Недетские сказки

Премьеры Хань ждал год. Бесконечно долгий, мучительный год одобрений, утверждений, отказов, пересмотров и вновь одобрений, перекроек сценария и ругани с режиссёром, бездарностью, к слову, полнейшей, но другой на эту пьесу никому не известного автора и не позарился бы. Хань терпеливо ждал, психовал, забирал рукопись, требовал уничтожить сценарий, возвращался и слёзно просил взяться-таки за постановку. И вот в день, отмеченный красным сердечком в настенном календаре на кухне, Хань, накачавшись кофе в буфете от волнения, занимает своё место в восьмом ряду за полчаса до начала спектакля. Сиденье твёрдое, далеко не кинотеатр с его удобствами, но зато чувствуешь себя как на торжественном приёме, ни развалиться, ни ссутулиться, Хань одёргивает лацканы пиджака, взволнованно оглядывает медленно заполняющийся людьми зал, осматривает кулисы и выдыхает, решив, что переживать теперь уже нечего, своё отпереживал, теперь сиди и наслаждайся. Парень прикрывает глаза, сцепляет пальцы в замок, делает глубокий вдох и медленно считает про себя. «Один, два, три, четыре, пять, ше…» - Простите, Вы, кажется, сидите на моём месте. Хань вздрагивает от неожиданности, когда на плечо его ложится тяжёлая ладонь, и едва не подпрыгивает выше спинки, когда распахнув глаза, упирается взглядом в чужие, такие огромные, что на мгновение в голове проносится картинка из псевдо-научных телепередач про гуманоидов. - Я… что? - Место моё заняли. Вот смотрите! Высокий парень с добродушной улыбкой и пытливым, заинтересованным взглядом суёт под нос Ханю билет, и тот растерянно моргает, потому что да, двадцать шестое ноября, девятнадцать ноль ноль, восьмой ряд, двенадцатое место. Именно то, что Хань за два месяца просил старшего кассира забронировать за ним и напоминал об этом после каждую неделю. В груди неприятно сдавливает, Хань вздыхает вымученно, роняя лицо в ладонь, морщит аккуратный нос и трёт переносицу, в которой вновь начинает неприятно зудить от волнения. - Ну вот, я так и знал, этот день просто не мог быть таким идеальным… извините, но я бронировал… я уточню сейчас. - Просто покажите билет, я сам разберусь, если вдруг возникла какая-то ошибка. Парень улыбается ещё шире, присаживается на спинку кресла в переднем ряду, вытягивая длиннющие стройные ноги в тёмно-синих брюках, которые теряются где-то глубоко под сидением, и Хань на секунду всего, но залипает на так неудачно представшей перед его светло-голубым взором ширинке. Щёки краснеют по времени прямо пропорционально смене выражений на лице высокого красивого – Хань ставит жирную такую галочку у этого пункта в мысленном резюме – темноволосого парня, и вскакивает, чтобы окончательно не выдать своего смущения. - У меня нет билета, садитесь, пожалуйста, я схожу к кассам. Парень улыбается ещё коварнее, но путь не преграждает, хоть и не помогает нисколько, Ханю приходится протискиваться между ним, сидением и бесконечными ногами, и он едва носом в чужую шею не впечатывается, когда острая коленка вдруг сгибается, упираясь ему прямиком между ног. Ноги, естественно, тут же начинают дрожать, Хань воздухом давится, уставляясь в огромные глаза испуганно и возмущённо, а тот только ойкает и улыбается во все наличествующие зубы. Хань, проклиная всё на свете, вываливается в проход уже с лицом, близким по оттенку к алым кулисам, спотыкается о собственные ноги и в фойе вылетает практически пулей. Шестидесятилетняя женщина на кассе, от одного вида которой Ханя каждый раз озноб пробивает, поднимает голову, нехотя отрываясь от газеты, и Ханю как-то сразу хочется извиниться, вывернуть карманы и подписать документ о продаже ей собственной души, но он сглатывает вставшую в глотке неловкость и слегка кивает. - Добрый вечер! Я просил забронировать мне место в восьмом ряду, но Вы, по-видимому, забыли. Проверьте пожалуйста, двенадцатое… - Молодой человек! Я сижу здесь двадцать восемь лет, я не могла ничего забыть, я зал знаю лучше собственной квартиры! Вы по телефону бронировали? Невнятно, может, говорили? Звонят тут всякие, бормочут под нос, а потом возмущаются! Ханю становится как-то совсем за себя, маленького и несчастного, обидно, он выпячивает нижнюю губу и бубнит, уже вполне чётко осознавая, что ничего не добьётся. - Госпожа Ким, я здесь работаю вообще-то. И я напоминал! Не один раз… Кассир медленно, в лучших традициях фильмов ужасов наклоняет голову, глядя на Ханя поверх очков-половинок, чтобы лучше видеть, по всей видимости, и, презрительно цокнув, звучно встряхивает газету в руках. - Что Вы мне голову морочите? Нет билета – на выход пожалуйста! Ходят тут всякие… - Господин Лу! Вы ещё не в зале? Мне говорили, Вы уже расположились! Директор театра едва не налетает на Ханя сзади, прижимаясь округлым горячим боком весьма недвусмысленно, опускает влажную ладонь на тонкую талию, и Хань бы вывернулся двухвосткой в любом другом случае, но сейчас он выдыхает даже облегчённо, аккуратно отводя чужую руку от себя, максимально вжимаясь в стенку и растягивая губы в почти искренне радостной улыбке. - Господин директор, как вовремя Вы появились! Мне, представляете, место не забронировали, я не знаю, как так получилось, но я просил восьмой ряд… - Господин Лу, ну что же Вы?! Весь коллектив сидит на первом по традиции, там и Ваше место рядом со мной, я лично распорядился! Директор с умильной улыбкой хватает Ханя за руки, и тот едва не пробивает головой стекло над окошком кассы от отчаяния, воет тихонечко, сползая по нему щекой с противным скрипом, как наяву видя, как его маленькая талантливая ладошка уже посреди первого акта погибает в любвеобильной, потной, липкой директорской ручище, и, встрепенувшись, поворачивается к директору всем телом. - Я хочу сидеть ближе к центру, ближе к зрителю, понимаете? Я должен со стороны посмотреть, увидеть реакцию, понять, как видят это другие, мне это необходимо! Это ведь моя история… Директор закатывает глаза, мол, эти творческие да молодые уже в печёнке сидят, своего огорчения не