***
"Чай закончился", — пишет Минсок, когда Лу Хань уже выходит из автобуса. "Купи кофе", — приходит следом. Лу Хань не успевает матюкнуться, когда телефон снова вибрирует в ладонь. "У меня кончились нервы. Купи мне что-нибудь солененькое". На этот раз сообщение от Исина. Лу Хань морщится и отправляет ему в ответ: "Харе его цитировать: бесишь". "Я тоже тебя люблю", — приходит сразу с двух номеров. Лу Хань воет и плетется в супермаркет. Быть единственным полноценно работающим в неполноценной семье сродни каторге. Пожизненной и от этого мучительно несправедливой. К семи вечера жара не спадает, отчего подошвы кед намертво срастаются с асфальтом. Тени не видно — должно быть, спряталась там, где есть кондиционер, — и Лу Ханю кажется, что пресловутую Жаровню из второй части "Бегущего в Лабиринте" снимали на его родной улице. Народу в маркете больше, чем желающего продаться ему товара. Лу Хань с трудом пробивается в отдел кофе-чаев, берет и тот и другой, прихватывает какао для себя — чтобы сладко и со льдом — и отправляется на поиски чипсов. Исину, вообще-то, нельзя — изгаженный химиотерапией организм отторгает все вредное и бесполезное (и как он еще с Минсоком борется?), — но иной раз Лу Хань позволяет собой потакать. Это тоже вредно, но Лу Хань в свое время так крепко сросся с потребностью и необходимостью исполнять капризы Исина, что избавиться от этой привычки не смог и за три года. К кассе он пробивается с боем, а затем рысаком скачет оставшиеся сто метров до родных пенатов. В подъезде еще жарче, чем на улице, а из подвала отчетливо несет засорившимися трубами. Лу Хань морщится и по стеночке, обливаясь потом и клянясь, что вот завтра обязательно бросит курить, поднимается на свой этаж. В квартире темно из-за одеял, которыми Минсок заколотил окна. Лу Хань по привычке спотыкается о безалаберно разбросанную по полу обувь, отшвыривает ее ногой под полку и чешет на кухню. Та предсказуемо пустует. На плите стоит сковорода, в ней — поджаренные до хрустящей корочки димсамы, что остались от завтрака (и на том спасибо). В холодильнике своего часа дожидается двухлитровая упаковка виноградного сока. Лу Хань хватает со сковороды димсам, бросает его в рот и на минуту прирастает к надорванному второпях уголку пакета. Блаженный стон слышат все соседи. Впрочем, с тем, как часто этот звук доносится из квартиры Минсока, удивить их и смутить вряд ли получится. Когда сок уже попросту в Лу Ханя не влезает и руки снова тянутся к сковороде, приходит жуткое осознание того, что в квартире слишком тихо. Так тихо, словно в ней нет никого, кроме Ханя. Он обтирает жирные пальцы о брюки, забыв, что завтра в них чесать на работу, и медленным шагом бредет в сторону гостиной-спальни. Дверь приоткрыта, но из-за нее не доносится ни звука, ни полузвука. Лу Хань чувствует себя идиотом, потому что замирает перед ней и боится открыть. Когда же, все-таки, открывает, понимает, что боялся не зря. Картина престранная. Минсок, в чем мать родила, развалился на футоне, брошенном на пол, который не в пример холоднее кровати, и с отстраненным видом шарит в телефоне. Уши заткнуты — вот же сволочь! — наушниками Ханя. Исин, голый по пояс, восседает у Минсока на ногах и пальцами, блестящими от масла, водит по расслабленно прогнувшейся спине и бесстыдно подставленной заднице. Лу Хань от возмущения открывает рот и не сразу находит силы выдавить из себя хоть слово. Пальцы у Исина в самом деле гибкие и очень ловкие. А еще они длинные, тонкие и бледные и просто идеально смотрятся на коже Минсока. А еще — Лу Хань не верит своим глазам — в его заднице. — Совсем охамели? — шипит он и с силой захлопывает дверь. Исин смотрит на него из-за плеча. Лениво так, как кошак, разжиревший на дармовой сметане. Минсок не отрывается от телефона. — Да ладно тебе. — Исин