Bloody knuckles

      — Эмма, оно того не стоит.       Разумеется, Реджина права. Поэтому она отпускает этого подонка, который тут же скрывается в темноте, откуда недавно и выполз. Конечно, она права, но это ни коим образом не умаляет бурлящей в ней злости. Словно огненные реки циркулируют по венам вместо крови, и в попытке хоть как-то выпустить пар она со всей силы запускает кулак в стену.       С губ срывается сдавленный крик, она тут же одергивает руку.       — Эмма! — выдыхает Реджина. — Какого чёрта?       Свон бросает затуманенный взгляд на стену, где от удара осталась зияющая дыра. Об этом ей, впрочем, напоминает и пульсирующая боль, расползающаяся подобно змее по всей конечности.       — Пойдём, — бросает блондинка, проходя мимо закатывающей глаза Реджины, которая всё же следует за ней к машине.       — Дайте мне ключи, — чётко-очерченные ярко-алой помадой губы складываются в одну тонкую линию — мадам Мэр непреклонна. Она протягивает вперёд руку, давая понять, что отказа она не потерпит. Эмма уже было хочет начать протестовать, но очередная волна боли как бы подсказывает, что не стоит сейчас этого делать.       Она опускается на пассажирское сиденье, крепко сжимая ладонь Реджины, несмотря на боль. Брюнетка же чувствует в её горячей руке влажные следы крови, медленно запекающиеся на костяшках. Гранатовая металлическая жидкость отпечатывается и на её пальцах.       — Вы можете двигать пальцами? — её движения плавные и выверенные, вплоть до такой мелочи, как поворачивание ключа в замке зажигания, однако сейчас её руки слегка подрагивают, и это раздражает.       — Да, — отвечает Эмма.       — Покажите.       — Всё в порядке. Я не ребёнок, Реджина.       Брюнетка подавляет в себе желание отпустить колкость, едва не сорвавшуюся с кончика языка, поэтому слова так и застывают на её сжатых губах.       Спустя какие-то секунды плотно окутавшей их монотонной тишины она всё же сдаётся.       — Я не тронусь с места, пока не удостоверюсь. Мне нужно знать, возвращаемся мы в отель или едем в больницу.       Эмма вздыхает и поднимает руку, в доказательство шевеля пальцами. На самом деле, прямо сейчас ей хочется скулить от боли, но она превозмогает её, чтобы ещё больше не пугать женщину. Реджина морщится при виде слабо функционирующей конечности, запачканной кровью.       Несмотря на громкие возражения Свон, Реджина и слышать ничего не хочет. Пока они едут, в салоне царит полный хаос, голоса перекрикивают друг друга и кажется, что машина полыхает искрами.       Миллс останавливает автомобиль возле аптеки, заставляя блондинку остаться внутри, а сама как можно скорее скрывается в дверях здания, на котором красным неоном светится большой крест.       Эмма не нуждается во всех этих спектаклях, устраиваемых Миллс. Наслаждаясь установившейся тишиной, в ожидании женщины она приоткрывает окно, впуская порывы холодного ноябрьского ветра, хлещущие её по лицу. Свон вытягивает руку вперёд, разглядывая свои пальцы, которые уже начинают отекать и болеть с удвоенной силой.       Когда они возвращаются в отель, Реджина приказывает ей сесть на кровать и не двигаться, в то время как сама стоит в соседней комнате напротив грязного зеркала, смывая с рук следы крови.       Вернувшись обратно в комнату, она вытаскивает медикаменты из кармана своего пальто и присаживается на край кровати возле Эммы, скрестившей ноги по-турецки.       Миллс обхватывает пальцами её руку, аккуратно вытирая кровь влажной салфеткой.       — Вы постарались на славу.       — Да, я… Была зла, — откашливаясь, прочищает горло блондинка.       — Я это поняла, — она открывает тёмную склянку со спиртом, наполняя комнату едким запахом, пробирающимся в ноздри, и принимается обрабатывать раны. Эмма вздрагивает, но сохраняет молчание. Она не хочет признаваться, но ей приятна забота брюнетки, учитывая, как редко та её проявляет.       