скрывая, раздосадованно отлипает от Ханя и обиженно надувает толстые губы, становясь похожим на мультяшного персонажа, Ханя даже передёргивает немного. - Ладно-ладно, что-нибудь придумаем! Умеете же Вы испортить настроение, господин Лу! А такой талантливый мальчик… ах, пойдёмте, пойдёмте же в зал, скоро всё начнётся! Ваша премьера, господин Лу, Вы представляете? Осознаёте уже? Ханя и без его слов колотит мелкой дрожью, зал заполнен уже почти полностью, между рядами шелестом волн расходится монотонный шёпот, переходящий местами в гул. Волнение накатывает снова, Хань плетётся следом за семенящим короткими ножками директором, что торопливо отсчитывает ряды и резко останавливается у восьмого, впиваясь горящим хищным взглядом в того самого длинноногого парня. - Молодой человек! Прошу простить великодушно, но произошла некоторая заминка, у нас тут, понимаете ли, автор. Директор улыбается слащаво, скользя подобострастным взглядом по лицу парня, с таким видом, будто эта фраза вносит полнейшую и абсолютную ясность в ситуацию, которой пока, собственно, с позиции этого парня вовсе и нет. Он улыбается непонимающе, переводит взгляд на стыдливо вжавшего голову в плечи Ханя, лицо его проясняется, и он вскакивает на ноги, чем вызывает приступ восторженного умиления у директора. - Автор?! Неужели! Что же Вы сразу не сказали? Очень приятно! Парень протягивает Ханю широкую ладонь, - тот торопливо пожимает её, - а потом с совершенно невозмутимым видом плюхается обратно и максимально заинтересованно уставляется в программку, будто там не краткое содержание описано, а постельная сцена во всех подробностях. Хань едва челюсть не роняет, переводя беспомощный взгляд на директорскую лысеющую макушку, а тот краснеет весь, кряхтит многозначительно, вновь привлекая к себе внимание незнакомца. Тот отрывается от бумажки нехотя, но в глазах его под чересчур подвижными бровями Хань видит искорки насмешки, и становится как-то совсем обидно. - М? Что-то ещё? Может, и с режиссёром меня хотите познакомить? - Уважаемый, рядом со мной стоит автор пьесы, и он хотел бы сидеть именно на двенадцатом месте. Мы понимаем, что доставляем Вам некоторые неудобства, и взамен хотели бы предложить место в первом ряду. Отличный вид, прекрасная слышимость. Кстати, с режиссёром совсем рядом! - Спасибо, конечно, но я заплатил именно за это место и останусь здесь. Парень улыбается открыто, без капли стеснения, а директор встряхивается весь от злости, словно пёс после купания, бросает на Ханя короткий сердитый взгляд и быстрым, отрывистым шагом утекает к сцене, оставляя того отчаянно кусать губы. Незнакомец пожимает плечами и снова смотрит в программку, Хань поёживается, с грустью и надеждой поглядывая то на пустующее рядом с длинноногим кресло, то на выход. В итоге ему ничего другого не остаётся, кроме как вздохнуть горько-горько и медленно поплестись вслед за директором, смирившись со своей участью жертвы не особо сексуальных домогательств, но его на полушаге останавливает короткий смешок. - Эй, автор! Так быстро сдашься? Хань так и замирает с занесённой над полом ногой и разворачивается несмело, а парень улыбается ему во весь рот, призывно кивая, сидя уже на соседнем месте. - Я девушку приглашал, а она в последний момент предпочла театру горнолыжный курорт. Хотел посидеть здесь в гордом одиночестве, но раз уж у тебя так горит… Садись. Хань моргает пару раз, всё ещё этому типу не веря, но протискивается к заветному месту снова через чужие ноги и цепкие взгляды, усаживается удобно, насколько позволяет кресло, вновь поправляет лацканы, манжеты и стряхивает несуществующие пылинки с отутюженных, немного старомодных брюк. Сосед наблюдает за ним с плохо скрываемым интересом, почёсывает гладковыбритый подбородок и подпирает голову кулаком, уставляясь уже открыто. Ханя нервирует немного, он потрясывает ногой и фыркает, вконец рассердившись. - И к чему было это всё, если место изначально было свободно? - Я же не знал, что ты правда к кассам побежишь. Думал, поболтаем немного, обсудим ситуацию. А потом… ты ведь не один вернулся. Отдавать своё место этому жирдяю у меня не было ни малейшего желания, но вот подарить его тебе, уже совсем отчаявшемуся – совсем другое дело. Парень отвечает с самодовольной улыбкой, Хань хмурится смущённо и торопливо отворачивается, принимаясь с преувеличенным вниманием разглядывать лица возбуждённых зрителей, стараясь настроиться на просмотр, но сосед разговор заканчивать, по-видимому, не собирается. -Что, правда автор? - Угу. - Лу Хань, значит. А я Пак Чанёль. - Откуда Вы… ах, да, в программке ведь указано. Очень приятно. - Мне тоже. Я здесь впервые, если честно. - Надеюсь, Вам понравится. - Вряд ли. Тебе же не нравится. Хань вскидывает удивлённо брови, поворачивая к парню озадаченное лицо, а тот фыркает легко и улыбается, Хань думает, что других эмоций у того просто нет - сплошное радостное лукавство. - С чего Вы взяли? - Ты зажат, плечи напряжены, пальцы трёшь постоянно… - Это премьера моей первой пьесы, как мне ещё реагировать? - Тоже верно… но… ты щуришь глаза и часто моргаешь – освещение для тебя некомфортное, бросаешь хмурые взгляды на кулисы, будто расстояние прикидываешь – сцена мала, тебе хотелось бы большую для этой истории. Кресла неудобные, это я и сам уже понял, а у тебя спина болит, ты морщишься, когда встаёшь, видимо, сидишь тут уже давненько, и… дать салфетку? Хань, уже распахнув глупо рот, во все глаза пялится на этого странного Чанёля, что явно умеет читать мысли, потому что каждое слово в точку, а вот последняя фраза его выбивает из колеи совсем. Он опускает взгляд на свои ладони и осознаёт, что снова трёт их друг о друга. - Ты постоянно трёшь их, будто тебе неприятно. Этот жирдяй их лапал, да? Чанёль выуживает из кармана влажную салфетку в тоненькой индивидуальной упаковке, и Хань лишь кивает растерянно, вскрывая её и принимаясь тщательно оттирать руки от чужих касаний. - Это его дурная привычка. - И привычка эта распространяется