги мне со мной! — Не нервничай, Мер, — голос Кристины звучит ровно и спокойно. — Просто сядь и выдохни. Расслабься. Подумай, так ли уж все плохо, как ты себе представляешь? Мередит умолкает. Некстати ей вспоминается Оуэн. Она хочет сказать об этом Кристине, но вовремя прикусывает язык. Не надо. Не надо говорить про Оуэна. Интересно, а держала ли его в голове Амелия, когда... Спустя час Мередит выходит из спальни: свежая, переодевшаяся, умытая, с собранными в хвост волосами. Спускается в гостиную. Мэгги там. И Алекс. Никого больше. Мередит становится легче на душе: она не хотела бы никого видеть. — Все нормально? — спрашивает Мэгги, вскакивая с дивана. Самый идиотский в мире вопрос. Как может что-то быть нормальным? Как? Ничего не нормально. Ничего больше не будет нормально. — Конечно, — кивает Мередит. Обводит взглядом дом и зачем-то уточняет: — Амелия тоже ушла? На самом деле ведь ей не нужно это знать. По крайней мере, не сейчас. — Неа, — лениво отзывается Алекс, дожевывающий что-то с тарелки. — Она выгнала эту Пенни, Торрес свалила следом. Ну и остальные... Он пожимает плечами и добавляет: — Эмс на крыльце. Мередит не хочет идти к ней, но когда Мэгги говорит: «Я схожу за ней», это звучит совершенно неправильно. Поэтому Мередит идет сама, велев Мэгги остаться. Еще не хватало, чтобы кто-то слышал... Амелия действительно на крыльце. Сидит на ступеньке и смотрит куда-то в сторону, подтянув колени к груди. Мередит думает, что при взгляде на нее не начинает отчаянно колотиться сердце, не потеют ладони и не дрожат ноги. Хороший знак. И ругаться тоже не тянет. Неужели это ее она хотела выгнать из дома пару часов назад? Амелия слышит шаги — не может не слышать, — но взгляд не поднимает. Мередит останавливается перед ней. — Ты была пьяна. Она хочет в это верить, потому что ей так удобно. Именно так и не иначе. — Я не пью, и ты знаешь это, — Амелия все же поднимает на нее глаза. — Или забыла? Она усмехается, но веселья в ее взгляде ни на грамм. Она насторожена и напряжена. Не знает, что говорить и как — это очевидно. Мередит тоже не знает. Но что-то говорить необходимо. — Это было глупо. Глупо, очень глупо — обвинять Амелию в том, что она пропустила стаканчик. Амелия отводит взгляд и усмехается, качая головой. — Разумеется. — Глупо, — упрямо повторяет Мередит, засовывая руки в карманы кофты. — Я не сплю с женщинами. Словно это действительно ее заботит. — Можно подумать, я сплю! — резко вскидывается Амелия и тут же остывает, опускаясь обратно на ступеньку. — Иди, Мер. Я еще немного посижу. Мне надо посидеть. Мередит садится рядом на ступеньку. Немного холодно и отчего-то очень неудобно. Она старается не замечать неудобств. — Ты его сестра. — А ты его жена, — мгновенно отзывается Амелия. Она смотрит вперед и только. Словно боится повернуть голову. Потом говорит: — Я тоже не ищу в тебе замену ему. Мередит смотрит на нее. И хочет подумать о чем-нибудь, но внутри — пустота. Та самая пустота, к которой она стремилась. Вот только почему она теперь ей не радуется? — И что со всем этим делать? — спрашивает она у Амелии, потому что ей нужно говорить с ней. Она не может оставить все это без внимания. Теперь — не может. Кристина права: ешь, пей, люби, трахайся — живи дальше! Жизнь продолжается. Даже без Деррика. Впервые Мередит не чувствует укол совести за такую мысль. Впервые — и это позволяет ей порадоваться. Неужели горе решило немного ослабить хватку? Амелия расправляет плечи. — Что-нибудь, — бормочет она и ладонями растирает лицо. — Что-нибудь? — повторяет Мередит. Амелия оборачивается к ней. — Именно, — с нажимом говорит она. — Что-нибудь. Когда-нибудь. С кем-нибудь. Обязательно. Им нет нужды ссориться. Деррик принадлежал им обеим — и всегда будет принадлежать. Они не станут делить: ни его, ни память о нем. Мередит верит. Они сверлят друг друга взглядами, потом вдруг одновременно начинают смеяться. И это так здорово, и глупо, и легко, и приятно, что Мередит хочется обнять Амелию, и она почти делает это, но Амелия быстро встает. Лицо ее чуть искажается. — Пойдем, я помню, у тебя в холодильнике есть... — Бутылка вина? — в голосе Мередит нет надежды. На что тут надеяться? Кристина бы пришла с вином. Но Кристины тут нет. Может, и к лучшему. Амелия коротко усмехается. — Пепси, — она неловко ерошит волосы. — У тебя есть пепси. Мередит качает головой. — Я не пью пепси. Кто-то другой пьет. Амелия снова усмехается: — Сегодня пьешь. Мередит ловит нечто странное в ее взгляде. Какую-то самоуверенность или что-то вроде того. Иногда так смотрел Деррик, и Мередит хотелось ударить его. Ей хочется ударить и Амелию, но она держит руки при себе. Их отношения еще не перешли на такой уровень. Господи, на каком же уровне теперь их отношения? Возможно, Мередит надо больше помнить о Деррике. Или об Оуэне. Но она помнит о себе. И об Амелии. Теперь к Амелии у нее на один вопрос больше. Амелия ждет. Мередит смотрит на нее и думает: «Это не проблема. В самом деле — это не проблема. Те, кто лежат в больнице — вот у них проблемы. А что у нас с ней?» — Что у нас с тобой? — спрашивает она, идя за Амелией в дом. Мередит изучает ее спину, ее распущенные темные волосы, ее задницу, обтянутую джинсами. Что? Что у них? Амелия останавливается так резко, что Мередит едва не врезается в нее. Оборачивается и повторяет: — Ты хочешь знать, что у нас с тобой? — Хочу, — кивает Мередит. Она думает, как далеко Мэгги, не услышит ли она разговор, но потом решает махнуть рукой. Если и услышит — что дальше? Она у себя дома — и может вести какие угодно разговоры. Или не вести вовсе. Амелия медлит, затем подступает на шаг ближе. — Я не знаю, — произносит она, и Мередит уверена: это правда. Никто из них не знает. Может быть, в этом и спасение? Для них обеих? Невозможно знать все. Иногда надо просто плыть по течению. — Я не знаю, — снова говорит Амелия, и этот ее взгляд — такой же, как у Деррика, — и морщинки вокруг глаз, и тонкие губы... Мередит кивает. — Хорошо, — легко говорит она. Амелия вздрагивает. — Хорошо? — она словно не верит тому, что услышала. В самом деле — еще недавно они готовы были убить друг друга. Что теперь? — Хорошо, — улыбается Мередит. В дверях появляется Карев. — Я там пиццу заказал, — бурчит он. — Будете? — Да! — в голос отзываются Амелия и Мередит и снова переглядываются. «Это все Пенни, — думает Мередит. — Это все она!»