улыбается. — Это всего лишь массаж. — Твои пальцы только что были у него в заднице. — Это глубокий массаж. — Улыбка Исина превращается в ухмылку. — Я хочу это развидеть. — Лу Хань качает головой и, оставив этих двоих придумывать оправдание поубедительней, возвращается на кухню. Заливает нехитрый обед кетчупом и жрет, не отходя от плиты. Минсок вплывает на кухню первым, прикуривает на ходу и, подмигнув Лу Ханю, скрывается за балконной дверью. — У меня к тебе, вообще-то, разговор! — орет Лу Хань, но Минсок отмахивается от него, как от мухи. Исин рисуется следом. Подкрадывается, пристраивается сбоку и целует в плечо. Молча, гад, чтобы не раздражать еще больше. — Руки помыл, — цедит сквозь зубы Хань и выворачивается из недообъятий. — Ты такой смешной, когда злишься. — Исин наглый не по годам. Это все Ким Минсок и его талант портить самых замечательных людей. — Ты, кажется, не понял. — Лу Хань бросает сковороду на плиту. — Когда я говорил, что он не имеет права... — Но он же ко мне не прикасался. — Исин выкручивает вентиль крана и моет руки. — Мы лишь оказывали друг другу посильную помощь. — С каких пор два парня не могут прожить без фингеринга? — С тех самых, как знакомы с тобой. — Еще одна такая выходка, и отправишься к матери. Я не шучу. Исин закрывает кран. — Может, хватит? Каждый раз одно и то же. Я уже не понимаю, чего ты хочешь. Чтобы я ушел? Потому что именно так это и выглядит. — Исин спокоен, а Лу Хань медленно, но верно закипает, потому что не может его читать. Спокойный Исин — как стена без единой трещины. — Глупости не говори. — Ты бесишься на пустом месте. Ну что с того, что мы развлекаемся? Мы ведь этого не скрываем. Тем более, — Исин подходит ближе, — это был твой выбор. Ты выбрал нас обоих и сказал: "Любите друг друга, иначе это закончится какой-нибудь херней". Мы лишь исполняем твою просьбу. — Он смотрит в глаза, и Лу Хань хочет его ударить, потому что прав. Потому что все это происходит исключительно по его вине. Лу Хань — бесхребетное существо, которое четвертый год не может решить, кому принадлежать. Иногда он думает бросить обоих и свалить в рассвет, но стоит представить, во что превратится его жизнь без этих двоих, и хочется лезть в петлю. — У него ПМС, не обращай внимания. — Минсок пристраивается у Ханя за спиной и кладет подбородок на плечо. Затягивается и тут же выдыхает через нос. Подносит сигарету к губам Ханя, и тот с жадностью припадает к влажному фильтру. — А мне? — Исин облизывается; глаза его голодно блестят. — Я говорил, куда засуну тебе сигареты, если начнешь курить? — Лу Хань говорит и одновременно выдыхает дым. — Тебя это тоже касается. — Он бросает предупреждающий взгляд на Минсока. — Только попробуй дать ему... — Да уже, если ты не заметил. — Да я о сигаретах! Минсок смеется гаденько, оставляет на шее никотиновый поцелуй и уплывает обратно в спальню: на кухне для него слишком жарко. Лу Хань провожает его блестящую от пота спину усталым взглядом и косится на пакет из супермаркета. — Я купил, что ты просил, — говорит он и получает поцелуй в губы. Мягкий и успокаивающий, такой, как только Исин может подарить. В животе расплывается приятное тепло, и пальцы рук становятся вареными. Лу Хань запускает их в густые, влажные от пота волосы и тянет Исина на себя, чтобы жарко, всем телом и до искр под сжатыми веками. Где-то в аду для него приготовлена собственная топка — в этом он не сомневается, — но сейчас у него рай под кончиками пальцев, и оно того стоит.***