только на миленьких молодых писателей, я прав? Хань кивает снова сконфуженно, но всматривается в чужое лицо внимательней, забывая свою обиду из-за спора, как оказалось, на пустом месте, и вновь отмечая, что парень красив как-то неестественно, чересчур и слишком, так, кажется, не бывает. Не отказывают девушки таким парням, разве что дуры, но с дурами такие парни не связываются вовсе. - Вы наверное психолог? - Я люблю психологию, но зарабатываю не этим. У меня два бара в центре, я оставлю тебе визитку, заходи как-нибудь, угощу бесплатным пивом. Хотя нет, пиво ты пьёшь вряд ли. Вино. Белое. Сухое? Может, даже ультра? - Хватит копаться в моей голове, это незаконно! Чанёль смеётся глухо и мягко, Хань краснеет и чувствует, как эти приятные звуки окутывают его неким подобием тёплого одеяла в хлопковом пододеяльнике, и выбираться наружу из него не хочется, он смотрит и смотрит на дёргающийся кадык, морщинки у глаз и длинные ресницы. Звучит третий звонок, Хань подскакивает на сидении и напрягается тонкой струной, мгновенно выбрасывая из головы ненужный хлам типа мыслей о том, что под рубашкой у этого Чанёля наверняка всё ещё красивей, чем на лице, что в любой другой ситуации было бы славно познакомиться поближе, но теперь он у Чанёля будет ассоциироваться с грязными пальцами, лысиной директора и старомодными брюками – ну как ему в голову вообще пришло их сегодня напялить? И ещё о том, что та девушка всё же редкостная дура. Спектакль начинается лёгкой ненавязчивой мелодией и стуком каблуков по сцене. Хань морщится: в его произведении никаких каблуков и в помине не было, потому что история изначально планировалась без женского участия. Действие разворачивается в пределах одной спальни, и Хань придирчиво рассматривает декорации, удостоверяясь, что хотя бы в мелочах соблюли хоть какой-то порядок, раз из пары героев – только начавших осознавать свою нетрадиционную привязанность геев сделали самую обычную обоеполую семью. Актриса играет из рук вон плохо, мужчина красуется чересчур, на нём шёлковая чёрная пижама вместо простой белой майки, и во взгляде нет той поволоки, что так старательно расписывал Хань в своём крошечном совсем рассказе, из которого молодой и креативный, пусть и немного не в себе, дуэт режиссёра и сценариста сумел сотворить драму в двух актах. Музыка Ханю не нравится, не нравится чересчур яркое освещение, не нравятся переписанные реплики и напичканный банальными мелочами сюжет, он ёрзает в кресле, трёт лицо, тычется беспомощно лбом в спинку переднего кресла, вздыхает так тяжело, будто актёры не по сцене скачут, а по его собственным плечам, которые опускаются всё ниже и ниже. И едва кулисы дёргаются под звуки аплодисментов, знаменующих окончание первого акта, он вскакивает с места и в пару секунд оказывается в фойе. Бармен улыбается, услужливо подавая бокал шампанского, но Хань требует коньяк, кривится от запаха и осушает бокал одним выжигающим горло глотком. - Боже, ну как она это говорит?! Вы слышали? Их же обучают, Боже, их лучшие мастера обучают в этих их институтах, а они выходят и вот такими писклявыми голосами ломают чужие жизни. Это убого, это провал, понимаете Вы или нет?! Хань опрокидывает в себя вторую порцию напитка и не сопротивляется, просто сил на это совсем нет, когда непонятно откуда взявшийся Чанёль с заботливой ухмылочкой запихивает ему в рот бутерброд с лососем. - Слышал-слышал. Как по мне, вполне себе на уровне. Просто ты видишь всё по-другому, ты же в своей голове живёшь, ты там с твоими героями рядом сидишь, а они видят лишь чёрные буквы на белых листах, вот и несут отсебятину. Они же наверняка даже не читали оригинал, а надо было распечатать, вручить лично и проверить потом! Ты что, на репетициях не был? - Там всё по-другому было! Декорации переделали, костюмы поменяли, половину реплик местами переставили! Господи, да кому это вообще может понравиться?! Критики забракуют, и плакала моя карьера. - Ой, не драматизируй, ты просто перенервничал. Как там… «Расслабься! Из страны нас за это не выгонят и наши фото по столбам расклеивать не станут. А мы ещё поломаемся перед ними». Хань хмыкает коротко, растягивая губы в улыбке, но спустя всего секунду распахивает глаза шире, напряжённо выпрямляясь на стуле. Чанёль процитировал реплику героя из его пьесы один в один, но в спектакле фраза была изменена, и в голове быстро и немного шумно начинают роиться сбивчивые мысли. Чужой пытливый взгляд сбивает с толку, но Хань понимает, наконец, что он означает. От этого немного больно сдавливает в груди, но парень делает над собой усилие, и ему почти удаётся этого не замечать. - Вы… читали? - Что читал? - Бросьте. Вы читали. Мою пьесу. То есть… мой рассказ в интернете. Хань смотрит парню прямо в глаза настороженно и немного строго, тот улыбается сладко-сладко, как кот, только что вылизавший свой пушистый зад и устроившийся спать у батареи, наклоняется чуть ближе и заговорщически шепчет. - Так ты правда-правда автор? Тот самый загадочный и неуловимый, мегапопулярный в интернете Предрассветный Олень? Хань заливается краской, в животе начинается нервное шевеление, и он кладёт ладонь себе под пупок, чтобы хоть немного успокоить взбушевавшиеся внутренности. - Вы не говорите никому пожалуйста, здесь никто кроме сценариста не знает, что рассказ о геях… О, Боже, как неловко… я знал, что это произойдёт, я знал, что лучше ни с кем не разговаривать, я пойду... - Ну, уж нет! Никуда я тебя теперь не отпущу, милый Оленяша. Чанёль щурится счастливо, присаживаясь на соседний стул, и Хань медленно сжимается в маленький комок, мечтая провалиться сквозь землю, не зная, куда деться от чужих дико горящих глаз. - А я, знаешь, не поверил тогда, думал, директор твой решил сыночка или мальчика своего посадить на моё место. И сейчас-то с трудом… я совсем иначе тебя себе представлял. В интернете множество легенд ходит о том, почему ты так скрываешься, ни страниц в соц. сетях, ни контактов. Якобы у тебя всё лицо в ужасных шрамах или нос