Новогодняя сказка.

«Люблю тебя», - пишет Виктор, обнимая подушку и жмурясь на слишком яркий экран. Он уже много раз набирает эти два слова. А еще – «Привет, как ты?», «Я соскучился» и много разных других вариантов. И еще ни разу не нажимает заветное «отправить». Виктору это кажется… кощунственным. Словно австриец осудит его за первое же СМС. - Скажешь мне свой номер? – последнее, что смог выговорить Виктор в такси, когда машина остановилась напротив здания аэропорта. Было глупо, совестно и отчаянно смело. Стефан коротко кивнул и продиктовал – Никифоров едва записать успел. А теперь он набирает одну СМС за другой и стирает. Глупый он. Такой глупый. Виктор вздыхает, включает свет, подгребая к себе игрушку. С ним теперь в кровати две собаки спят – живой пудель, имеющий привычку умывать хозяина по утрам, и пудель плюшевый, каждое прикосновение к которому вызывает у Виктора улыбку и желание зарыться носом в искусственную шерсть. «Какой ты еще ребенок!» - смеется мать, заглянув утром. Виктор жмурится, отбивается от любимца, звонко смеется и обещает «уже совсем проснуться через пять минут». Он не ребенок. Он… Фотография получается милой и очень уютной. И… Виктору на ней совсем не восемнадцать. Оказывается, чтобы выглядеть младше, нужно снимать сверху. Забавно, а Никифоров никогда на это внимания не обращал. «Сохранить или отправить?» - интересуется экран. Виктор нажимает, не глядя, - и холодеет. Не велика беда, что промахнулся, а вот то, что на экране был набран австрийский номер… Хочется сбежать и побиться головой обо что-то холодное. И твердое. Об кафель в ванной. Но телефон молчит, и Виктор переводит дыхание. А может быть, сообщение не прошло, или ушло пустым, без вложения… Какой он глупый. А подушка теплая. Спать бы пора. Причем уже давно. Экран загорается, извещая об ответе, и ползет на виброзвонке к краю кровати. Виктор прижимает бунтаря ладонью и не решается посмотреть. А вдруг там… А если не вдруг? «Кого из вас мне поцеловать первым?» Виктор Никифоров, звезда российского фигурного катания, уже несколько дней как совершеннолетний гражданин своей страны, со сдавленным воплем подскакивает на кровати, разбудив недовольного пса. - Извини, - виновато шепчет он, огребая пуделя под передние лапы. – Ой, ну хватит уже, еще не утро, не умывай меня… ааа. Какое уж там спать! «Меня!» - требует Виктор и, помедлив, добавляет смайлик. «Какой эгоист». Виктор переводит дух. И… что теперь? Согласиться? Перевести в шутку? Но как? Проблема решается сама собой. Еще одним сообщением. «Мой алмазный британец, ты почему не спишь?» «Скучаю», - отвечает Виктор раньше, чем понимает – надо было подумать три раза, прежде чем… - Вауууф! – выражает неодобрение своему распрыгавшемуся на кровати хозяину пудель. - Сам такой! – шепчет Виктор и показывает собаке телефон. – Вот, смотри. «Я тоже». Пудель ничего не понимает в черных букашках, но раз они очень радуют хозяина, то это стоит того, чтобы еще раз умыть серебристого неряху! - Хватит, Маккачин, я чистый, ой… ну… - Виктор плюхается на пол, толкает пса в бок лбом и выдыхает. «Спокойной ночи, Стефан». «И тебе». Стефан Ланге – это, по скромному и неоспариваемому мнению Виктора, нечто совершенно потрясающее. Это «Хорошего дня, мой алмазный британец», «Боже, вылези из сугроба!..» и «Мне нравится, когда ты подмигиваешь». Неизвестно, что хочет высмотреть Яков, не отводящий от Виктора пристального взгляда на тренировках, но у него явно не получается. Никифоров сияет улыбкой и проверяет мобильный в каждую возможную минуту. - Витька и инстаграмм – равно любовь! – смеется кто-то. - Дааа!..