Лу Хань щелкает кнопкой карандаша. На столе перед ним — два чертежа, которые нужно сверить, чтобы закончить, наконец-то, технологическую карту. У Ханя от мысли о ней сводит живот. Составлять техкарты — самая нудная работа в мире. А еще это чревато сверхурочными, что наталкивает на мысли иного толка. Лу Хань и без того старается лишний раз не задумываться, чем эти двое занимаются, когда его нет дома. После всего увиденного делать это все сложнее и бесполезнее. В голове застряли руки Исина — узкие белые ладони и тонкие, острые у кончиков пальцы — в слишком тесном контакте с телом Минсока. Горячим, влажным от пота телом Минсока. Наглого и совершенно беспринципного Ким Минсока. Палец нажимает на кнопку еще раз; щелчок с запозданием раздается в ушах. — Может, хватит? — стонет Джунмён. — Иди подрочи, — предлагает Чанёль. Лу Хань поджимает губы и, включив карандаш, принимается переводить чертеж на кальку. Над головой гудит и кряхтит вентилятор — кондиционер сломался так не вовремя. — Мы умрем... — стонет Джунмён. — Парадокс бытия: в цеху два десятка инженеров, и ни один не может починить кондиционер. — Чанёль давно избавился от пиджака и рубашки, а тонкая белая майка, совсем мокрая от пота, не оставляет места для фантазии. — Так взял бы и починил. — Лу Хань не может не улыбнуться. В нем слишком много яда, и он хочет им поделиться. Чанёль пакостно ухмыляется и плавным движением выскальзывает из-за стола. Молчат. Чанёль в гудящей тишине доходит до кабинета начальника и, коротко постучавшись, скрывается за дверью. Лу Хань с Джунмёном обмениваются короткими взглядами. Лу Хань пожимает плечами, Джунмён качает головой. Оба остаются равнодушно-недоуменными. Чанёль возвращается через двадцать минут. Его довольная улыбочка вызывает у Ханя изжогу. — По морде вижу, что сотворил какую-то херню. — Я спас нам жизнь. — Я и не знал, что у Ву стоит на потных мужиков. — Высоких и красивых потных мужиков. — Вы слишком геи, знаете это? — Мученический стон Джунмёна слышит весь этаж. — И именно поэтому нас возьмут на работу, а тебя — нет. Впервые за месяц Лу Хань готов отбить Чанёлю "пять".***
"Напомни, как ты относишься к играм с едой?" Лу Хань смотрит на мобильный и не может решить, разбить его об асфальт или собственным лицом. Если Минсок не издевается, то Лу Хань — бразильский попугайчик. "Мама не учила, что играть с едой нельзя?" — отвечает он. Он надеется, что пунктуации будет достаточно, чтобы Минсок уловил нужную интонацию. "Ты скучный". Лу Хань набирает его и под звук гудков перебегает дорогу в неположенном. Возмущенные клаксоны визжат на всю улицу. — Ты бросился под машину? — Минсок что-то жует, и это раздражает. — Все, что мне принадлежит, я завещал Исину, так что особо не радуйся. — Ты не оставишь мне даже потной майки на память? — Обойдешься. Я у супермаркета: говорит, что тебе надо. — Ты же говорил, что игры с едой тебе неинтересны... Лу Хань рычит в трубку. Потребность пролить немного крови возрастает в геометрической прогрессии. Лу Хань слишком хорошо разбирается в математике, но совершенно нет — в людях. Наглых, рыжих, бессовестно любимых людях. — Соль и лимон. — Что? — Купи соль и лимон. — Ты же сказал, это игры с едой? — Лу Хань входит в супермаркет и, хватанув корзинку, ныряет в первый попавшийся ряд. — У нас будут высокоградусные игры с едой. — Через мой труп. Я не дам тебе... — Я буду пить, он — закусывать. Лу Хань прикладывается головой о холодильник с напитками. Тот дребезжит возмущенно, то же делают и парочка благовоспитанных покупателей. Лу Ханю настолько посрать, что аж стыдно. — Я тебя убью, и меня даже не посадят. — Знаю. Я просматривал историю твоего браузера. — Минсок чем-то вызывающе хрустит. — Если что, я предпочитаю удушение. Всегда хотел почувствовать твои пальцы на своем горле... Лу Хань сбрасывает и еще три раза бьется головой о холодильник. На него косятся с осуждением даже младенцы. В квартиру он не входит — прокрадывается, стараясь идти если не по воздуху, то хотя бы на цыпочках. Это нелепо, потому что какого, собственно говоря, черта? — он за эту квартиру платит! Но из головы не идут последние слова