провалился, некоторые даже предполагали, что ты женщина. На тебя ведь чуть ли не молятся. В определённых кругах. Чанёль многозначительно вскидывает бровь, и Хань прикусывает губу от неловкости. - Об этом тоже… никто не знает. Так что я прошу Вас… - Я никому ничего не скажу. Но ты сейчас пойдёшь со мной. Сил моих нет смотреть, как тебя по креслу плющит от отчаяния. Пойдём-пойдём, в моем баре найдётся коньяк получше. Да и компания тоже. Чанёль бросает взгляд Ханю через плечо, и тот, обернувшись, резво вскакивает со стула, заметив приближающегося быстрым нелепым шагом директора. За час, что длился первый акт издевательства над ханевой тонкой душевной организацией, успевает совсем стемнеть, и парни выходят уже на сверкающую огнями вывесок и рекламных стендов, фар машин и экранов смартфонов улицу. Под ногами подмёрзшие лужицы, изо рта пар валит клубами, и Хань ёжится, втягивая голову в плечи, чувствуя, как она начинает кружиться. Стоило поесть что-нибудь ещё кроме того единственного несчастного канапе за весь день, который насильно затолкал в рот Чанёль. Хань шмыгает носом и поворачивает голову, натыкаясь на чанёлевский взгляд, сменившийся с того лукаво-испытующего, что был в театре, на открыто-восторженный, и Хань, так не вовремя вдохнувший, давится морозным воздухом. - Что?! - Нет-нет, ничего. По глазам видно, что совсем не «ничего», далеко не «ничего», но Чанёль так мило смущается, опуская глаза, что Хань расспрашивать не решается, и сам краснеет до самых кончиков ушей. Они шагают молча, Чанёль продолжает улыбаться как идиот, пряча пухлые губы в шёлковый шарф, Хань старается не пялиться слишком уж открыто, но две дозы коньяка уже ударили в голову, и получается с каждым шагом всё хуже. У Чанёля губы и глаза блестят, а нос – Хань таких носов никогда не видел – длинный и милый, как и сам парень. - Можно вопрос? Обладатель носа, которому Хань уже мысленно присудил звание «Нос Южной Кореи 2016» резко поворачивается, и Хань не успевает отвести заворожённого взгляда, икает и улыбается стеснительно. - Только если не очень личного характера. Мы с тобой всё же ещё не слишком близко знакомы. - Эм-м-м… боюсь, что он как раз очень личного… ну ладно тогда, как-нибудь позже. Чанёль вздыхает и смешно морщит нос, а Хань хмыкает пьяненько, ему так весело становится, так хорошо, он рассматривает чужие покрасневшие оттопыренные уши и улыбается как чеширский кот, спотыкаясь на ровном месте. - Я гей. Если ты об этом хотел спросить. Чанёль спотыкается тоже, ошарашенно смотрит на парня, глотая холодный воздух, и Хань понимает с сожалением, что нет, совсем не об этом его хотели спросить. Но отступать поздно, коньяк в крови бушует, и Хань через силу рисует на лице глупенькую улыбочку, благо два месяца в театре не прошли даром – на сцену хоть сейчас. - Ну, что? Разве не ясно было изначально? Ты ведь читал мои рассказы. Я пишу о геях, потому что мне нравятся парни, нравятся мужские тела и их отношения… ну, не тел, а парней, ну, ты понимаешь ведь… - Вообще я хотел спросить, как ты решился на постановку, но… если тебе хочется поговорить об этом… «Чёрт!» - Ха-ха, нет, давай лучше о театре, да! Что ж… как я решился… дай-ка подумать. У меня друг там работает, Минсоком зовут. Не то чтобы он считал мои рассказы на что-то годными, нет, просто вот этот его чем-то зацепил, и он втайне от меня показал его сценаристу. Тот приврал, поменял героев, место, почти заново переписал, и получилось то, что получилось. Мне позвонили когда, я подумал, что это розыгрыш, потом психовал неделю на Минсока, что он без разрешения это сделал, но потом благодарен был. Я бы сам никогда не решился, а тут такой шанс, я и ухватился за него как за единственный. Кто знает, вдруг кому-то понравится, мне бы очень хотелось выпустить книгу. Хоть разок. - Почему ты сам не отнесёшь свои рассказы в издательство? Сейчас так много самой разной литературы, никогда не знаешь, что станет популярным завтра, думаешь, твоим историям не найдётся своей ниши? - Ну… это как-то… стрёмно? Как будто я действительно считаю себя талантливым… - И свою чудесную оленью мордочку ты тоже ото всех прячешь, потому что это «как-то стрёмно»? Хань замирает на месте как вкопанный, Чанёль делает по инерции ещё три шага, а потом медленно возвращается задом наперёд, останавливается рядом, коснувшись Ханя рукавом серого пальто, и наклоняется немного, заглядывая Ханю в глаза. Улыбается он так, что у Ханя перед глазами звёздочки начинают кружиться, дыхание спирает, и ёкает всё, что может у человека ёкать, и что не может. Чанёль хмурит густые брови и резко выдыхает. - Тебя мой комплимент в ступор вогнал? Тебе так редко говорят, что ты красивый? - Ты ведь… с девушкой хотел прийти. - И что? Это может как-то помешать сделать красивому мужчине комплимент? - Нет, но… - Я сестру приглашал. Хотел поделиться с ней радостью от постановки пьесы моего любимого автора. Но она в последний момент передумала и отправилась кататься на горных лыжах с новоиспечённым бойфрендом. Хань, сложи два и два: я пригласил на важное для меня событие сестру, к ней очень привязан, в итоге пришёл один, регулярно читаю рассказы про нетрадиционные отношения и безбожно залипаю в тебя с самого первого взгляда. И прямо сейчас я веду тебя в свой бар. Тебя, а не какую-нибудь милую барышню на каблучках. Есть ещё сомнения в том, что нам с тобой есть смысл познакомиться поближе? Информация мучительно медленно укладывается в ханевой маленькой, слегка протрезвевшей головке в более-менее складную картинку, он глупо хлопает глазами, а Чанёль останавливает его у входа в бар с неприметной, мигающей красным вывеской. Хань никак не может до конца поверить, просто не могло ему так повезти, Чанёль красивый, милый, обходительный и воспитан просто замечательно – Хань мысленно аплодирует его родителям и нуне – ну не бывают такие идеальные парни геями… Чанёль не выдерживает минутной паузы, за которую лицо Ханя окрашивается то в ярко-розовый, то серо-зелёный цвета, цокает языком