- радостно кивает Никифоров. «Стефан, а ты любишь шоколад?» «Молочный». «А с колбасой?» «О боже…» Виктор почему-то уверен, что другу тоже весело от ничего не значащей переписки. Да и заниматься с таким настроением гораздо веселее. И получается все лучше. И… «Как-то не очень», - сообщает СМС через несколько часов. Виктор хмурится, вертит в руках телефон и думает, не ошибся ли друг номером. «Ммм?» - решается он, добавляя пару смайликов. «Шоколад с колбасой. Мне не очень понравилось», - уточняет Стефан. Никифоров начинает тихо фыркать прямо в автобусе. Люди оборачиваются, но на милого парня с искрящейся улыбкой никто не сердится. На Виктора невозможно сердиться. Правда же?... А Стефан – это действительно нечто совершенно потрясающее. В том, что австриец действительно попробовал наугад названное Виктором дополнение, сомневаться почему-то не приходится. Через пять дней Виктор знает, что город, в котором живет Стефан, называется Инсбрук. Что там есть канатная дорога и музей колоколов Грассмайр, где нравится бывать Стефану. И что время перелета из Инсбрука в Санкт-Петербург – два с половиной часа. Последнее будоражит Виктора больше всего. «Приезжай в гости», - по слогам произносит он, набирая короткое сообщение. Он звал еще в прошлом году. «Приеду». Всего лишь вежливый ответ. Но Виктору нравится хотя бы то, что австриец не отметает его дурную идею сразу. У плюшевого пуделя теперь запах кофе и корицы, а Маккачин любит спать с игрушкой в обнимку. И лапы у них почти одного размера. Настоящая и плюшевая. А новогодние каникулы – это такая чудесная вещь… Виктор честно проводит время с семьей, но мысли заняты только австрийцем. «Хочу обнять тебя», - пишет Виктор. Стирает. Качает головой и откладывает телефон на стол. Какой он… …глупый. Оказывается, влюбленность – это не «бабочки в животе», а ноющая пустота где-то пониже ключиц. Телефон играет навязчивую мелодию, ту, которую Виктор выбрал для одного человека. «Встретишь меня?» Дата. Время. От радостного вопля вздрагивают стекла в квартире и пудель, увлеченно утаскивающий плед под кровать. - Витя, что случилось?! Никифоров с размаху приземляется на кровать и смеется взахлеб. Он безумно счастлив и боится поверить одновременно. - А… все отлично, мам, - выдавливает он, утирая слезящиеся глаза, - просто друг обещал на выходные приехать… - Из другого города? У Виктора много друзей. И сотни знакомых. Виктор улыбается и поворачивается набок, отодвигаясь, чтобы мать могла сесть рядом на кровать. Одной рукой отбирает плед у довольного пса. - Из Австрии, мам. Виктор не верит. Не верит, что происходящее – не сон, не его фантазия. Реальность. Пока скребет перчатками по стеклу автобуса, упрашивая ехать быстрее и понимая – самолет-то быстрее не прилетит, пока гипнотизирует взглядом табло с мигающими зелеными строчками… Он боится пропустить. И боится… не узнать. У Стефана черная куртка с капюшоном, обаятельная улыбка и рюкзак на одном плече. - Боже, Виктор… ты всех снесешь, - смеется австриец, умудряясь удержать повисшего на нем Виктора одной рукой и погасить инерцию прыжка, не задев никого рядом. - Мне все равно! - Охотно верю… Стефан оттаскивает его в сторону, со смешком откладывает рюкзак на лавку. - Ну, все, все. Твори, что хочешь, мой алмазный британец. «Что хочешь» - это, пожалуй, все-таки слишком. Виктор ограничивается тем, что вцепляется обеими руками в куртку друга и обнимает – крепко-крепко. И стоит, не выпуская. Даже не реагируя на то, что его гладят по растрепавшемуся хвосту, целуют в макушку. - Я не верил, что ты… действительно… - захлебывается эмоциями Никифоров. - А почему нет? Только не плакать, договорились? Виктор торопливо кивает и обнимает снова. Еще крепче. - Ну что? Пойдем гулять? Или проголодался, пока меня ждал здесь? От слегка шутливого тона и простых вопросов Виктор слегка трезвеет. - Ох, я… - Только в гостиницу заедем, надо подтвердить за... - Какая гостиница?! – кричит Никифоров так, что на них оборачиваются. – Стефан, что ты выдумал? - Но, мой алмазный британец, это вряд ли будет… Виктор сердито встряхивает головой и смотрит другу в глаза. Какая, к черту, гостиница?!.. - Я хочу, чтобы ты спал со мной, - шепотом требует он. Тянет к себе за воротник, борется с неистовым желанием начать целовать австрийца прямо посреди толпы. - Но, Виктор… - А я обещаю, что не буду кричать, - совсем тихо, на ухо, дополняет Никифоров. – Любишь хороших мальчиков? - Боже. Это запрещенный прием. Виктор… - А плохих?.. Смеющийся Стефан – это тоже нечто совершенно потрясающее. А еще его можно гладить по голове, по скулам, и он не напоминает о приличном поведении, не одергивает, совсем-совсем. - Сдаюсь, мой алмазный британец. Виктору эта победа