Sentiments

— Здравствуйте! Не хотите ли поговорить о…справедливости? Распахнутая дверь должна была насторожить стража справедливости, но нет, он упорно двигается по старому коридору куда-то вглубь. Здесь уже и обои-то на обои перестали походить лет эдак n-дцать. А старые скрипучие половицы давно прогнили и превратились в труху. Что здесь вообще может забыть Справедливость? Уже и Бог-то забыл про это место.

«Оставь надежду всяк сюда входящий»

 — накарябано на старой двери с облупившейся голубой краской детской рукой. Почему детской? Вряд ли взрослый человек пишет такими корявыми печатными буквами. Если только он не вдребезги пьян. Справедливость в лице её стража входит в первую комнату и ухмыляется. Давно её здесь не было. Можно даже сказать, вообще не было. Порядок навести нужно. А то совсем без неё стыд потеряли. А Стыд никто не терял. Стыд валяется под старым пианино и совсем не стыдливо храпит. У окна с жёлтыми от старости занавесками стоит маленькая детская кроватка. В этой маленькой детской кроватке лежит крохотная девочка. У неё красивые светлые волосы и нежно-зелёные глаза. Справедливость интересуется: нужна ли она этой девочке? Осматривает помещение и понимает — да, нужна. Справедливость берёт свой доисторический телефон. Помните, такие большие ещё с антенной и змейкой в разделе «Игры»? Так вот, берёт она свой телефон и тыкает худыми пальцами в кнопки. — Ну она у меня сейчас получит, совсем… — на секунду замолчала, ибо девочка мирно заснула, — Слушай, ты совсем там потерялась? А, Совесть? Где тебя черти носят? В трубке слышится недовольное бурчание. Совесть разбудили. Совесть мирно спит уже лет двести, а тут ей старая подруга начинает названивать. — Знаешь, черти унесли меня та-а-а-а-ак далеко, что сегодня до тебя я не доберусь. — Если через полчаса тебя здесь не будет, то я позвоню в Высший Совет, и они отменят Совесть. — Поступаешь совсем не по совести. То есть совсем не по мне поступаешь! — возмутились на том конце провода. — Это у меня в генах заложено — справедливой такой быть. Следующее, что сделала неустанная Справедливость — разбудила Стыд. Тот с похмелья даже не понимал, где находится. — Не стыдно ли тебе будить меня, невежда? Справедливость немного помолчала, стыдливо краснея. Но во время перед глазами появились нежные глаза малышки и всё как рукой сняло. Она пинком вытащила Стыд из комнаты — отправила похмеляться и возвращаться со всеми остальными. На зов о помощи пришли только Надежда и Дружба. Они охали и ахали, смотря на беззащитную девочку, мирно сопевшую и сосавшую свой большой палец во сне. — Я дам ей всё, что не давала никому. Бедняжечка, как она тут совсем одна? — причитала Надежда. Дружба поправила тонкое одеялко, девчушка хихикнула во сне. — У неё будут самые лучшие и прекрасные друзья. Тех, кто никогда не покинет её и будет охранять ото всех бед. Я заставлю Преданность и Верность встать на защиту этой маленькой девочки, — прошептала она, умиляясь красоте новорождённой. Никто и не заметил, как комната стала превращаться во что-то невообразимое для человеческого глаза. Обои приобрёли цвет нежного персика, только что созревшего в летнем саду. Полы из тонких и рассыпавших превратились в гладкий паркет из крепкого дуба. На пианино появились фарфоровые вазы, а в них: пионы, розы и ромашки. Даже великое Солнце решило заглянуть к ним в этот час, отправив на разведку двух своих сыновей-лучиков. Взаимопонимание, немного потрёпанное и заплаканное, коснулось личика маленькой девочки. Оно хотело дать ей то, чего не даст никто из присутствующих — способность быть чуточку счастливей за счёт простых слов и объятий. — У малышки есть имя? — спросил кто-то из толпы стражей. Все загалдели. Они долго искали записку, надпись, но так и не отыскали имени ребёнка или что-то намекающего на него. — Предлагаю назвать её Любовь. Имя даст ей небывалую силу над всеми нами, но это того стоит. Стражи чувств согласно закивали и, как полагается всем важным персонам, разошлись, как только дело разрешилось. Одно только невесомое существо, предложившее имя для малышки, осталось и поправило занавеску, дабы лучики сильно не доставали. Взглянув ещё раз на предмет общего сбора, Прощение испарилось.