и закатывает глаза, упираясь руками в бока. - Я дрочу на твоего Сехуна! Теперь поверишь? Хань вскидывает брови и немо открывает рот, а Чанёль хохочет громко и басовито на зависть пожарной сирене и заталкивает его в открывшуюся дверь, коротко приветственно кивнув охранникам. В баре накурено и немного душно, Хань закашливается глухо, морщит аккуратный нос и совсем не аккуратным движением стягивает с шеи шарф, задевая локтем так не вовремя проходящего мимо официанта. С подноса, словно в замедленной съёмке, качнувшись, падает гранёная бутылка чего-то крепкого, глаза Ханя испуганно расширяются, он дёргается в сторону, стремясь спасти бутылку, но предсказуемо запинается о собственную ногу и сам, крякнув, теряет равновесие. Однако, ни удара, ни звона битого стекла, ни чужого хохота – не происходит ничего, и Хань, осторожно приоткрыв один глаз, обнаруживает себя в сильных мужских объятиях Чанёля, что смотрит на него сверху вниз с испуганной полуулыбкой. И Хань, смотря в его глаза, видит отчётливо пульсирующие сердечки, как у мультяшных героев, и всего в одно мгновение покрывается пунцовым – в тон освещению – румянцем. Чанёль ставит его аккуратно, бережно, будто дорогую вазу или дорогого человека, поднимает упавший на пол шарф. - Цел? - Благодаря тебе. Хань оглядывается, наконец, и распахивает глаза ещё шире, увидев, как тоненький официант с красивыми бёдрами и ярко подведёнными глазами, легко подбрасывает в руке ту самую бутылку, легко водружая обратно на поднос. - Я профи, детка, в следующий раз не переживай обо мне, а позаботься лучше о своей аппетитной заднице. Если бы не наш босс, на ней бы уже красовался большущий синяк! Официант игриво хмыкает, подмигивает и, задержав на Хане взгляд чуть дольше приличного, удаляется. - Это Бэкхён. Не вздумай с ним спорить, язык без костей, сделает тебе такую антирекламу, что появиться в этой части города ты не сможешь ещё лет пять. А мне бы очень хотелось, чтобы ты сюда иногда заглядывал. Чанёль подхватывает Ханя под локоть, отбирает пальто и усаживает за столик в углу, сам встаёт за стойку и принимается колдовать над бутылками. Из кухни спустя уже несколько секунд одно за другим появляются любопытные лица, разглядывающие Ханя оценивающе, лица улыбаются, ухмыляются и скрываются снова, Ханю не по себе немного, но осознание, снизошедшее наконец-то до его головы, заставляет растянуть губы в совершенно дебильной улыбке. «Я ему понравился. И не только за рассказы». Чанёль приносит коньяк, два бокала и тарелку маленьких бутербродов, которую сразу же пододвигает ближе к парню. - Ешь, не хочу, чтобы тебя вырубило через полчаса. Как ты себя чувствуешь? - Ничего. Голова кружится слегка… от всего. - Не жалеешь, что не остался на второй акт? - Нет, вовсе нет. Спасибо тебе. Глаза Чанёля вспыхивают, стоит лишь Ханю посмотреть на него с благодарностью, он выдыхает, облизывает губы и хватается за бутылку, принимаясь разливать тёмный напиток. Они разговаривают ни о чём и обо всём, обсуждают игру актёров, все несостыковки и мелочи, вспоминают сердито-растерянное лицо директора театра, когда он увидел, как Хань выбегал на улицу, держа Чанёля за руку. Хань вспоминает вдруг тот момент тактильно и понимает, что ему очень нужно, пока не закончилась эта ночь, потрогать его тёплую ладонь снова. Чанёль весёлый, глаза у него в отблесках тусклых лампочек над столиком один в один коньячного цвета, голос глубокий и томный, с эротичной хрипотцой, и Хань не понимает, как раньше её не замечал. В голову вновь ударяет хмель, по бёдрам пробегается лёгкой волной приятная дрожь, и Хань ёрзает на диванчике, понимая, что ещё совсем чуть-чуть алкоголя, ещё немного откровенных взглядов, ещё пара случайных касаний, и будет очень сложно разойтись по разным домам. Хань не помнит, чтобы его так быстро начинало по кому-то ломать. - Когда ты начал писать? - Три года назад. Расстался с очень близким мне человеком, загнал себя в жуткую депрессию, а когда осознал, что пора выкарабкиваться, был уже таким ничтожеством, что посмотрел на себя в зеркало и испугался. Нужно было срочно поднимать свою самооценку, вот и начал выкладывать в сеть всякое разное… - А я ведь не поверил сначала, что это ты… не верилось до тех пор, пока ты пыхтеть как ёж не начал. Я с того момента от тебя вообще взгляд отвести не мог, понимал, что неприлично уже, отговаривал: « Ну же, Ёль, это почти домогательство!», - а всё равно не мог. А когда ты из зала выбежал, я вдруг так испугался, что ты исчезнешь, что я могу вот так просто тебя упустить. Сам не понял, как за тобой выскочил. Ты был в таком отчаянии… и тогда у меня вообще никаких сомнений не осталось. Ты – это он. Тот самый… Олень. Хань, решивший запить бутерброд водой, прыснув, выплёвывает добрую её половину на стол, заливаясь глухим, булькающим смехом, Чанёль хохочет тоже, закрывая горящее от смущения лицо огромными ладонями, а неожиданно появившийся Бэкхён, лишь цыкает, вытирая стол тряпкой. - Какой олень ещё, Пак, ты пикапер от Бога, мать твою! Он тебе копытцем в нос зарядит, и будет прав! Хань смеётся ещё громче, откидываясь на спинку дивана, вытирает костяшками пальцев выступившие на глазах слёзы, и сквозь смех выдаёт. - Какой-какой… Предрассветный! Собственной персоной, прошу любить и жаловать! Бэкхён, многозначительно сверкнув глазами, фыркает и громко шлёпает по столу ладонью, прямо у Ханя перед носом. - О’кей! А я тогда Дева Мария! Чанёль, этому больше не наливать, уже возомнил себя нашей богинечкой… Олень… тоже мне, пф-ф-ф! - Это правда он. - Чего? Бэкхён, едва отвернувшись от стола, непонимающе смотрит на Чанёля и лишь потом окидывает настороженным взглядом Ханя с головы до пят. Хань моргает только глупо, смущённо улыбаясь, а Бэкхён наклоняется ближе, внимательно вглядываясь в его лицо. Хань хихикает нервно и легко хлопает себя ладошками по раскрасневшимся в который раз за вечер щекам. - Да, это я. Я и представить себе не мог, что я так популярен… всего-навсего рассказики… ну что же Вы так