Минсока, и Лу Хань — кто бы сомневался — тот еще извращенец, потому что во всех красках представляет, как бы это сделал. Как бы красиво смотрелись на сильной шее следы от его пальцев: темные, четкие, глубокие. Как бы жарко и дразняще звучал голос Минсока, когда в нем поселилась бы хрипотца — бессменный спутник подобных игр. Лу Хань ментально кричит и, царапая ногтями стену, добредает до кухни. — Твое сопение было слышно еще с подъезда. — Минсок сидит за столом и лениво колупает ложкой мороженое. То наполовину растаяло, отчего все, что делает с ним Минсок, выглядит пошло и еще больше раззадоривает Лу Ханя. — Где Исин? — Он ставит пакет из супермаркета на стол и сует ладони в карманы брюк. В них местами тесновато, но акцентировать на этом внимание не стоит. Тем более, всяким Ким Минсокам. — Он в душе. А я — здесь. Представляешь, на какие жертвы мы идем, и все ради тебя. — Не пойму, тебе нравится надо мной издеваться? — Ага. — Минсок сует ложку в рот и с довольной улыбочкой ее облизывает. Жмурится, котяра, и едва ли не мурлычет от удовольствия. Понимает, гад, что на такого рука не поднимется. А член — даже очень. — Я даже не буду это комментировать. — Лу Хань вытряхивает из пакета пачку соли и два лимона. Он знает — если Ким Минсок берется пить текилу, одним лимоном дело не ограничится. — Только не превращай это в порно-сессию. Ваши игрища уже поперек горла у меня стоят. Минсок показушно облизывает губы. Белым и липким, чтоб его, языком. — Когда-нибудь ты доиграешься. — Жду не дождусь. Лу Хань, проклиная себя за малодушие, сбегает в ванную, тем самым совершая вторую за день ошибку. В ванной Исин. Совершенно голый и мокрый. — Ты весь потный, — говорит он и бросает в Лу Ханя полотенцем, которым только что вытирал волосы. Оно влажное и тяжелое и метит прямо в грудь. Лу Хань на автопилоте его ловит и прижимает к шее. От полотенца пахнет миновым гелем для душа и Исином. Очень концентрированно и так, как Лу Ханю больше всего нравится. — Вы издеваетесь. Вы оба надо мной издеваетесь, — цедит он и швыряет полотенце в раковину. — Ты практически живешь на работе. — Исин не спешит одеваться. Даже трусов не надел, сволочь, и это малость сбивает с мысли. Здравой, по крайней мере. — Я уже не помню, когда мы последний раз просто говорили. Втроем. Все, что мы делаем вместе, — это жрем и спим. Ты помнишь, когда мы последний раз занимались сексом? Лу Хань, идиот, вместо того, чтобы ответить нечто умное, начинает вспоминать, когда последний раз у них был реальный секс, а не те поебеньки, которые Минсок устраивает его мозгу. Процесс затормаживается, ибо Лу Хань не может вспомнить. Это плохо. И это написано на лице Исина. На нем появляется та гаденькая улыбочка, которую Лу Хань привык скусывать с губ Минсока. Исину она не к лицу, но очень к месту. — У меня работа. К тому же, эта жара... кто вообще трахается по жаре? Исин качает головой и, отодвинув Лу Ханя в сторону, выходит из ванной. Лу Хань пялится на свое забрызганное мыльными каплями отражение, ругается под нос и бросается за Исином. Тот успевает нырнуть в кухню, и это ох как нехорошо. Два на одного — именно тот расклад, который в данную минуту Лу Ханя не радует. Он входит решительным шагом и тут же спотыкается через собственные ноги. На кухне никого. Дверь на балкон заперта и завешана покрывалами, отчего воздух кажется мармеладно-оранжевым и пыльным настолько, что его страшно вдыхать. — Я не понял... — лепечет Лу Хань, и ему на глаза ложатся горячие ладони. Он тут же все понимает. Желает обернуться, вывернуться из этих наглых лапищ — конечно же, он их узнает даже с закрытыми глазами! — но ничего не получается: к нему жмутся сразу с двух сторон, и это жарко и очень мокро, потому что Исин так и не вытерся. — Вдыхай, — шепчет он Лу Ханю в губы, и Лу Хань покорно открывает