нравится гораздо больше прошлогоднего Гран-при. Весь неугомонный характер Виктора, притихшего за время после возвращения с соревнований, разворачивается за этот день в полную мощь. В какой-то полушутливой манере его начинает опасаться даже Стефан, периодически пытаясь напомнить хотя бы про технику безопасности в отношении спуска по обледеневшим ступенькам к темной воде. Небо над рекой на тон светлее, но такое же серое. А снег белый. Белый-белый-белый, и отлично слипается в руках неугомонного русского. - Виктор, послушай… Никифоров сгребает снег с парапета и закидывает друга снежками. Он не желает ничего слушать. Ему весело. Он хочет целовать этого замечательного мужчину, но вокруг слишком много людей, и… он просто кидает снежки. Попробуй увернуться. У Виктора колоссальная практика. - Хватит, хватит. Пожалуйста, ладно? – на черной куртке не остается ни одного клочка, не отмеченного белым. Вот только Стефан смеется, и уворачивается, и пару раз опрокидывает русского фигуриста в сугробы. Каждый такой демарш только придает Виктору сил и изобретательности. - Ни за что, - тянет Виктор. И требует, - сдавайся! - Сдаюсь, сдаюсь. Это потрясающе. Здорово, невероятно круто, умопомрачительно. Как этого все еще может быть мало? - Ага. На колени и руки подними! - Боже, Виктор… В плечо австрийца впечатывается очередной снежок. Никифоров дурачится, он согласен, что уже давно перешел границу между игрой и тем, что в школе называлось «беситься». На школу времени как-то обычно не хватало, а тут вырвалось, закрутило… Виктор очень старается изобразить кровожадную улыбочку и оборачивается с парочкой новых снарядов в руках. Куда бы еще прицелиться… …Стефан стоит посреди парка на коленях с поднятыми вверх руками. И выражение у него такое серьезное, что почти верится. Снежки Виктор выбрасывает, подходит вплотную и садится рядом на корточки. И смотрит – насмотреться не может. До тех пор смотрит, пока у австрийца не начинают подрагивать губы в тщетной попытке скрыть улыбку. - Ты промок, наверное, - невпопад произносит Виктор. И трогает, оторваться не может от чужих губ. Только перчатки снять забыл. А Стефан не напоминает. - Куртка? Нет. - Джинсы. - Неважно. - Пойдем греться, - требует Никифоров, воровато оглядываясь по сторонам и срывая холодный и колючий поцелуй. – Туда, где пирожные и чай с медом. Любишь мед? - Можно без колбасы, победитель? - Можно, - успевает ответить Виктор и пытается перестать смеяться всю дорогу до кондитерской. До квартиры они добираются почти к полуночи. Виктор то смеется, то зевает, то шепотом говорит, что надо постараться не шуметь, и тут же сам с грохотом запинается о ступеньку на втором этаже. - Мне кажется, идея с гостиницей была не так уж и… Виктор не выдерживает, фыркает, вслепую бьет по выключателю, гася свет, и совсем некуртуазно прижимает иностранного гостя к стенке. От Стефана пахнет снегом, медом из кондитерской и мятой. От сочетания у Виктора кружится голова и хочется выть от восторга. Такие чудесные новогодние каникулы. Наверху начинает лаять собака. - Маккачин! – отрывается Виктор от друга, тянет его вверх. – Пойдем скорее, а то сейчас всех перебудит… Пока Никифоров пытается попасть ключом в замок, под дверью нетерпеливо, но довольно тихо поскуливают. - Тихо, Маккачин, тихо, - приземляется Виктор на колени, обнимая любимца. – Смотри, это Стефан, мой друг, мой… - он шепчет в ухо псу что-то далекое от пристойного, но пудель точно не разбирается в социальных нормах двуногих. Но друзья неряхи-хозяина – это и его друзья, а потому… - Какой замечательный, - соглашается Стефан, садясь рядом на корточки. Дозу любви и обожания не желаете? Впрочем, кто вас спросил. Австриец и не против крутящегося вокруг них двоих хаоса. Говорят, собаки и хозяева очень, очень похожи. Один белый, другой… коричневый и немного кудрявый. Виктор срочно сооружает на лице виноватую и максимально милую улыбку. - Прости, мам, мы нашумели… Маккачин разбудил? Нет, мы сами, мы все сами, разогрею сам… не-не, Стефан не обидится. Я переведу, конечно... – кивает он. Все-таки, какая у австрийца обаятельная улыбка. - Добрый вечер, - произносит он, слегка подчеркивая