смотрите? Мне, право, неловко… Хань смущается ещё больше, утыкается носом в бокал и хихикает теперь в него, втягивая носом алкогольные пары, и лишь когда вокруг повисает подозрительная напряжённая тишина, несмело поднимает голову. На него абсолютно серьёзно, сосредоточенно смотрят пять пар карих глаз, и у Ханя язык к нёбу присыхает, он порывается встать, но Бэкхён хлопает ладонью по столу снова, и парню ничего другого не остаётся, кроме как шлёпнуться обратно и обмереть испуганным зайцем. - Нет, я знал, что это парень! Ну не могла девчонка в таких подробностях описывать мужские ощущения в постели, уж больно всё подробно и жизненно! Парень с именным бейджем «Кёнсу» и огромным мясным ножом в руке сверлит Ханя самым грозным взглядом, ухмыляется и, резко развернувшись, возвращается на кухню. - Боже, какой он милашка! Тао пищит, бросаясь к Ханю с вытянутыми в жесте «тискать-тискать» руками, но Чанёль впечатывает ему в грудь кулак, преграждая путь, и тот складывается пополам, отползая в сторону. Бэкхён звонко постукивает ноготком по столешнице и, не отрывая взгляда от Ханя, обращается к Чанёлю. - Пак, объяснись! - Я ведь говорил, что по его рассказу, то есть по переписанному под гет сценарию поставили пьесу, и я… - Так это правда?! Я думал, ты разводишь меня! Как вы познакомились? - Хань сидел на моём месте и… - Мамма Мия, ты чёртов везунчик, Пак Чанёль! Так тебя зовут Хань, что за чудное имечко! Я Бён Бэкхён, очень приятно познакомиться! Я два года по тебе фанатею! Бэкхён кланяется так, что едва лбом столешницу не пробивает, Хань испуганно вжимается в спинку дивана, но улыбается уже во весь рот, не веря своим глазам и ушам. - Так, парни, давайте закончим вашу паломническую миссию на сегодня, у вас много работы! Парни, эй! Премии в этом месяце лишу! Парни сливаются кто куда в ту же секунду, оставляя Чанёля стыдливо кусать губу, а Ханя растерянно шарить взглядом по столу. - Прости. - Нет-нет, я сам виноват. Надо же было ляпнуть… но это было приятно. Вам правда настолько нравится моя писанина? - У нас тут настоящий фанклуб твоего творчества. Но теперь, кажется, будет фанклуб и лично тебя. Хань смеётся, трёт горящие щёки ладонями и вспоминает вдруг то, о чём говорил до этого сумбурного раскрытия его персоны Чанёль. - Ты поэтому не хотел меня упустить сегодня? Потому что хотел показать друзьям? Улыбка в одно бесконечно длинное мгновение сползает с лица Чанёля, а в глазах меняется столько эмоций, останавливаясь на невинном, почти детском испуге, что Хань теряется. - Нет конечно, как ты мог подумать такое? Я просто… ты понравился мне, правда, и я… хотел познакомиться… узнать тебя поближе. Ты мне очень сильно нравишься. Как парень. Я когда тебя увидел впервые, ещё в том проклятом кресле номер двенадцать, у меня дыхание сбилось, я не понял ещё ничего толком, а пальцы уже задрожали, и я мог, мог ведь просто молча сесть рядом и посмотреть этот спектакль, но мне хотелось, чтобы ты посмотрел на меня, чтобы ты заметил меня. Я, кажется, понял сегодня наконец, что чувствует Чонин в твоих рассказах, когда впервые видит Сехуна. Это… тоска и томление, непреодолимая тяга и собой же мгновенно воздвигаемые запреты: «глупо», «неприлично», «некрасиво», «ну что ты скажешь ему, идиот?». Это… словно песня, в которую влюбляешься с первых аккордов… неописуемо. Голова кружится от выпитого и чужих слов, Хань выдыхает судорожно, прикрывает глаза, делает глубокий вдох и смотрит уже на совсем другой мир. Нежные звуки изумительного блюза – Хань не любит и совсем не разбирается, но вот сейчас он звучит именно изумительно – что-то бередят внутри, и там тянет-тянет той самой тоской и томлением. И глаза напротив сверкают ярче мерцающих лампочек вокруг, и народ куда-то испаряется, словно по мановению волшебной палочки или просьбе Чанёля, так обидно будет чуть-чуть, но и приятнее в разы. - Ты мне тоже… очень нравишься. С ним так легко шутить и смеяться, Чанёль смеётся так, что хочется уткнуться ему лбом в грудь, схватить за грудки и никогда никуда больше не отпускать, чтобы смеялся только над ханевыми шутками невпопад, его неловкостью и глупыми рожицами, и смотрел вот так влюблённо только на него. Легко улыбаться ему открыто и уже совсем без стеснения, в этом плане у Чанёля есть огромное преимущество перед предыдущими ханевыми увлечениями – море алкоголя под рукой, а Ханя всегда накрывает волной лёгкого пофигизма уже с третьей рюмки, если не закусывать и не выходить на улицу. С Чанёлем очень легко пить, и Хань не знает, от количества ли выпитого его слегка тошнит, или от того, насколько ему этого парня хочется. Чанёль всё говорит, исповедуется, но Хань не слушает уже, впитывает чужие эмоции, подзаряжается и вдохновляется, осознавая, что завтра, вот только проснётся и освежится под прохладным душем, из ворда не вылезет. Его накрывает морем чужих чувств, они проникают в грудную клетку и разливаются там лиловым морем, а над ним небо цвета коньяка, а вместо садящегося солнца кусочек лосося на сливочном масле. От картинки в голове становится очень смешно, Хань хихикает, уткнувшись носом в рукав рубашки, пиджак давно валяется где-то на диванчике, и лишь качает головой, улыбается в ответ на непонимающий чанёлев взгляд. - Можно ещё один очень личный вопрос? - Уже да. Сколько угодно. Чанёль смаргивает и облизывает губы, у Ханя в нижней части живота затягивается морской узел, и дышать становится сложнее от уже открытого жаждущего взгляда. - Почему ты начал писать? Почему именно писательство? Почему Чонин, почему Сехун? Почему не Чанёль и Хань, к примеру? Хань хмыкает, принимая за шутку, не видя чужих взволнованных глаз, выпрямляется с трудом, почёсывает зудящий глаз, разминает шею, собираясь с мыслями. «А действительно… почему?» - Мне кажется порой, что я за троих чувствую. Вот кто-то живёт за троих полной жизнью: пашет как лошадь, кутит в клубах, отдыхает на островах, трахается каждую ночь с разными красивыми людьми, ни о чём не беспокоится. А мне достаются все те