давай сбежим.

она боялась того, что должно было произойти, она ведь не дурой была, глядя на его серьезное лицо и теребя форменную юбку. он обещал сделать все идеально. она верила, чувствуя всю сосредоточенность и решительность. она понимала, что он способен сделать что угодно, лишь бы достичь своей цели. не понаслышке знала, чувствуя грубоватую кожу его загорелого от вечной работы на побегушках лица своими мягкими подушечками пальцев. он не умел размеренно и долго рассказывать, и все повествование о жизни заканчивалось кучкой коротких обрубленных предложений. сжав губы, она принимала и эту разрозненность, предельную краткость, но даже так по-странному точную. «сказал же сбежим — значит сбежим. костьми лягу». и у нее просто не находилось слов, чтобы еще раз возразить ему, усомниться в решениях, в силе. пока не видел кто, она вцеплялась в его рукав, в нос от пиджака малость поношенного била машинная смазка и, наверное, что-то еще, слабо различимое. от ее волос едва пахло яблочным шампунем, когда он устало склонял голову. «да уже ж полтретьего, ты уже спать захотела» «а можно я посижу тут, пока ты не уйдешь домой?» «я не пойду домой. там будут даже рады моему отсутствию» она редко заводила разговоры о семье, зная его реакцию на них. зная, что полиция наверняка обыскивает все районы по просьбе отца, имевшего связи, что мать ее уже точно исхудала от голода на нервной почве., но так же ясно понимала она, как сильно ненавидит он свою мать, насколько безразличен к отцу. пыталась переубедить однажды, но сдулась от одного-единственного его взгляда. наверное, не сиди она на полу у него на коленках, укутанная в его пиджак и протягивая тоненькие руки к его фуражке, боялась бы этого взгляда, такого же жесткого, как сталь или железобетон, боялась бы его как многие остальные, как девочки из ее школы, сторонившиеся высокого забора. она улыбалась, а потом переползала, садясь рядом и не надеясь на его ответную улыбку-оскал. она не знала, любила ли этого жесткого до откровенной жестокости одиночку, но была точно уверена, что доверяла ему, когда от одного робкого ее взгляда, от тихого «это ведь неправильно, безропотно подчиняться таким бесчеловечным приказам». она чувствовала его стремление быть нужным, она давала ему возможность воплотить его в жизнь, она верила, что помогает ему. ему, суровому и жесткому человеку, уже отказавшемуся от глупой привычки доверять людям. он доверялся ее рукам и словам, почему-то следуя и почти нарушая непоколебимые законы всей своей сознательной жизни, руша свои же авторитеты. она стояла у стены, сложив за спиной руки по странной привычке, никогда доселе не свойственной ей. он… она старалась делать вид, что не смотрит в его сторону, что все как всегда. что она не знала о его идее расправиться с любым, кто помешает паре уйти. старалась не обращать внимания на блеск перочинного ножа в его широкой руке с жесткими и огрубевшими от тяжелой работы руками. делала вид, что не замечала свежей крови на его ноже, делала вид, что она не причастна к убийству, свершившемуся в этих стенах только что, что не является даже свидетелем. не замечала, как второй, только раненый, ослабленной рукой в окровавленном в рукопашном бою рукаве, махнул, обагряя и рубашку. она дрогнула, когда он схватил ее за руку, но в итоге поволочилась. серое небо, лучи света, пробивающиеся через клубы бесконечного дыма. она, отвыкшая от этого, осматривалась, сильнее вцепившись в его руку, сильнее пачкая свои пальцы в чужой крови его незыблемого некогда авторитета. он молча влек ее вперед, широкими шагами минуя такой же серый, как и небо, асфальт и выходя на загрязненную отходами до того, что там несколько лет ничего не росло, землю. все перед ними помутилось. она не помнила лица выскочившего на ее спасителя человека. она не сразу заметила ни алый рукав, ни пятно на рубашке. она помнила лишь тот момент, когда рука, державшая ее, ослабла, а тяжелое закаленное и мощное тело рухнуло на пол замертво, потянув и ее за собой. весь мир захлестнули слезы, катившиеся из стянувшихся над городом туч. она, ткнувшись в темную ткань его пиджака, почти рыдала, вцеплялась в еще теплые руки его, а после, взвалив на спину труп, волочила его до самой больницы, тяжело всхлипывая. небо затягивало еще сильнее, серый окутывал ее голову, и дождевые капли давно уж заставили ее волосы, ее гордость, обвиснуть жалкими сосульками. при жизни он смотрел на нее безотрывно, после начиная долгую песню о том, как же недостоин внимания такой красоты. она улыбалась и убеждала, что таких, как он, еще поискать и не слушала его доводы и о бедности, и о некрасивом лице, и о занятости, и о чем еще возможно, приходившем в его голову. она брала его за руку и долго что-то тихое, но важное говорила о самооценке, о любви и доверии, и получала с его стороны все большую ненависть в его же сторону. она не знала, куда идти дальше без него, она, кажется, теперь теряла всю свою уверенность и опору. все еще не вытерев кровь с ладоней и даже развезя ее по рубашке, она медленно шла, все более отклоняясь в сторону с ровной своей дорожки домой.