рычащие звуки. Виктору снова хочется выть. От бархата в голосе и от того, как Стефан произносит русские слова. - Скорей уж, ночи… - фыркает Виктор. - Как скажешь. И будет звучать?.. Никифоров встряхивает головой и утаскивает друга к себе в комнату. Переодеваться. Они же мокрые оба. Насквозь. Даже кожаные перчатки. И немного – рюкзак Стефана. Пудель вертится тут же, мешая то одному, то второму. - Вы оба… такие неугомонные. Виктор ухмыляется. Предвкушающее. - Завтра пойдем гулять втроем. Тогда узнаешь. - Можно уже начинать просить пощады?.. - Успеешь, - обещает Виктор. Перед глазами снова встает парк и стоящий на коленях Стефан. В животе жутко тепло, а под ключицами ничего не ноет. Это так прекрасно, так восхитительно, так невероятно круто… Как хорошо, что они пришли так поздно. Как хорошо, что им позволили заниматься ужином самостоятельно. Без расспросов и вежливости. Виктор шалеет от восторга и требует, чтобы Стефан ел у него с рук. Как хорошо, что дверь в комнату закрыта и до нее – коридор… Кстати, Маккачин очень одобряет такие поздние ужины на полу. Особенно, когда на полу все трое, включая неряху-хозяина и его вкусно пахнущего друга. - Мда… ну что, будем укладывать твоего неугомонного хозяина? – шепотом, чтобы не разбудить Виктора, интересуется Стефан у пуделя. Виктор спит у него на плече, трогательно обнимаясь с полупустой чашкой. Маккачин ничего не понимает в бархатных незнакомых словах, но виляет хвостом – все, что касается умильно сопящего Никифорова, он полностью одобряет. Просыпаться Виктору не хочется. Ему снится какой-то неимоверно хороший сон, который во много раз лучше самой сказочной истории, которые обычно крутят по телевизору в новогоднюю ночь. - Сегодня пойдем гулять, Маккачин, - бормочет Виктор вполголоса, обнимая пса. – Снеговика слепим… собачьего… собаковика… Виктор, в общем и целом привыкший, что будят его по утрам щедрым умыванием, на поцелуй сначала отвечать и не подумал. А потом дошло. - Доброе утро. - Стефан. Виктор сначала тянется обнять, обтереться о плечо с восторженным выдохом – и отпускает, смущенно кашляя. - Я вчера уснул. - О, да. Победитель не потребовал свою награду. - Мог бы и разбудить… - Мне нравится смотреть, как ты спишь. Да уж. Как Виктор успел выяснить, против такой уверенности и на танке не проедешь. - Ты… ты со мной спал? – облизывает Виктор губы. Вероятность того, что мать заглянула бы к ним, ничтожно мала, но все же… - Как ты и хотел. И пусть сейчас австриец сидит на полу, но… - А я ничего не помню, - расстроился Никифоров. - Я тоже вчера кое-что забыл. - А сейчас вспомнил? - О, да. - Что же это? – одним небесным покровителям, да и то не всем, ведомо, как хотелось сейчас Виктору начать провоцировать друга. Наклонить голову, подгрести к себе подушку… Нет, не стоит. Стефан тянется к рюкзаку, что-то вытаскивает из бокового кармана. - Дай руку. Виктор охотно протягивает ладонь, чуть сгибая пальцы. - Угостишь меня с утра чем-то вкусным? – он же почти обещал себе не провоцировать! Но так хочется. Так сладко видеть восхищение в темных глазах. И тонуть в улыбке. Какой же он обаятельный… - Надеюсь, что лучше. Пока Виктор любовался на друга, ладони стало щекотно. - Ммм? Последние звенья цепочки упали на запястье, Виктор с любопытством перевернулся, рассматривая, что же такое мог ему привезти австриец. «V.N.» Вензелем, тонкой полоской белого металла на белой цепочке. - С новым годом, - улыбается австриец, пока Виктор с удовольствием рассматривает подарок, ловит блики на поверхность. «V.N.», отражается на потолке. Пудель, решив принять участие в развлечении, подскуливает, перебирая лапами. - Застегнуть тебе? Виктора накрывает волна откровенного удовольствия. Это лучше, чем… чем его воспоминания, которые возвращались, когда он тормошил плюшевую шерсть игрушки. - Да. По мнению пуделя, эти двое так никогда из постели не выберутся. И нормально умываться они не умеют. - Ой… Маккачин! Ты… уйди!... – хохочет Виктор, утираясь. Третьего в поцелуй не звали, третий сам пришел. И весьма радостно пропрыгал по обоим, напоминая, что утренний сон – вещь хорошая, но пора бы и к завтраку переходить. - Витя, ты хоть