чувства, которые он мог бы пережить. Одиночество, тоска… во мне любви столько… и когда она давит изнутри так, что рёбра ноют, спать по ночам не дают, я сажусь писать. Придумываю себе Сехуна, который забирает хоть сколько-нибудь, лишь бы дышалось свободнее, и пишу для него Чонина, которому эти чувства необходимы. Мне этой любви и на Сехуна, и на Чонина хватает. И на всех второстепенных, фоновых. Он такой красивый, этот Чонин, Господи, ты бы видел! Как чёрт красив, ах, если бы я умел рисовать… он из тех, на которых смотрят и ногти грызут, а он улыбается всегда, как сытый хищник, его хотят все, вот все буквально! А он… а ему никого и не надо ведь кроме Сехуна, он единственный, кто ему стоил усилий, ему ведь все прочие «останься, разденься», а Сехун гордый, сам не попросит никогда… только эта улыбка дурная, губы плоские, он их вечно облизывает, помнишь? Оттого они блестят всё время влажно и пленительно, у Чонина крышу сносит напрочь от них, и… что я несу, Боже, ты меня идиотом считаешь наверняка! Хань роняет зардевшееся лицо в ладони и смеётся над самим собой, думая, что сболтнул столько лишнего, что если его до этого не записали в сумасшедшие, то теперь он обречён попасть под эту категорию со стопроцентной гарантией. И он вздрагивает, когда Чанёль вдруг протягивает к нему руки, отнимает тонкие ладони от лица и сжимает в своих, глядя в глаза так нежно и так тепло, что Хань потёк бы безобразной лужей, если бы не нервная дрожь по всему телу, сковывающая наподобие экзоскелета. - Ты потрясающий, Хань. Мне бы безумно хотелось попасть в твою голову хоть на минутку. И Хань понимает, что в нём, большом и грузном, но таком милом, совсем не то напускное яркое и игривое, что было в театре – как смешно и символично – он мягкий и тёплый, он как то одеяло, те самые ощущения, что прорывались ещё тогда безошибочно, от косых взглядов. Иногда напрямую не видно, но стоит лишь сместить фокус на ключицы или ворот рубашки, и чужое лицо меняется настолько, что просто не верится. И ладони его огромные, надёжные, жаждущие дрожат, и глаза его наивные, умоляющие выдают с потрохами. В нём то самое, чего хочется Сехуну в ханевых рассказах, то, что он находит в Чонине, что создан был только для него, под него, ради него. Чанёль настолько тот самый Чонин, что Хань, смаргивая, видит в кривом отражении стекла пузатого бокала себя чуть выше, с острым подбородком и узкими, чёрными совсем глазами. И так худо от этого становится, так страшно, что пальцы дрожат, и язык с губами немеют. «Бежать, бежать, пока совсем не пропали…» - Отвезёшь меня домой? - Уже? То есть… да, конечно. Я вызову сейчас. Уезжать совсем не хочется, Хань видит, как не хочется Чанёлю его отпускать, и когда спустя сорок минут неловких взглядов и давящей, плотной и глухой тишины, машина останавливается у нужного подъезда, Хань понимает, что бежать было слишком поздно. Чанёль вылезает из машины первым, помогает выбраться Ханю, которого ноги едва держат, ставит ровно и запрокидывает голову, вглядываясь в черноту окон и так удачно подставляя жадному взору большой острый кадык, на котором Хань безбожно залипает на десяток секунд. Решиться оказывается просто. Проще, чем оторвать взгляд от этого откровенного порно над воротом рубашки. - Мой тринадцатый. Пойдём, покажу тебе пару черновиков. Хань не дожидается ответа или реакции, просто суёт водителю деньги и шагает торопливо к двери, надеясь, что Чанёль не переспросит, потому что язык уже немеет от волнения, а запас смелости исчерпан на месяц вперёд. Чанёль не переспрашивает, лишь выдыхает так громко, что у Ханя на миг закладывает уши. В лифте они молчат, от зеркальных стен глухим эхом отражается бешеный стук сердец, рваные дыхания и шорох одежды, Хань смущается, представив, как все эти звуки усилятся в разы, когда Чанёль будет раздевать его, прикрывает глаза и изо всех сил сжимает кулаки. Замок грохочет оглушительно в тишине раннего утра, солнце вставать ещё и не думает, и Хань включает свет в прихожей, тут же об этом пожалев: Чанёль встаёт к нему вплотную, прижимая к стене, и Хань видит его горящие глаза, от блеска которых по ногам и животу расползаются предательские мурашки. Долгий взгляд пристальнее изучающего, Чанёль медлит, хотя глаза его не лгут – ему безумно хочется, и Хань, выдыхая, подаётся вперёд, легко и немного неловко касается губами его пухлых и влажных. Комната скачет, сердце подпрыгивает к глотке и ухает вниз, туда, где уже давно всё напряжено и раскалено до предела, и Чанёль только усугубляет – целует глубже, лаская язык осторожно, но настойчиво, и Хань плавится, выскальзывая из пальто и пиджака. Чанёль отрывается от его губ нехотя, щекочет прерывистым дыханием шею и цепляет пальцами бляшку ханевого ремня. - Это ведь ничего, что сначала мы займёмся сексом? Я безумно хочу почитать твои новые работы, но… в данный момент сконцентрироваться будет несколько проблематично. - Значит я тебе нравлюсь больше, чем они? Чанёль обмирает на поцелуе в шею, уже затолкав парня в спальню, отрывается и заглядывает в глаза, непонимающе, умильно хмуря брови. - Что? - Настоящий Лу Хань нравится тебе больше, чем популярный Предрассветный Олень? Хань дышит неровно, сверля взглядом чужую ямочку между ключиц, и сжимается весь, когда вместо ответа Чанёль глухо смеётся и целует его в макушку. - Столько глупых мыслей в такой маленькой головке… - Ответь. - Мне нравишься ты. Я хочу тебя. Спать с твоими рассказами, конечно, чисто теоретически возможно, но вот заниматься с ними сексом будет немного сложно. С груди Ханя словно камень сваливается, и терпеть больше не получается, он выдыхает решительно, стягивает с чужих плеч пальто и, ухватившись за ворот рубашки, тянет за собой на кровать, попутно сбрасывая ботинки. *** Рассвет окрашивает комнату в бледно-оранжевый, Хань лежит на боку, сонно разглядывая узоры на шторах, подушка расплющивает лицо в смешную мордашку, и Чанёль, вернувшись из душа, не удерживается от звонкого поцелуя в мягкую щёку. - Ай! Ты весь