Свон напрягается и крепче сжимает руку Реджины, когда спирт добирается до самого эпицентра боли, шипя и пуская едкие корни. Миллс поднимает цепкий взгляд, наблюдая как слеза стекает по щеке Спасителя, образуя влажную дорожку. Она способна различить куда более сильную боль, скрывающуюся глубоко внутри этой женщины, нежели раны на руке.       Когда она заканчивает с обработкой ран, Реджина подносит руку к губам, с трепетом дуя на пальцы. Глаза Эммы распахиваются, и она встречается взглядом с тёмными завораживающими глазами Миллс.       — Так лучше? — спрашивает Реджина. Эмма кивает и вытирает тыльной стороной ладони проклятую слезу.       — Хотите поговорить об этом? — брюнетка вытаскивает марлю и разрывает её пополам, дабы обернуть покалеченные суставы.       — Тут не о чем говорить. Он наговорил дерьма про моего друга, и я вышла из себя, — она хладнокровно пожимает плечами.       — Он оскорбил человека, которого вы не видели и о котором ничего не слышали около пятнадцати лет, — поправляет её Реджина, расставляя акценты в ином свете. — Вы вышли из себя и чуть не сломали себе руку.       Свон опускает взгляд на свои руки, словно до того понятия не имела, о чём говорит брюнетка. Кровь больше не покрывает кожу, но опухшими пальцами по-прежнему больно двигать. Она всё ещё чувствует холодные пальцы Миллс и крепко сжимает их, то ли благодаря её таким образом, то ли пытаясь выразить что-то большее.       — Я была другим человеком до Сторибрука, — её голос кажется ей неестественно тихим и даже приглушённым, она не поднимает взгляд.       Реджина молча сжимает её здоровую руку, мягко поглаживая большим пальцем. — Продолжай.       — То, что он сказал про Лили… Если честно, Реджина, он мог сказать то же самое и про меня.       — Но не сказал, — настаивает Реджина, чуть крепче сжимая её руку, — ты не такая.       — Такая. Я бы стала такой, если бы Генри не привёз меня в Сторибрук. Ты не знала меня тогда и не захотела бы узнать.       — Я знаю тебя сейчас, и это самое главное. У всех есть прошлое, Эмма. И я не вправе судить тебя за твоё.       Свон смотрит на свои руки, накрытые тонкими белоснежными пальцами. Прикосновение такое приятное и крепкое, что женщине кажется, коснись Реджина её ран, они вмиг исчезнут, без использования всякого спирта и лекарств.       — Эмма, — мягко продолжает Миллс, — мы обе знаем, как судьба способна насмехаться над человеком. Но это не всегда работает против нас. Неважно, кем ты была, пока судьба не привела тебя в Сторибрук, важно то, кто ты сейчас.       — Спаситель? — кривая усмешка застывает на её губах, а в голосе отчётливо слышится возмущение, как только она вновь натягивает на себя это клише.       — Нет, просто Эмма, такая, какая ты есть. Не герой, не злодей, просто человек, в котором есть добро и зло, со своим счастьем и болью.       Их взгляды снова пересекаются друг с другом. Ярко-зелёные глаза напротив томно-карих.       — Это всё, чего я хочу.       — Знаю, — Миллс улыбается, — потому что это всё, чего хочу я. Независимо от того, какой я была раньше и какие истории ты слышала обо мне, ты всегда видела во мне Реджину. Я делаю для тебя то же.       — И всё же, Лили не оказалась бы в таком дерьме, если бы не мои родители, — Эмма качает головой.       — Не оказалась бы, но тогда не было бы и тебя. То, что сделали твои родители, — это на их совести, не на твоей. Ты не обязана всех спасать, Эмма.       В этом дешёвом мотеле, под невыветрившийся едкий запах спирта, с пульсирующей болью в руках и мягкими прикосновениями Реджины Эмма Свон даёт волю чувствам, будучи не в состоянии остановить слёзы, что капают с подбородка прямо на руки.       Реджина молча выпускает её руки из своих, перемещая их на шею женщины.       — Ты сказала, что нуждаешься во мне, — шёпот Свон обжигает кожу, — но, похоже, это я нуждаюсь в тебе.       — Может быть, — шепчет женщина в ответ, и слова крадутся по стенам, утопая в тишине, — а, может, мы обе нуждаемся друг в друге.