рот, чтобы вдохнуть так глубоко, как позволяют прокуренные легкие. Исин жмется к нему сильнее и улыбается, сволочь мелкая, пакость ходячая, прямо в рот. Горячо улыбается, с коротким смешком, от которого мурашки табунами по коже и колени в желе превращаются. — Закрой глаза, — дышит ему в ухо Минсок и языком цепляет сережку. Лу Хань закрывает. Ладони исчезают, и их место занимает мягкая, пахнущая Минсоком ткань. Стягивается узлом на затылке, давит на переносицу, собирает со лба капли пота. — И что дальше? — Лу Хань выдавливает из себя смешок. Вроде как нужно показать, что все это его нисколько не занимает. — Дальше? Дальше будет хорошо. — У Минсока особая тональность голоса. Она заставляет людей выпрыгивать из собственной шкуры от самого легкого шепотка. — Уж постарайтесь. И контрольным — горячее и влажное по губам. Пахнет лимоном: практически безобидно, если бы только Лу Хань не знал, что имя ему Исин. Давно не ребенок, который воровал у него поцелуи и сигареты. Вымахал на его голову таким же извращенцем, как и Ким Минсок, будто бы ему одного мало. Минсок смеется в шею и нагло, не стесняясь никого, ибо с чего вдруг, когда все это ему принадлежит, сует ладони за пояс луханевых брюк. Оглаживает живот, зарывается пальцами в волосы на лобке, тянет их несильно, прежде чем тронуть основание члена. Член дергается, донельзя заинтересованный, и Лу Хань позорно скулит лыбящемуся Исину в рот. Исин прижимается плотнее, притирается бедрами к его бедрам, так что ладонь Минсока оказывается зажатой между их телами, и буквально просит, чтобы его наказали. И Лу Хань накажет, помяните его слово. Когда-нибудь. В следующей жизни. Так накажет, что сесть прямо не сможет. Сейчас же он безвольно тянется к тощему, но безумно гибкому телу, хватается за него, мнет в пальцах крепкую плоть и прикусывает толкающийся ему в рот язык. Несильно, ибо делать Исину больно никак не научится, и тут же зализывает укус собственным языком. Минсок дергает Лу Ханя властно на себя, вжимает задницу в пах, дает почувствовать, как сильно Лу Хань его достал, трется хамовито, будто он король, и ему все дозволено, и так крепко стискивает бока, что останутся синяки. Реальные, мать его, болючие синяки. Хоть кричи и лягай гада копытцами, да что толку? — Сволочь, мне же завтра на работу... — скулит Лу Хань через плечо и получает в ответ смачный поцелуй в губы. — Ты же не в стрипбаре работаешь, успокойся. Лу Хань открывает рот, чтобы ответить, но из него вырывает очередной горячий, томный и унизительно-просящий стон, ибо Исин, пользуясь моментом, припадает к его шее губами. Метит ее — ничем же по такой жаре не скрыть! — вылизывает, кусает бессовестно, буквально вгрызается в мышцы зубами и насилует выдержку Лу Ханя глухим, низким рычанием. Вырос щенок в матерого серого: теперь только хвост поджать и молить о пощаде остается. Минсок метит по-своему: смехом в затылок и влажными ладонями по животу. — С ума сошли. Оба. — Лу Хань едва дышит: ему и одного-то в такие мгновения много, а уж двое — откровенный передоз, и что с этим делать и как спасаться — без понятия. — Все спланировали, все же спланировали, спровоцировали, играли мной... Ему отвечают: губами по плечам, груди, лопаткам. Везде, где только могут, как только могут. Лу Хань ненавидит их за это. За то, что насилуют его своей любовью. Где это вообще видано, чтобы вот так? Чтобы оба — одним попаданием в сердце? Лу Хань на это не подписывался, не хотел этого никогда. Зачем ему такие мучения? — Думать перестань, — требует Минсок и лижет — широко и влажно — щеку. Исин тем временем щелкает пряжкой на ремне. Это как выстрел в пустой комнате: громко и настолько неожиданно, что Хань дергается в сильных руках, и вырвался бы, если бы стальные пальцы не сомкнулись на горле. Исин целует его в центр груди