Колыбельная для Грейс

      Зачарованный Лес скрылся в ночной тьме, окутывающей каждое деревце своей таинственной дымкой. Привычная летняя духота опускалась на поляны и вскоре должна была смениться обильным ливнем с сильным холодным ветром. Так и случилось: темная пелена густых туч затянула ясное небо, посыпались прозрачные нити дождя, охлаждающего все вокруг.       Дождь все нарастал, дождевые нити превращались в крупные холодные бусины, а тучи, соприкасаясь в ночном небе, выпускали яркую искрящуюся молнию с неистовым грохотом. Гром раскатами раздавался по всей округе, тревожа крепкий сон некоторых обитателей этого чудесного места. Это было сильнейшее ненастье, которое настигло этот край, за последние десять лет.       Не спалось и малышке Грейс. Ворвавшийся в окно ветер с протяжным гулом завывал под аккомпанемент бушующей грозы. Эта ужасающая симфония и заставила проснуться шестилетнюю девчушку посреди ночи. Она лежала в своей небольшой кроватке, свернувшись калачиком и натянув одеялко до самого носа, и смотрела в затемненное окно на противоположном конце комнаты. Грейс видела, как дождь стучит в окно, как ветер гнёт деревья, как сверкает молния, на секунду озаряющая маленькое помещение.       — Мама… — тихонько шепнула девочка в темноту. Ей безумно хотелось сейчас прошлепать босыми ногами к кровати родителей, лечь рядом с мамой и шепнуть: «Мам, мне страшно, я не могу уснуть». Мама взяла бы её на руки, отнесла в кроватку и напела бы колыбельную, слова которой так знакомы, от которой глаза медленно начинают закрываться сами по себе. Потом бы она мягко поцеловала в лоб, когда сон уже возьмет свое. Но мама Грейс погибла, когда малышке было всего два, и это единственное воспоминание, которое чётче всего отпечаталось в закоулках памяти.       А сейчас так не хватало этих нежных маминых рук. И действительно было страшно, страшно непонятно от чего.       — Пап, папа, — девочка подошла к большой кровати и тихонько прикоснулась своей маленькой ручкой к плечу спящего Джефферсона, — папуль…       Шляпник открыл глаза, сонно потянулся и приподнялся с подушки. Грейс сидела рядом на кровати, прижимая к груди плюшевого зайца, так любезно сшитого папой к ее первому дню рождения.       — Что случилось, солнышко? — Джефферсон сосредоточил сонный взгляд на дочери.       — Пап, мне страшно. Гроза… — За окном снова раздался гром, от чего девочка рефлекторно вздрогнула.       — Не бойся. Ну-ка иди сюда. — Джефферсон подвинулся, и Грейс легла рядом, оставив игрушку на тумбочке. Папа заботливо накрыл девочку своим одеялом, решив, что сегодня он может обойтись без него.       — Но ты так замерзнешь, — девочка посмотрела на него своими карими глазами, изумительный цвет которых достался ей от матери.       — Не переживай, солнце. — Шляпник мягко улыбнулся дочери. Грейс ничего не сказала, просто понимала, что ради нее папа готов отдать все на свете. Она только поделилась одеялом с его законным хозяином, после чего Джефферсон прижал Грейс к себе и поцеловал в лоб.       Они минут десять лежали абсолютно неподвижно, слушая, как дождь стучится в окно. Только Грейс иногда вздрагивала от внезапного раската грома, и Шляпник обнимал дочку сильнее.       — Пап, — детский голос вдруг несмело, шепотом нарушил повисшую между ними тишину, — ты скучаешь по маме?       Шляпника передернуло и он будто застыл под действием пытливого детского взгляда. Конечно, он ужасно скучал по ней и укорял себя за то, что тогда он не смог защитить любимую.       — Скучаю, солнышко.       — Я тоже. Помнишь, мама укладывала меня, когда мне не спалось.       — Она закутывала тебя в одеялко и пела колыбельную, — это приятное воспоминание с тяжестью ухнуло в сердце Джефферсона, раздаваясь внутри глухой болью. — Я все еще помню каждую ее строчку.       — Правда? — Грейс взглянула на папу своими светлыми глазками.       — Правда, — снова повисла неловкая тишина, которую разорвал очередной раскат грома. Дождь все еще лил не переставая, пытаясь достучатся до каждой живой души, которой не спалось.       — Пап, — Грейс снова растопила молчание своим теплым голоском. — спой мне колыбельную, пожалуйста.       Шляпник ничего не ответил, понимал — отказаться дочке нельзя, ведь все эти годы без Присциллы давались им тяжело, особенно маленькой Грейс. Он встал с кровати, взял одеялко девочки и укутал ее в небольшой уютный кокон. Сам сел рядом на кровати и, укачивая Грейс, начал песню:       — Далеко, в краю чужом, за морями-странами вдоль дороги стоит дом стены деревянные… — голос Шляпника, хрипловато-тихий и слегка дрожащий — он вспомнил, как обычно делала это Присцилла, убаюкивая дочку. Он вспомнил все, вся его истинная жизнь, которую он обрел вместе с семьёй, промелькнула перед глазами. ***       Вот Джефферсон встретил Присциллу, вот они путешествуют по мирам благодаря его волшебной шляпе. Позже — невероятная влюбленность, первая в жизни настоящая любовь, волшебная свадьба и снова приключения.       