мокрый! - Мокрый и очень горячий. Хочешь, и тебя согрею? Большая ладонь скользит вниз по гладкому бедру, и Хань мурлычет тихонько, изворачиваясь, и не позволяя себя трогать в самых интимных местах. - У меня зад болит ужасно, сначала это сиденье в театре, потом посиделки на твоём диване, потом… это! Если бы ты сразу сказал, что у твоего тела несколько нестандартные размеры, я бы тебя ни за что в дом не впустил. Чанёль смеётся заливисто, крепко обнимая растрёпанного парня за плечи и прижимая к себе нежно, бережно, словно крошечного котёнка. - Я ведь и думать не смел, когда увидел тебя впервые в зале потерянного, милого до безумия, что даже заговорить с тобой решусь. Но ты сидел на моём месте, и я решил, что судьба. Я и представить не мог, что настолько судьба… у меня, двадцатисемилетнего мужика хреновы бабочки в животе! Бабочки, Хань! Я с ума схожу с тобой, кажется. Никогда не думал, что так бывает в самом деле. Не думал, что смогу влюбиться с первого взгляда. Не мог и предположить, что останусь на ночь у человека, которого знаю меньше суток, и захочу остаться насовсем. - А я не думал, что когда-нибудь почувствую себя героем своих рассказов. Но ты так смотришь на меня, что меня колотит как Сехуна перед Чонином. Я напишу нас главными героями, Чанёль. Как ты хотел. Про Чанёля и Ханя. Но с тебя регулярное вдохновение. Они целуются ещё долго, болтают и насмотреться друг на друга не могут, не могут и уснуть, и когда солнце уже поднимается так высоко, что бесстыдно и беспощадно заливает светом всю кровать, а в желудках начинает громко урчать, Хань, щурясь от ярких лучей, встаёт, потягивается и вдруг оборачивается к тщетно пытающемуся выбраться из одеяла парню. - Хочешь, я покажу тебе Чонина? Чанёль, едва привстав, опускается обратно и хмурит брови настороженно. - Того самого? Как это? - Надеюсь, нам повезёт, и… впрочем, не будем загадывать. Одевайся! Солнце для конца ноября просто аномальное, они щурят глаза и морщат носы, шагая через парк, Чанёль выпытывает у Ханя, куда они направляются, но тот лишь качает головой, сдержанно улыбаясь и заставляя того сердито и до безумия мило рычать. Хань приводит Чанёля в кафе с расписанными окнами на пересечении двух оживлённых улиц, тянет к угловому столику и спокойно располагается на диванчике, немного щурясь от боли. Чанёль не понимает совсем ничего, вертит головой и уставляется в итоге на Ханя, уже спокойно листающего меню, в упор. - Ты меня просто так раздразнил, чтобы из дома вытащить? Обещал Чонина показать, хоть я и не понимаю, что это значит, но… - Обещал, значит покажу... Тс-с-с! Смотри. Чанёль резко поворачивает голову и успевает лишь краем глаза заметить мелькнувшую за окном тёмную фигуру. На часах без десяти двенадцать, колокольчик на входе звякает, и в кафе влетает запыхавшийся парень в забавной шапке с ушами. Кожа у него отливает бронзой в тёплом желтоватом освещении, губы пухлые, чувственные, а глаза цвета горького шоколада, у Чанёля челюсть отвисает, и он следит завороженно, как парень виновато кивает бариста и скрывается за дверью подсобного помещения. Хань улыбается, следя за сменой эмоции на лице Чанёля, жестом подзывает официанта и тычет Чанёля в бок. - Приди в себя, эй, ты пялился неприлично. Какой будешь кофе? Чанёль едва успевает сглотнуть вставшую посреди глотки слюну, как, подняв глаза на подошедшего хмурого, светловолосого парня в фартуке, снова выпучивает глаза и открывает рот немо, словно рыбка в садке. На бейдже у него написано «Сехун», и Чанёль изо всех сил давит в себе желание совершенно по-фанатски завизжать на весь квартал. - Вы готовы сделать заказ? - Два гамбургера и два американо пожалуйста. Десерт позже закажем. Сехун коротко кивает, забирает одно меню и удаляется, покачивая округлыми бёдрами, а Чанёль выдыхает, наконец, падая всей широкой грудью на стол, едва не снеся с него солонку. - Господи, они реально существуют! - Только никому не говори, хорошо? Я никого ещё сюда не приводил. - Он хмурится так мило, чёрт! Ещё чудеснее, чем я себе представлял! - Подожди немного, сейчас Чонин выйдет и… Эй, хватит пялиться. Не смотри так, я начинаю ревно… Чанёль резко поворачивает голову и улыбается снова лукаво, так, как при самом первом взгляде тогда, в восьмом ряду в театре, и Хань осекается на полуслове, краснея словно помидор. - Ты начинаешь что? - Ничего, выбирай, что на десерт есть будем. - Нет, я отчётливо слышал начало фразы, заканчивай давай! - Я не помню, что хотел сказать. Вон смотри, Чонин вышел. Он всегда опаздывает или в последнюю минуту появляется, а Сехун за него отдувается, и у них тут по утрам маленькие разборки… - Нет, вот сейчас меня куда больше интересует Хань, который трусит признаваться в своих чувствах. - Это я трушу?! Нисколько я не трушу, отстань от меня. Я в туалет. - Нет уж, подожди! У меня вообще День рождения сегодня! Так что я требую в подарок признание… - Это грязный шантаж, нет у тебя никакого Дня рождения! - Он именно сегодня! Вот сейчас позавтракаем и поедем ко мне, покажу тебе паспорт, раз словам моим ты не веришь. Чанёль фыркает обиженно, отворачиваясь, и видит, как торопливо приглаживающий растрёпанные волосы Чонин выбегает из подсобки, ловит сердитый сехунов взгляд и улыбается ему так тепло и счастливо, что Сехун, отвернувшись к окну, покрывается румянцем и расплывается в смущённой улыбке самой настоящей сверкающей розовой лужицей. И глаза щёлочками, и бровки умильно домиком, а Чанёля такой нежностью вдруг распирает, что он сгребает своего самого чудесного Ханя в объятия и тычется носом ему в тонкую чувствительную шею. - Эй, ты чего? Щекотно ведь, и смотрят, Ёль… - Спасибо за то, что ты есть. За то, что показал мне, что не все сказки - ложь. Хань теряется немного, но чувствует взволнованное биение чужого сердца совсем близко к своему, улыбается, запуская пальцы в длинные волосы на растрёпанной макушке, и обнимает парня крепко-крепко. - Спасибо тебе, что солгал, чтобы у меня появилась такая возможность. С Днём рождения, Чанёль.