icanteven

Ручка скользит по бумаге с завидной скоростью, обыденно и легко. Ллойд не вникает в то, что пишет, рука будто по памяти выводит заготовленные слова на листе. Обычно после очередного такого письма он идет в бар и методично напивается в одиночестве, топя все мысли и горечь в чем-то напоминающем алкоголь. Потом по дороге домой он закуривает сигарету из пачки, которую выбрасывает в ближайшую урну, потому что Ллойд не курит. Бывшим пехотинцам это не свойственно, но пара затяжек позволяет телу расслабиться и пронести разряд слабости в мышцы. Он уснет в своем любимом кресле, а Джен лишь уберет подальше открытую бутылку бренди и накроет старика одеялом, потрепав по седым волосам. Так происходит каждый раз. Каждый раз, когда на его глазах умирает человек. *** — Мистер Галлагер? — звук будто доносится из-под воды, и Йен резко отрывает взгляд от пола. — Да, это я, — голос охрип от долгого молчания, круги под глазами — яркий контраст между бледной кожей и рыжими волосами. Он держится на таблетках и воздухе, иногда перебиваясь бутылкой пива на завтрак. Вот такая диета в стиле “если ты не сдохнешь через месяц, мы это отпразднуем”. — Проходите за мной, пожалуйста. Женщина в белом халате ведет его по длинному коридору, который он знает как свои пять пальцев. Сколько раз он приходил в эту тюрьму еще ребенком, чтобы увидеть Френка, пару раз сам был залетным обывателем камеры предварительного слушания, но Фиона всегда приходила на помощь, отвешивая им с Липом подзатыльники за очередную гениальную идею. Воспоминания так свежи в памяти, что на пару секунд Йен забывает о причине своего визита в этот раз. Телефонный звонок в 7 утра никогда не предвещает хороших новостей. Лучше бы он умер вчера ночью от взрыва газа или от рук какой-нибудь банды, которая по ошибке подожгла не дом конкурентов, а их. Что угодно, лишь бы не быть здесь, не делать то, что должен будет, не видеть то, что он надеялся никогда не увидеть. Его оставляют в маленькой комнатке с тусклым освещением, и Йен прикидывает возможность перегрызть себе вены в ближайшем углу. Блеклая зелень стен только усиливает это желание, но на стол перед ним кладут целлофановый пакет, и сердце бьется одновременно где-то в горле, висках и желудке. Его выворачивает в ближайшее ведро, медсестра гладит его по плечу и приговаривает тихое “ну-ну, милый, ты справишься”, а потом удаляется, чтобы принести воды. Пакет большой и набит всякой всячиной: ключи от дома, телефон, пара смятых купюр, звонко дребезжащая мелочь ,бьющаяся друг о друга. Внимание Йена привлекает скомканное фото в кармане черных джинс, которые сложены кое-как на дне “сундука желаний”. Он знает, кто там изображен, он лично распечатал фото и оставил на тумбочке рядом с кроватью Микки в один из дней, когда они позволяли себе неприлично громко смеяться и до одури любить друг друга. Фото смятое, кое-где заломы уже очень сильно потерли само изображение. На фото они все вместе на пикнике, который устроила Светлана в честь дня рождения Ева. Микки держит Евгения на руках, всем своим видом пытаясь показать, что ему все равно, но что-то плещется в его глазах, что-то похожее на благоговение, отчего желудок Йена повторно изливается в облюбовавшееся ведро. Глаза застилает пелена то ли слез, то ли отчаяния. Йен не может справиться с этими чувствами самостоятельно, он не знает, на что рассчитывал, приходя сюда и делая одолжение Мэнди. Истерика накрывает с головой, как только он переступает порог дома. За закрытой дверью, подпертой стулом, Йен даже не пытается взять себя в руки или оторваться от скомканного пакета у груди. Это все, что осталось от человека, которого он когда-то любил: мешок воспоминаний и могила на местном кладбище. Он просто упирается затылком в стену, пару раз прикладываясь с такой силой, что звезды начинают плясать, перебирая созвездиями, но ему не удается их рассмотреть из-за потока слез. Его внутренности изворачиваются и скручиваются обратно тугим жгутом. Биполярное расстройство на фоне пережитого стресса просто ахуевает в захваченном сознании, не пытаясь подстроиться ни под одну эмоцию. Фиона звонила несколько раз, хотела спросить как он, но после третьего звонка Йен перестал реагировать. Лип скинул смску с коротким “соболезную”, Карл поставил у обратной стороны двери тарелку с едой, на которую ему физически больно смотреть. Йен знает их жалостливые взгляды, они всегда кричат громче слов, как иголки, которые загоняют под ногти, подключив тебя к системе реанимации. Как только ты отключаешься от адской боли, подается разряд тока, держащий тебя в сознании, и так каждый раз, до бесконечности. Вот где он сейчас, на этом стуле, скулящий от боли. В его руке бутылка виски, в голове пелена из дыма, слез и адского страха, сожаления и горечи, пеплом оседающая на легких, сердце, руках, забивающая артерии и поры. В пакете несколько запечатанных конвертов, на каждом подпись “для Йена”, и он рыдает в обнимку с ними часы напролет. Он так и засыпает на полу у кровати, надев на себя футболку Микки, на которой не сохранилось хотя бы немного его запаха. В эту ночь Йену снится сон, где “гопник, в которого он влюбился” дарит ему самую прекрасную улыбку и целует в подставленные губы. *** Микки умирает на третий день в реанимации. Семь ножевых ранений слишком глубоки, а местные врачи не такие уж и профессионалы. Он не приходит в себя после того, как попадает в отделение, истекающий кровью, без сознания. По ночам в его палате только тихие всхлипы Мэнди соперничают с пищанием приборов, но когда это пищание останавливается, смысла сдержать себя уже нет. **** “Преданному отцу и брату” — выгравировано на надгробном камне. “Я тоже люблю тебя” — гласит подпись ниже.