А в перерывах между путешествиями — дом. Уютный, небольшой домик в самом сердце леса, куда почти ни одна душа не сможет найти дорогу. И даже быт не казался скучным в этом чудесном месте. В просторном помещении у окна стоял средних размеров коренастый дубовый стол, покрытый льняной скатертью с узорчато-цветочной вышивкой.       На столе почти всегда присутствовали пузатый фарфоровый чайник, пара чашек и большое блюдо со свежей выпечкой. Чай вместе со всевозможной сдобой дурманил своим волшебным ароматом, и устоять перед таким удовольствием было невозможно. И все эти счастливые моменты влюбленные делили на двоих.       А позже — на троих. Джефферсон никогда не забудет маленький кулек из одеяла, у которого жена отогнула уголок. Из этого белого кулька на него смотрели внимательные большие глазки, подсознательно изучая Шляпника. Присцилла, помогая мужу взять малышку правильно, аккуратно передала ему новорожденную.       В тот момент жизнь Шляпника внезапно для него самого перевернулась — он осознал, что здесь и сейчас с ним два дорогих ему человека, и не нужно больше ни приключений, ни опасностей. Странное, до этого момента незнакомое на личном опыте, слово вертелось в голове — «папа». Он — папа, а этот крошечный человечек — его дочка.       — Ну, здравствуй, Грейс, — вопрос об имени ребенка парочка подняла давно, еще, когда Присцилла заглянула в гости к матери Принца, где нагадали ей, что будет у них девочка. Но подходящего, благозвучного имени на ум так не приходило. И этот вариант сейчас казался самым прекрасным.       — Грейс… Красивое имя, — девушка подошла со спины и за плечи обняла своего супруга. Через плечо она посматривала на дочку, которая начинала мирно засыпать на руках Шляпника, тихонько посапывая. ***       Допев колыбельную и убедившись, что дочка заснула, Шляпник поправил ей одеяло и легко поцеловал в макушку. Устроившись поудобней на своей половине кровати он все еще смотрел на Грейс. Она повзрослела слишком быстро для своего возраста, стараясь помогать папе как можно больше, но не смотря на это оставалась милым игривым ребенком, светлым и добрым ангелочком с карими глазами.       Джефферсон прикрыл глаза, но теперь не спалось. Он вылез из-под одеяла и подошел к окну: свет луны едва-едва проникал сквозь завесу туч. Деревья перешептывались между собой, покачиваясь из стороны в сторону, с их листьев слетали капли воды. Дождь все еще шел, но уже с меньшей силой. Ночи стали холодными. Осень не за горами.       Шляпник прошел к кухне, тихо, чтобы не разбудить спящую дочку, заварил себе черного чаю с мятой. В доме воцарился приятный, теплый аромат. Попивая чай из кружки, он периодически смотрел на портрет жены, покоящийся в рамке на комоде. Лёгкая кисть художника запечатлела акварелью на сероватой бумаге знакомые черты: чуть бледное округлое лицо с розоватыми щеками, каштановые локоны с золотистыми переливами, глубокие карие глаза, мягкие нежно-пунцовые губы.       Джефферсон глубоко вздохнул, переводя взгляд на фарфоровую чашку. Его потерянный взгляд выражал сейчас лишь только одну мысль: «Почему жизнь всегда норовит отнять что-то дорогое сердцу?».       Положив руки перед собой, Шляпник опустил на них голову, высматривая что-то в окне, потом на секунду прикрыл глаза, глубоко задумавшись невесть знает о чём. Тучи начали таять в ночном небе, открывая взору серебряные звезды. Вдруг по противоположной стене скользнула изящная тень. Джефферсон насторожился.       Силуэт вышел из темени размеренными легкими шагами. И Шляпник узнал, узнал эту освещенную белым тусклым светом фигуру. Сомнений не было, это была она, Присцилла, в легком белоснежном газовом платье, с длинными каштановыми локонами и изящным украшением на шее: маленьким серебряным кулоном в форме чашечки. Она подошла ближе к уставшему мужчине и бледной рукой нежно провела по его волосам.       Джефферсон смотрел на девушку и не мог наглядеться: вот она, его любимая, здесь и сейчас, рядом с ним. Но как?       — Джефферсон, — такой знакомый тихий шепот отразился от стен комнаты.       — Да? — ответил Шляпник, внимая каждому движению и каждому слову.       — Как она? — Присцилла взглянула на спящую дочь, которая растянулась во весь свой небольшой рост на огромной кровати.       — Она так повзрослела за это время, наша маленькая помощница.       — Ты хороший папа. Береги её, Шляпник.       Девушка подошла к Джефферсону со спины и, наклонившись, обняла его и уткнулась носом во взъерошенные волосы. Мужчина опустил голову на сложенные руки, засыпая.       Присцилла все стояла рядом с ним не прекращая обнимать. Когда звезды на небе начали меркнуть, а небо — розоветь девушка неохотно высвободила из объятий Джефферсона. Пора было уходить. На прощание Присцилла провела по волосам Шляпника и оставила на его левой щеке легкий теплый поцелуй. ***       Джефферсон проснулся рано утром от лучей солнца, которые ласкали теплом. Точь-в-точь как нежный призрачный поцелуй ночного видéния. Легкий ветер перебирал складки занавесок. На большой двуспальной кровати все так же мирно спала Грейс.