при госте бы ел нормально. Никифоров солнечно улыбается. А что? А он ест нор-маль-но. Берем кусок хлеба, добавляем кусочек котлеты… печенье, огурец, ложку йогурта. Смородинового. - Мам, все нормально. Да уж, конечно. По сравнению с абсолютно аристократичными манерами австрийца этот убойный бутерброд на нервы родительские действовал… удручающе. Или чуть хуже того. Виктор трогает подарок, поблескивающий поверх футболки, и улыбается. - Что-то случилось? Смотреть и не насмотреться. Вот конкретно на одного обаятельного иностранца, одними манерами очаровавшего матушку намертво. - Просто сказала, чтобы я не забыл тебе сказать «спасибо» за подарок и что мне идет серебро, - уверенно лжет Виктор. - Тебе идет золото. Виктор смеется, кивая. Да, да. Ему оставляли первое место, а он не взял. Шутка для них двоих. Так восхитительно здорово. - Но он же серебряный? Австриец пожимает плечами и приподнимает уголки губ в улыбке. - Тебе идет золото, мой алмазный британец. Белое золото. Виктор замирает, судорожно сглатывая. Он поверил бы, что ему можно – просто так! – подарить серебряную подвеску, но чтобы… - Ты шутишь. - Нет, мой алмазный британец. - Но я не могу взять такой дорогой подарок! - Тише, Виктор. Тебе нравится, это хорошо. Только теперь скажи мне правду. На что сердится твоя мать? Виктор отводит взгляд, австриец все так же обаятельно улыбается. У них уже секреты на двоих? Тайны на двоих. Под ключицами подрагивает восторженная серебряная струна. Нет. Стефан сказал – белое золото… Бело-золотая струна. Лучше, чем камертон. - На то, что я из нормальных продуктов делаю… как это по-английски… ладно. Непонятно что. - И это все? – австриец чуть приподнимает брови, улыбается шире. С совершенно непередаваемо-озорным видом наклоняется вперед, откусывая с рук Виктора почти треть кулинарного изыска. – Вкусно. Виктор чувствует себя счастливым, огорошенным… и каким-то очень беззащитным одновременно. - Ну что за мальчишки! – качает головой мать. – Что в пять лет, что в восемнадцать, что… сколько твоему австрийскому другу? - Двадцать четыре, - наугад говорит Виктор. – Мам, ну вот видишь – все нормально! - Да уж вижу. У Стефана – черные высокие ботинки с шипами, черные джинсы и непромокаемая куртка. И рюкзак через плечо. И обаятельная улыбка. А у Виктора – светлая куртка, меховые наушники и край золотой цепочки на свитере. Наверное, со стороны его можно счесть младшим братом Стефана. Это здорово… и немного грустно. Виктор косится на друга и думает – каково так жить Стефану? Не имея возможности обнять того, к кому хочется прикасаться постоянно, не имея возможности целовать запоем, не поймав при этом массы осуждающих взглядов. Виктору кажется, что он скоро с ума сойдет. А Стефан – улыбается. Почти беспечно и уж точно - искренне. - Теперь – моя очередь, - шепотом говорит Никифоров. – Правда? - Когда пожелаешь, мой алмазный британец. - Ты меня сводишь… туда, где колокола? - Грассмайр. - Да, - кивает Виктор. Садится рядом, укладывает голову на плечо другу и с ненавистью следит за мигающими зелеными цифрами на табло. Сказка медленно подходит к концу. Но разве не так же он думал полторы недели назад, заставляя себя идти к аэропорту и не оглядываться? Когда объявляют посадку, Виктору кажется – он не выдержит сейчас. - Не дай мне натворить глупостей, - почти беззвучно кричит он, стараясь обнять… не так, как обнимают… …любовника. Надо - только как друга. - Как скажешь, мой алмазный британец. Виктор пытается улыбаться. Стефану нравится, когда он улыбается. - Черт. Стефан. Хотя бы еще один раз… - Нет, - серьезно и строго качает австриец головой в ответ. Бережно поддевает золотую цепочку, вытаскивает ее из-под свитера. Ловит на костяшки пальцев белый вензель. Прижимает его к губам. Металл, хранящий тепло чужого тела. Что-то в этом есть… жутко символичное. – Только так. До встречи. - До встречи, - послушно повторяет Никифоров и стоит недвижимо до тех пор, пока самолет не отрывается от земли, не исчезает точкой где-то очень-очень высоко. По крайней мере, ноющая пустота где-то пониже ключиц, которая измучила русского фигуриста за последние полторы недели, исчезает окончательно.