Запертая шкатулка

Неприметная плоская шкатулка, больше похожая на коробку, последний год лежала в среднем ящике рабочего стола, в который Люциус привык скидывать еженедельную банковскую отчетность. Он не прятал ее там, нет, просто время от времени словно какой-то зуд поселялся в пальцах, заставлял доставать ее из очередного укромного места и то и дело касаться прохладной поверхности крышки. В такие моменты Люциус ловил себя на горько-сладких воспоминаниях — а потом шкатулка находила себе новое пристанище, до следующего раза. В ящике она еще долго держалась, обычно его выдержки хватало на два-три месяца, когда он не думал ни о ней, ни о том, что внутри. Прямо сейчас шкатулка незримо напоминала о своем присутствии, заставляя сердце колотиться. — Ты хотел поговорить? — Антонин небрежно оперся на стену, проигнорировав кресло. Как же он отощал. Люциус незаметно вздохнул — даже самая лучшая мантия не была способна скрыть болезненную худобу человека, проведшего пятнадцать лет в Азкабане. За несколько месяцев после освобождения Долохов так и не вернул себе былое здоровье, невзирая на все зелья. — Люциус? Он сумел не дернуться. Надо же, позволил себе отвлечься. — Ты за все это время ни разу ко мне не подошел, Тони. Антонин поднял брови. — А должен был? — А разве нет? Антонин не спешил отвечать, только задумчиво его рассматривал. Именно от него в свое время Люциус перенял привычку нервировать собеседников таким вот спокойным и отстраненным взглядом. — У нас была договоренность. Достаточно четкая и недвусмысленная. Антонин нахмурился. — Пятнадцать лет назад, Люциус. Это достаточный срок, не находишь? Достаточный срок? Достаточный для чего? Чтобы избавиться от горячечной жажды? Чтобы забыть металлический привкус собственной крови на губах? Чтобы стать примерным семьянином, захлопнуть на пятнадцать замков потаенные желания и запрятать их в дальний угол ящика, прикрыв бесполезными отчетами? Люциус старался. Загнал воспоминания подальше, ни разу за все это время не открывал треклятую шкатулку, не пробовал найти замену. Ни разу не ощутил настоящую свободу, без условностей и ограничений. И сейчас, после нескольких месяцев рядом с Антонином, Люциус наконец не выдержал. Он выдвинул ящик и не глядя нашарил шкатулку. Знакомая до мельчайших шероховатостей поверхность ласково прильнула к ладони, Люциус сглотнул. Под пристальным взглядом Антонина он достал шкатулку и положил на стол. Аккуратно провел пальцами по граням — и нажал одновременно в трех разных местах, размыкая секретный замок. Крышка легко откинулась назад. Люциус беззвучно выдохнул и вытащил полоску кожи. Антонин резко выпрямился. — Ты же не хочешь… Люциус не стал дослушивать его до конца. И колебаться тоже не стал, привычно, словно и не было всех этих лет, застегнул на своей шее черный ошейник. Положил палочку на стол, откинул назад волосы, расправил плечи и прямо посмотрел на Антонина. — Вот значит как, — пробормотал тот. Оттолкнулся от стены, сделал шаг вперед и встал, заложив руки за спину. Недолго молча раздумывал — Люциус тоже не издавал ни звука, — а затем вдруг сощурил глаза. — Ну что же, малыш. Покажи мне, как ты следил за собой все эти годы. Внутри будто отпустило тугую пружину. Люциусу даже показалось, что он слышит этот победный гул, пока аккуратно и неторопливо расстегивал мантию. Он небрежно скинул ее с плеч и бросил на кресло. Почти сразу туда же отправились брюки, а вот с рубашкой пришлось повозиться — проклятые крошечные пуговицы, снова вошедшие в моду, отнимали каждый раз кучу времени. Антонин его не подгонял, он вообще молчал — но Люциус всей кожей ощущал на себе оценивающий взгляд. Волоски на руках встали дыбом от пристального внимания, которого он не получал уже очень, очень давно. Нарцисса просто не могла дать ему ничего подобного, да от нее и не требовалось. А других не было — да и кто мог бы сравниться с Антонином? Наконец Люциус обнажился полностью и, повинуясь кивку, встал в центре кабинета, спокойно опустив руки и не делая ни малейшей попытки прикрыться. Стыдиться было нечего — конечно, ему уже не двадцать, но тело оставалось подтянутым и гибким. Антонин медленно обошел его кругом, затем еще раз — то и дело невесомо касаясь кончиками пальцев, обводя контуры, заново знакомясь. — А ты повзрослел, малыш, — заметил он. Люциус вздрогнул, когда Антонин остановился напротив него и почти дотронулся до соска. Почти — но Люциус все равно чувствовал исходящее от него тепло. — Ты выкинул мой подарок? — Нет, но… — Но? — обманчиво спокойно спросил Антонин. — Я не носил его все это время. — Хм. Разонравился? Люциус отрицательно качнул головой и тут же зашипел от неожиданности, когда Антонин выкрутил ему сосок. — Вслух, — приказал тот. — Ты же должен помнить правила, малыш. — Нет, но мне некому было его показывать. Мягкие поглаживания успокоили боль, Люциус сглотнул и загнал подальше стыд за собственную реакцию — кажется, он все же размяк и отвык от их игр. — Спокойнее, малыш, — тихо велел Антонин. — Я не сержусь. Думаю, я смогу найти тебе что-то поинтереснее, к тому же прежнее кольцо уже не подойдет нынешнему тебе. Ты повзрослел, — повторил он. — Серебро тебе уже не к лицу. Люциус наклонил голову и краем глаза увидел металлический отблеск. В горле пересохло, а Антонин издал смешок. — По этому ты тоже скучал? — поинтересовался он и прижал острие небольшого ножа к груди Люциуса, прямо над левым соском. С ножами Антонин не расставался почти никогда — и обращался с ними виртуозно. Он чуть надавил, лезвие легко, будто играючи, вспороло кожу. Неглубоко, неопасно, почти безболезненно — жгуче-огненно, ярко, горячо, в отличие от прохлады металла. Люциус коротко выдохнул, а Антонин вдруг подался вперед и прижался губами к порезу, поймал языком выступившую каплю крови. Опустил вторую руку и провел пальцем по бедру, зарылся в паховые волосы, не касаясь полувставшего члена. — А это как назвать? Люциус вспыхнул. Нарцисса не требовала гладкости в промежности, поэтому он просто перестал удалять волосы с тела — и теперь, похоже, придется за это поплатиться. — Я не подготовился, — признал он. — Я вижу. Но это и хорошо, малыш. Не делай ничего — я сам за тебя возьмусь. В конце концов, ты же именно этого и хочешь, да? Чтобы кто-то занялся тобой, по-настоящему. Чтобы кто-то сорвал твои оковы. Антонин отодвинулся. — Но не сейчас. Не время и не место. Он положил ладонь Люциусу на горло и легко сжал, не пытаясь удушить, но давая заново почувствовать ошейник — и себе, и ему. — Вечером, малыш, — пообещал Антонин. — Раз тебе это нужно… я тебя не брошу. Люциус закрыл глаза. Он ждал своей свободы пятнадцать лет — подождет еще несколько часов.