и, ухватившись за бедра, на миг исчезает. Лу Хань зажмуривается, хоть глаза все еще под плотным слоем ткани, и беспомощно хватается за воздух. Минсок давит на горло, заставляет запрокинуть голову и жадно, ртом, не веря, что все это происходит с ним и взаправду, хватать кипяток-воздух. Исин смеется беззвучно в живот, а затем прихватывает зубами кожу под пупком. Лижет ее, целует и снова лижет, пока пальцы расправляются с молнией и стягивают брюки до колен. У Лу Ханя ком поперек горла встает, когда Исин носом трется о его пах, выдыхает горячо, через ткань трусов, в основание члена и целует за секунду туда же. Он слишком хорошо знает, что делать, но Лу Хань ничему этому его не учил, отчего на языке вертится одно-единственное: "Будь ты проклят, Ким Минсок". Ким Минсок насилует его горло и явно доволен тем, что происходит. — Я же сказал: не думай. Ни о чем. — У Минсока шепот как отрава: сразу в кровь, выжигая вены, разрушая клетки. Это больно — принадлежать ему вот так, без остатка. Это нечестно — сдаваться без боя. Но Лу Хань не умеет иначе. Эти двое — его слабость, его беспомощно разведенные руки, его безоговорочная капитуляция. Исин шепчет что-то о "сладком" и "как можно быть таким упрямым" и берет в рот. Берет полностью, и Лу Хань ругается хрипло, потому что знает, кто и как учил, а в висках стучит кровь, потому что невозможно это не представить. Ладони сами находят голову Исина, сминают жесткие волосы на затылке. Давят, душат, не дают отстраниться. Все или ничего. И так нельзя, все это знают, но у них никогда не получалось иначе. У них все по максимуму. Все так, словно завтра никогда не наступит. И виной всему Минсок, который научил их ничего не бояться. Минсок целует его под подбородком, чтобы затем двумя пальцами, давя так, что делается больно, размазать слюну по губам, щекам, скулам. Лу Хань слизывает ее жадно, ловит соленые пальцы ртом, пытается удержать, но Минсок ужасный человек и все делает по-своему. — Исин. — Его голос звучит властно, и у Лу Ханя кишки от этого жгутом сворачиваются. Он мычит протестующе, когда Исин выпускает его изо рта и стягивает брюки до лодыжек. Выпутывает из них стопы и ногтями, медленно и жгуче, проходится от пяток до колен. У Ханя ноги подкашиваются, и все, что он может — еще крепче схватиться за Исина. Минсок чудовище, потому что лишает его и этого. Он дергает его футболку вверх, и Лу Хань отпускает Исина, чтобы поднять руки и дать себя раздеть окончательно. Без одежды еще жарче. На него дышат сразу двумя ртами, две пары ладоней растирают по его коже пот и улыбки-поцелуи, и у Ханя голова идет кругом от всего этого. Он словно на хлипком плоту посреди океана, а вокруг только волны и палючее солнце. Минсок (это должен быть он) перехватывает его запястья, сжимает крепко и ведет Лу Ханя за собой. Лу Хань путается в ногах, спотыкается на ровном месте, плечом влетает в дверной косяк, шипит от боли, но не останавливается. Ему кажется, они идут вечность, но на деле не делают и десяти шагов, как оказываются в комнате. Лу Хань кожей чувствует, какой плотный там воздух и как по вискам катятся жидкие его частицы. Он вяло трясет головой, отчего волосы облепляют лоб и шею. Во рту кисло и сухо, и хочется целоваться. Минсок толкает его, и у Лу Ханя сердце обрывается до того, как он достигает футона. Он шипит и переворачивается на живот, встает на четвереньки и понимает, что зря: сзади тут же пристраиваются и потираются о его задницу запакованным в жесткий джинс пахом. Ладони оглаживают поясницу, а затем поднимаются выше и давят на затылок, заставляя лечь на футон грудью. Сильное бедро проталкивается между его ног, разводит их шире, и Лу Хань, теряя опору, распластывается по футону. Руки у него свободные, он может сдернуть с глаз жаркую повязку, оттолкнуть, да что угодно сделать, но он шарит ими перед собой, находит край футона и цепляется за него так крепко, как только может. Слышатся шаги, а затем на пол рядом с Лу Ханем что-то ставят. Звук глухой и привлекательный, и Лу Хань невольно облизывает губы. — Как и обещал: я пью, Исин — закусывает. — Голос Минсока как древнее заклятье — зачаровывает. Лу Хань поворачивает голову набок, будто бы может что-то увидеть, и вздрагивает, когда его поясницу, щекоча, посыпают... так и есть, солью. Запах лимона словно пощечина; Лу Хань морщится и давится воздухом, когда с его спины бесстыжим образом слизывают соль. Кожа горит и пощипывает, а Лу Хань взвизгивает, когда ее касаются влажными губами. Касание нежное, робкое, словно на пробу, и Лу Хань к собственному стыду не может сказать, кому оно принадлежит. Фокус с солью проделывают еще раз, и Лу Хань открывает рот, чтобы прокомментировать это хоть как-нибудь, но у него нагло отнимают все слова поцелуем. Он кислый от дольки лимона, лежащей на языке, и Лу Ханя передергивает, когда сок попадает в рот. Он ненавидит этот вкус — слишком кисло, — но в поцелуе чувствуется соль и — так и есть! — текила. — Я убью тебя, Ким Минсок, — обещает Хань, когда ему позволяют снова дышать ртом. — Ты обещал... Минсок ничего не отвечает. Дергает его за бедра, и Лу Хань, царапая футон ногтями, встает на колени. Крупинки соли катятся по спине, прилипают к потной коже, щекочут ее и раздражают. Минсок медленно, на пробу, лижет его от копчика до мошонки и обратно, и Лу Хань воет сквозь плотно стиснутые зубы. Если они хотели его смерти, могли бы выбрать и менее жестокий способ. Лу Хань хочет плакать и едва не плачет, когда Минсок повторяет. Еще и еще, а затем раздвигает ягодицы шире и сплевывает на разгоряченный вход. Лу Хань дергается, пытается свести ноги вместе, но Минсок, ожидая чего-то подобного, не дает. Размазывает слюну кончиком языка и — сволочь бессовестная — нежно дует на вход, заставляя Лу Ханя забиться под ним и вгрызться зубами в кулак. Палец входит свободно, и Лу Хань уже сам открывается, прогибается в спине, раздвигает колени шире, чтобы ничто не мешало Минсоку мучить его удовольствием. Мучает недолго, ибо лучше самого Лу Ханя знает, когда тот готов. Он целует жгуче под лопаткой, сжимает властно и больно бока и на миг отпускает. Лу Хань успевает вскинуть голову и глотнуть воздуха прежде, чем его наполняют горячим и твердым. Неторопливо, растягивая под себя и позволяя прочувствовать каждый сантиметр крепкого ствола. Лу Хань закусывает губу и осторожно, расставляя ноги чуть шире, двигается навстречу. А потом замирает, понимая, что всё не так. — Какого... — Он осекается на полуслове и ахает, когда Исин делает пробное движение. И в том, что это он, Лу Хань не сомневается. Он слишком хорошо знает обоих, чтобы — черт бы их всех побрал — не понять, кто его трахает. — Ш-ш-ш, — Минсок сжимает его подбородок двумя пальцами и заставляет поднять голову, — тебе понравится. Лу Ханю уже нравится, господи, как ему нравится, но он в бешенстве, потому что кто вообще так делает? Он рычит и тут же срывается на жалобный скулеж, потому что Исин не знает жалости. Он толкается в него снова и снова, и у Лу Ханя ноги дрожат от удовольствия. Минсок смеется и шлепает его по бедру, тем самым говоря: "Ну кому ты врешь, мерзавец". — Обоих ненавижу, — заверяет Лу Хань и хватается за Минсока, когда тот дергает его вверх. Исин подхватывает его под грудь, притягивает к себе, и на секунду они все замирают. Лу Хань не дышит, потому что Исина слишком много, а от близости Минсока, его влажной ладони вокруг их членов и довольной улыбки в губы хочется рыдать. Исин опускает ладони ему на бедра, сминает их нежно и, щекой прижавшись к плечу, под тихое "боже мой" Лу Ханя толкается в него снова. Минсок стирает остатки мыслей поцелуем, и Лу Хань, вцепившись в него мертвой хваткой, обменивает все сомнения на чувства. Его любят двое, он любит двоих, и пускай они не идеальные, но они его и точка. Тряпку с лица Лу Ханя снимают лишь затем, чтобы стереть ею сперму. В комнате жарко немыслимо, пахнет сексом, потом и лимоном, и пить хочется так, что язык к нёбу прирастает. Лу Хань распластывается по футону и минуты две еще считает звезды. Ему нечем дышать, но так кайфово, что на всё становится наплевать. Исин устраивается рядом и дует ему в шею, чтобы хоть немного остудить пылающую кожу. Это щекотно, но приятно, и Лу Хань весь мурашками покрывается от контраста ощущений. Минсок тянется за лимоном, отрезает себе дольку и с удовольствием кладет в рот. — Вы мне жизнь поломали. Как я с такой красотищей завтра на работу пойду? — Лу Хань чувствует каждый засос, каждую отметину на шее, плечах и боках, и в любой другой ситуации он бы махнул на них рукой, но не сейчас. Сейчас он реально хочет надавать по этим довольным рожам. — Носи с гордостью. — Минсок пакостно дергает бровями и, прихватив бутылку с текилой и свой поганый лимон, уплывает из комнаты. — А ты вообще... не трогай меня. — Лу Хань отталкивает от себя Исина, но тот проворней и, поймав его, валит обратно на футон и подминает под себя. — Жаркий же. Слезь с меня. — Чего ты бесишься? Чего бесишься? — Исин улыбается, а взгляд такой, что впору прощаться с гордостью, честью и мужским достоинством. И Лу Хань прощается — сам подставляется под поцелуи-прикосновения и разве что не тает под Исином. — Гад ты, — задыхаясь, шепчет Лу Хань и пытается закинуть на Исина то руку, то ногу. — Трахаешь его, да? Без моего ведома... — Не поверишь, но нет. — Минсок, так и не удосужившись одеться, вплывает в комнату и бросает на футон бутылку с водой. Она ледяная и скатывается Лу Ханю под бок. Лу Хань визжит и дергается, но Исин лишь сильнее вжимает его в футон и полностью обездвиживает. — Мы хранили девственность Исина для тебя. Лу Хань знает этих двоих слишком хорошо, чтобы не поверить: с них ведь станется и не такое учудить.***
Лу Хань готов молиться на новенький кондиционер и хитрожопого — во всех отношениях — Чанёля. Начальник в самом деле любит высоких и красивых, но чтобы они потели исключительно под ним. Чанёль подпадает под все пункты, поэтому его первым утверждают на должность инженера-проектировщика. Он ходит важный и стебёт несчастного Джунмёна с еще большим удовольствием. — В моем мире слишком много извращений, слишком много, — стонет тот, когда лицезреет Лу Ханя во всей его посткоитальной красе. — А вдруг наш Лу Хань обзавелся очень пылкой телочкой? — Чанёль продолжает издеваться, но Джунмён на секунду ведется. Бедного малого до последнего не оставляет надежда, что ему не придется работать с двумя геями. Лу Хань фыркает презрительно и слышит тяжелый глухой звук — это голова Джунмёна соприкасается с дубовой столешницей, — прежде чем взяться за карандаш. Начальник показывается из кабинета ближе к двум дня — самому адскому времени суток — и с нечитаемым выражением лица проходится по этажу. — Отличная работа. — Он останавливается за спиной Лу Ханя, и у того волосы на загривке встают дыбом. Похвалы от Ву Ифаня может дождаться разве что Чанёль, да и то не за конструкторские решения. — Хотел бы я посмотреть на того, кто это сделал. — И пальцем оттягивает ворот луханевой рубашки. Лу Хань прикрывает глаза: только стол мешает ему забиться под плинтус. — Работайте-работайте. — Начальник хлопает Лу Ханя по плечу и отправляется терроризировать Джунмёна. Лу Хань переводит дух, крепче сжимает карандаш и уже готов взяться за чертеж, когда весь день дремавший телефон оживает. На дисплее — сообщение, и не нужно смотреть на отправителя, чтобы понять, от кого оно. "Купи метров девять шелковой ленты. — И следом: — Тебе понравится".